не повлияет на процесс родов и победа демократии тоже. Тебе не кажется,
что и страна - такая же беременная баба, которая разродится как обычно.
А что у нас в обычае? - спросил Елисей грозно. - Ночные бредни,
пьянство, глупость, непролазная дурь, грязь...Откуда воссияют блиста-
тельные лучи счастья и свободы?
- Из грязи, из грязи, - хихикая, повторял довольный Андрей и добавил:
- Так ты что, ждешь, что наша Лариска родит тебе неведому зверушку?..
Лариса побледнела и хлопнула Андрея по голове.
- Глупость нести зачем?
-Дочку родила на загляденье, вот, глядишь, сынулю теперь родит, розо-
вого, пухлого, на радость папуле. А ты: грязь, пьянь...
- Вы все ночи у Белого дома, наверное, песни пели, стихи читали,
смерть готовились принять. А грязь, когда приползет, сможете принять?
- Отстоим, я видел, как народ к цэка шел. Это бесподобно. Даже не ве-
рится, что такое возможно. Сейчас потянутся из-за границы диссиденты,
вместе навалимся на гидру коммунизма.
- Черта лысого, они вернутся, - заметил спокойно Елисей. - Там у них
покой, тишина, несколько сортов кефира на ночь, квартирки, надежное мес-
то под солнцем. Зачем им наша пьяная смута?.. Вернутся, впрочем, едини-
цы: дураки и проходимцы. Дураки хлебать нашу бурду вместе с нами, а про-
ходимцы - привычным делом: стучать на ближнего, ковать металл.
- Не верю, - воспрянул Андрей с той же радостной улыбкой, - клеве-
щешь! Слушать тебя не хочу! - твердо закончил он и заткнул уши пальцами.
- Даже не верится, что такое возможно, - выпалил горячо Андрей.
- А по сему, надо идти спать, - сказал Елисей решительно. - Иначе наш
будущий наследник приобретет скверный характер и дурную привычку ночной
болтовни.
Елисей взялся притащить матрас для шурина, бросил его на пол в кухне,
и только после этого Андрей смирился.
Елисей уже засыпал в комнате на диване, а Лариса никак не могла изба-
виться от вопросов Андрея. Он что-то бубнил. Потом Елисей услышал фразу
Ларисы:
- Наша Аля лучше всех одногодков рисует. Знаешь, какое чувство цвета,
свой взгляд. Пусть занимается, может, это ее кусок хлеба будет?..
Ее слова рассмешили Елисея. Их кроха Аля малюет кистью, мажет краска-
ми как Бог на душу положит, а Лариса тотчас в уме все складывает, прибе-
регает, рассчитывает: вот, пригодится, защита и опора будет. Она и ему
иногда говорит, что давно простила мать, которая оставила их с отцом,
когда Лариска еще была детсадовской малышкой. А потом вернулась, и всю
жизнь мстила отцу за это. Может, и простила, а только откуда подспудная
боязнь всяких перемен, откуда желание на всю жизнь надежно оградить се-
бя, ребенка - и постоянные сомнения в надежности. И ком подозрений, что
Елисей ненадежный человек. Действительно, случись с ним что-нибудь, как
с Лешей Жуковым, и что тогда? Одна с малыми детьми. Елисей ненадежен,
потому что от него много зависит.
Елисей было совсем окунулся в сон, но тут присела на диван Лариса,
коснулась его руки.
- Я так боюсь, - прошептала она, ее пальцы гладили его руку, сжима-
лись в волнении. - Как думаешь, все будет хорошо?
- Все утрясется, - пообещал Елисей.
- Пойду к Але.
Ему представилось, как тихо и сладко посапывает сейчас Аля в своей
кроватке, и подумал, что именно там Лариса найдет покой и надежность.
Материнская нежность, пожалуй, преодолеет всякую тревогу. Нет такой
опасности, которую мать подпустила бы к своему дитя.
Он вспомнил свою мать, давний сон, девушку, которую назвал Надеждой,
потом Настю, в которой ощутил, теперь-то он понял, наивность и беззащит-
ность Леши Жукова. Не мог он ее оттолкнуть. Ей тоже, как и ему, нужен
был тот неуловимый и спасительный свет, который один способен был разог-
нать мертвый и холодный мрак, утолить жажду, которая преследует их всех.
Елисей открыл глаза. Лариса уже спала, на потолке едва проступал отсвет
слабых огней... Комната стала похожа на тесную каюту кораблика, который
плывет в безмолвии ночи неизвестно куда. В этой каюте они, трое, дети.
Плывут в привычной гипнотизирующей обыденности и банальности.
С кухни донесся равномерный, задиристый храп. Именно поэтому Елисей
тащил матрас на кухню, так как был уже горький опыт. Первый урок храпо-
вой атаки Ларискиного родственника пришелся во времена, когда они ждали
рождения Али.
Поздно ночью Андрей вломился в дверь с огромным рюкзаком. Пока Лариса
обрадовано охала и ахала, Андрей сбивчиво объяснил, что он притащил свой
архив, который никому нельзя показывать.
- Тут история свободной мысли, - снизив голос до шепота, проговорил
он. - Разные перепечатки из правозащитников, мои стихи.
Он достал кипу листков, плотно утыканных машинописью. Елисею стало
тоскливо при виде пожелтевшей бумаги, еле различимого текста, запаха пы-
ли. На него всегда тоску наводили всякие архивы, папки, набухшие бумага-
ми. Наверное, потому, что любой архив похож на кладбище, где погребены
до скончания веков чьи-то мысли, страдания. В них трепет открытий, вдох-
новения превращается в серую бумажную труху. Но Андрей, напротив, весь
дрожал от сдерживаемого возбуждения. Он с улыбкой перебирал листки, че-
му-то смеялся.
- Вот, хочешь? - воскликнул он. - Классик совлитературы. - И довольно
хихикнув, зачитал: - Если враг не сдается, его уничтожают. Каково? Вели-
кий гуманист!
Когда Лариса отлучилась ненадолго, и они остались одни, Андрей
прильнул к Елисею и зашептал жарко.
- Знаешь, не хочу при ней говорить, беспокоить... Я тут одному лишнее
болтнул. Он, кажется, с гэбэ связан, боюсь настучит. Могут припереться с
обыском. Вот, к вам на время притащил. До вас не доберутся.
Елисей рассмеялся, поскольку уловил в его глазах внезапное сомнение
на свой счет.
- У нас, как в сейфе, - постарался успокоить он Андрея.
Но Ларису не удалось провести, и запомнилась Елисею давняя дикая
ночь, как бесконечный ночной кошмар.
Уложили Андрея в соседней проходной комнате, отделенной тоненькой
дверью. Он заснул моментально, и тут же зазвучало клокотание в горле
Андрея. Бесконечно долго Елисей маялся в горячей постели, ему казалось,
что нет никакого пасения, и история с рюкзаком бумаг начинала представ-
ляться ужасной и опасной. Он, наверное, ненадолго уснул, а когда посреди
ночи снова очнулся от бредового сна, увидел, что Лариса сидит рядом на
постели, положив ладони на живот.
- Что?.. - с тревогой спросил Елисей.
- Мне страшно, - прошептала она. - Зачем он притащил эти бумаги? Я
боюсь за маленького, - она взяла его и положила себе на живот.
Под пальцами он ощутил горячее тело, туго наполненную плоть, и вся
тревога за ребенка передалась ему. Лариса затихла, и еще назойливее за-
рокотал храп Андрея.
- О, Боже! Я не могу. Когда же это кончится? - чуть не плача сказала
Лариса.
Елисею ничего не оставалось делать, как встать и идти к шурину. Пока
тряс его, пришла мысль, отправить его спать на кухню. Андрей с трудом
очухался и начал понимать что к чему. Потом стал извиняться, жаловаться
на ужасный храп.
- От меня, понимаешь, из-за него жена ушла.
Он с обидой продолжал невнятно бубнить, и Елисею показалось, что о
своем храпе он говорит, как о некоем живом зловредном существе.
- Это такая скотина, что я не делал. К бабкам-колдуньям ходил. Один
дурак совет дал. Возьми, говорит, микрофон, усилитель, как захрапишь -
усиленный звук тебя разбудит. Одну ночь я совсем не спал - из любо-
пытства. На другую ночь заснул, а утром меня у двери все соседи встреча-
ли. Как дверь не сломали?!
- Надо было к наушникам подключить, - посоветовал Елисей.
- Где ж ты такой умный был?
Елисей закрыл дверь на кухню, но все еще слышно было его монотонное
ворчание. Когда он вернулся к постели, то казалось, что Лариса заснула.
Свернувшись, она тихо спала, натянув ночную рубашку на колени. Одеяло
лежало рядом с ней. Во сне она поджимала озябшие ступни, пальцы ног
вдруг подогнулись, как бы стараясь спрятаться от холода. Елисей укрыл ее
одеялом, она расслабленно шевельнулась, облегченно вздохнула и затихла.
Ему вспомнилась ее любимая фраза: "когда же все это кончится".
Собственно не то что любимая, просто эти слова часто вырывались у нее со
всей возможной наивностью и непосредственностью. Сначала ее настигала
досада и оторопь, потом она как бы встряхивалась, брови взлетали вверх и
тут же вырывалось возмущенно: "Когда же это кончится?"
Утром за столом она вдруг с отвращением отбросила кусок хлеба с мас-
лом, порывисто встала. По ее лицу пробежала судорога тошноты, она тороп-
ливо шагнула к раковине, вскинув руки к горлу. На полпути остановилась,
застыла и так стояла, не двигаясь, с минуту. Наконец она повернула к не-
му измученное лицо и с укором сказала: "Когда же это кончится?" В ее го-
лосе прозвучало все: подступающие неожиданно приступы рвоты, бесцеремон-
ные движения в животе, налетающая порывом ветра боязнь родов и подозре-
ние, что все вокруг втайне сговорились против нее: они не страдают, как
она, им наплевать на ее мучения, они терпеливо и с радостью ждут исхода.
- Быстрее бы родить, - со стоном проговорила Лариса, стараясь не гля-
деть на Елисея, чтобы не выдать неприязни.
- Да, - согласился он с ощущением вины, - тогда, наверное, будет ина-
че.
- О, позвоню Галке, - она оживилась, лицо обрадовано засветилось. -
Она два месяца назад родила. У нее спрошу.
Она медленно двинулась в коридор, чтобы найти телефон подруги, с ко-
торой часто советовалась в ожидании первых родов. Долго искала свою сум-
ку, затем копошилась в ее бездонной глубине. Наконец нашла записную
книжку.
Она заговорила с подругой, и в ее голосе появились радость и оживле-
ние. Дальше следовала череда веселых междометий, которая прервалась нас-
тороженностью. Затем Лариса слушала молча, и в этом молчании Елисей по-
чувствовал новую угрозу.
- После родов только все и начинается, - сказала Лариса, вернувшись
на кухню, и закрыла глаза. - Галка сказала, что до родов все ерунда, а
вот после... Она мне такого наговорила.
Ее любимые слова о конце всему привязались и к Елисею, только он пов-
торял их про себя. После того, как родилась Аля, особенно часто. К тому
же жизнь, называемая "перестройкой", как мелеющая река, стала все больше
выдыхаться, иссякать, как будто живой человек терял кровь...
***
С кухни приглушенно долетал храп Андрея и до утра не стихнет. Так и
подмывало спросить, когда все это кончится, хотя понятен был безнадежный
ответ. Наверное, это раздражение, которое вызвало в нем безнадежность, и
накликало мысль разузнать, что произошло с Лешей у Есипова. С этой
мыслью он заснул, решив, что поедет опять в контору Есипова и попробует
переговорить с кем-нибудь из его работников.
Рано утром Андрей второпях смолотил полную тарелку манной каши, хлеб-
нул чая и умчался.
А Елисей вспомнил, как давным-давно таскал тяжеленный рюкзак, приме-
риваясь, куда запихнуть его. Чертыхаясь, попробовал закинуть рюкзак на
антресоли, но он никак не лез. Обессилев, он грохнул тяжесть на пол, при
этом из рюкзака вынырнул веер листков, газетных вырезок. Он постарался
сбить их в одну стопку, но тут его внимание привлек листок, который на-
чинался словом "Елисей". Дальше он прочитал сбивчиво напечатанный на пи-
шущей машинке текст. "Умен, но слабый. Гордыня замучила. Да, да, да!.. А
как сказанул: "Государство, как зверь, пожирает своих детей. А люди, как
несмышленые дети, дразнят зверя". Считаю, зверя надо укротить, он должен
ходить на поводке! Надо втолковать эту идею Елисею! Что-то он на это
скажет? Ха-ха!" Не помню, подумал Елисей, когда это говорил. Хотя, мысль
здравая. А был ли разговор об укрощении зверя, о поводке? Не помню. Все
затерялось. Так, наверное, произойдет и с набитыми в рюкзак листками.
