ленно спящие тела в несчетных халупах, домах и дворцах, тяжелое дыхание
людей, истомленных жарой и работой. Если перебороть вечерний дурман ус-
талости, не дать ночной тяжести сковать тело, то молчание звезд развеет
истому дня, прольется в глаза ослепительным светом, тогда коснется слуха
тихое слово души. Никогда не утонет во сне человек, чья душа способна
принять одиночество ночи, тихий шепот звездной россыпи...
Со стороны улочки долетели еле слышные шаги. Словно капли, они мерно
падали в тишину, потом замерли рядом, скрипнула дверь
- Здесь остановился Иошуа из Назарета? - донесся глухой мужской го-
лос, скованный ночным оцепенением.
- Здесь я, - откликнулся Иошуа и торопливо сошел во двор.
Перед ним возник темный силуэт.
- Идем в дом, - прервал молчание Иошуа и, открыв дверь, шагнул в ком-
нату, где в углу слабо желтел огонек светильника.
- Мое имя Никодим, - сказал мужчина, осторожно затворяя за собой
дверь. - Сегодня видел тебя в храме.
- Рад, что ты пришел. - Иошуа присел на подстилку в углу около све-
тильника и указал рукой на место напротив. Он окинул взглядом добротный
плащ пришельца, дорогие сандалии. - Вижу, тебе не просто дался приход ко
мне. Рад за тебя, счастлив буду разделить твою радость.
- Не думал, - произнес ошеломленно Никодим. - Ты говоришь о радости?
Какая радость? - Его лицо замерло, он изумленно смотрел на Иошуа. - Ду-
мал, разделишь мою скорбь.
- Радость дает жизнь человеку, - тихо, понизив голос, сказал Иошуа. -
Не покидает его на тернистом пути жизни и награждает его, если правильно
выбрал тропу к свету.
Мужчина тяжело молчал, потом наклонил голову, его лицо исказила судо-
рога боли. Он торопливо закрыл глаза рукой. В тишине он задавленно прос-
тонал.
- Доверься мне, - сказал Иошуа, - помни: человек с болью и страхом
оставляет лоно матери... с болью и страхом душа покидает смертное ложе.
Никодим сидел тихо, потом отер ладонью мокрые глаза, вздохнул протяж-
но.
- С детства твердили мне, что в жизни я хозяин... Меня почитают, я
богат. Взял в жены добрую девушку из хорошей семьи, у меня хорошие дети.
Но умер любимый старший сын, дочь отдали за богатого жениха, а помути-
лась разумом и покончила с собой. С женой начались припадки страха...
она боится меня до судорог, до рвоты. Это страшно. Взгляд мой, прикосно-
вение руки убивают ее. В безумии она изменяет мне с моим слугой... - Он
замолчал, согнувшись. - Скрываю от всех, сам прячу их... Не могу по за-
кону поступить. Мое сердце разрывается от боли за нее. Люблю ее , помню,
как дарила меня счастьем, нежностью, как в ее руках смеялись наши де-
ти... - Он уткнулся с плачем в ладони, а когда успокоился, сказал: - Не
могу желать ей смерти.
На некоторое время воцарилась тишина, слышалось лишь измученное дыха-
ние Никодима.
- Помогу тебе, - наконец сказал Иошуа. - Ночью вы - трое - должны
отправиться с мехами к источнику Гион, наберите воды - кто сколько смо-
жет нести. С этой водой идите сначала на кладбище, где ваши дети. Когда
придете, пусть каждый посыпет себя землей с могил детей ваших, а потом
пусть жена твоя посыпет вас двоих и себя. Затем идите с водой на гору
Масляничную, так, чтобы к рассвету быть на вершине. С первыми лучами
солнца пусть каждый обольет себя и друг друга водой из мехов. Пусть каж-
дый принесет воды, сколько сможет нести. - Иошуа помолча. - Потом слуге
купи дом, обеспечь ему дело, которое прокормило бы его. Твои мучения
кончатся.
Никодим взволнованно смотрел на Иошуа, потом сказал с радостью:
- Все сделаю, благодарю тебя. - Он вздохнул. - Ты снял тяжесть с
сердца моего. Но скажи мне: почему мир наш так жесток? Почему люди нена-
видят друг друга больше, чем кровожадные звери себе подобных?
- Потому что слаб человек, как младенец, и страх его терзает и унич-
тожает. От того хватается за камень да нож, чтобы страх свой уничтожить.
А не знает, что сам он сильнее любого зверя и крепче железа меча.
- Неужто?
- Сам гляди вокруг.
- Ты поселяешь сомнения в душе, лишаешь опоры.
- Вручаю крепкий посох, чтобы привел тебя к истине. Сомневайся - и
будешь идти, иди - и достигнешь цели. Ничего не видит тот, кто думает,
коль родился, значит, ждет его только смерть. Может еще родиться в ином
мире света и радости.
- Каждый? - удивился Никодим.
- Не каждый муж и жена детей имеют.
- А дети мои? - спросил Никодим. - Никогда... никогда не увидеть мне
их?
- А не с ними ли ты говоришь, когда просыпаешься утром, не о них ли
печешься, когда занят делами?.. Любовь твоя породила их, любовью твоею
они и живы.
- Прав ты, прав, верю... - его лицо осветилось счастьем. - Но хочу
предупредить тебя. Зло замышляется против тебя. Берегись!
Иошуа посмотрел на взволнованного Никодима, а потом тихо спросил:
- А способно ли зло убить твою любовь к детям, к жене твоей?
- Нет, - Никодим покачал головой.
- Зло бессильно... потому что смертно.
***
Как только выдалось немного свободного времени, то есть малыш не бо-
лел, хорошо кушал и сладко заснул, а жена пришла в отличное настроение,
и был запас пеленок, тут же Елисей сказал Ларисе, что ему надо съездить
к Миколюте, вернуть рукописи Фердинанда. Жена поморщилась, но благодушие
крепко владело ею, и она согласилась.
Собственно, возвращение рукописи было только поводом. Главное - он
хотел сказать Миколюте, что знает стукача, принявшего столь энергичное
участие в его судьбе. Конечно, были смутные колебания: стоит ли ворошить
былое, воскрешать прошлые мучения? Но быстро победила мысль, что всякое
неведение и незнание гораздо хуже самой горькой и некрасивой правды.
Лучше знать, как устроена подлость, чем она питается, как сколочены ее
внутренности, как по ее вонючим жилам течет зловонная жижа преда-
тельства.
Дом Ильи Ефимовича пребывал все в том же затрапезном виде. Посеревшие
от пыли, давно не крашеные стены. Отощавший от тягот перестройки серый
кот, тусклыми зелеными глазами дико взирающий на белый свет из-под прор-
жавевшего остова допотопного "Запорожца", волнообразные стертые ступени
лестницы, в которых ступни тонут, как в подушку.
Илья Ефимович встретил его оживленно, радостно засуетился, приглашая
в комнату. Потом огорченно заохал, запричитал, что вот, нет никакой воз-
можности напечатать ни строчки из рукописей Фердинанда.
- Закон надо такой принять: умер писатель, пусть самый завалящий, но
напечатайте хоть пару страничек... для родственников пусть.
- Ну, это на машинке можно отпечатать, - предложил Елисей.
- Вы не понимаете. У каждого текста - своя магия. Рукой напишешь -
одно, на машинке надолбишь - другое. А уж совсем чудо, если типографский
станок да бумага хорошая. Автор, он и шрифтом полюбуется, и запах краски
сладострастно вдохнет. Культура это, батенька! - возвысил голос Илья
Ефимович. - Нет ее у нас, вот беда откуда! Умер, свалили в яму, напились
- и забыли. А следом пустыня придет. В древней Азии разрушенные войной
города пожирала пустыня. Может, пустыни на земле - это умершие без следа
цивилизации?
- Следы бытовухи, - мрачно заявил Елисей. - Один и тот же вечный сю-
жет. Представьте. Дядя укокошил папашу любимого племянника, женился на
мамаше. Племяш узнал случайно, мучался, пил. Потом при совместном распи-
тии прикончил дядю утюгом. Допил остатки, отключился и захлебнулся бле-
вотиной. Соседи вызвали милицию. Те пришли: море крови - сказали: быто-
вуха.
Миколюта рассмеялся:
- Шекспир, видно, не служил в милиции, наверное, поэтому дофантазиро-
вал эту историю до трагедии. Мне кажется, дружок, у вас слишком тяжелая
жизнь.
- А у кого она легкая?.. Видели кого-нибудь, кто сказал бы: живу лег-
ко, доволен зарплатой, работой, женой? Денно и нощно некто под "крышей"
государевой воли убивает пап, племяшей, мальчиков - и хоть бы что. Пят-
надцать тысяч в Афганистане, полтора миллиона "моджахедов" - убийцы око-
пались под кремлевской стеной. Трое - в августе путча. Убийцы неизвест-
ны. Две тысячи там, двадцать - за соседней горой. Ничего, живем. Может,
пора сказать: баста! Разобраться. А если трудновато сразу - выпить для
очищения горизонта мыслей.
- Нет, - Миколюта покачал головой, - если ума не хватает, живи, как
природа положила: вкалывай, детей разводи, строчи романы... Глядишь, на
вспаханном поле родится что путное, а над романом хоть кто-то слезу про-
ронит, придумает более толковое, может, кто и догадается о главном.
- Предайся естественному отбору, - продолжил Елисей. - Плодись, хоро-
ни покойников... набальзамированная мумия - такое мерзкое зрелище, даже
ужасное. Может, и рукописи похоронить надо? А что? Наступит второе при-
шествие - все достойное, не сотлевшее, восстанет к жизни.
- Ах, вы, скептики, лентяи, - засмеялся Миколюта. - Так все можно оп-
равдать. Есть анекдот. Провалились в слоновую могилу пессимист, реалист
и оптимист. Пессимист говорит: давайте сидеть - все равно умрем сейчас
или потом. Реалист говорит: давайте ждать, сегодня или завтра притащат
слона хоронить, и нас достанут. А оптимист сказал: пусть пессимист вста-
нет у стенки, ему на плечи заберется реалист, я встану на реалиста, вы-
лезу из могилы, найду веревку и потом всех достану. А почему ты должен
вылезти первым? - спросили его. А он отвечает: пессимист угробит любое
дело, реалист скажет, что за все надо платить и потребует деньги. А я
вытащу вас в надежде, что вы меня поблагодарите.
Илья Ефимович захихикал и пошел на кухню за чайником, который закипел
и яростно стал пыхтеть и брызгаться на плите. А когда вернулся, сказал:
- А если серьезно, то есть такая мысль. Недавно вычитал, что раком
человек заболевает, когда организм утрачивает способность уничтожать ра-
ковые клетки. Они, клетки рака, оказывается, постоянно возникают в орга-
низме по разным причинам. Но здоровый организм их обнаруживает и уничто-
жает. А больной, увы, не может, и рак поедает все и вся. Вот и в общест-
ве есть субстанция некая. Действует она супротив злодейства. Может, со-
вестью ее назвать надо, может, культурой. Злодейство она в человеке выг-
рызает. Что-то вроде санитара.
- Санитара леса? - спросил Елисей, вспомнив Валерку, его довольное
лицо, когда Елисей сравнил его с навозной мухой.
- Не знаю, может, и так, - сказал Илья Ефимович. - Наш друг, царство
ему небесное, Фердинанд, сам очистился и других пытался как-то освобо-
дить, избавить от мерзости. От того и писал, тюкал странички на машинке.
Дойдет ли его лекарство до кого-нибудь? - Илья Ефимович вздохнул.
- Я недавно узнал, - сказал Елисей, решив именно сейчас выложить все
про Есипова, - что вы сидели, и знаю, кто все сработал.
- Кто? - запнувшись, спросил Илья Ефимович.
- Некто Есипов.
- А я знаю, - тихо и спокойно проговорил Миколюта. - Впрочем, как вы
с ним пересеклись?
- Учился с ним когда-то давно. Он и мне напакостил.
Илья Ефимович замолчал и, казалось, вдавился в кресло. Его плечи
вдруг согнулись, а пальцы вцепились в подлокотники, словно он пытался
выкарабкаться из трясины.
- Был дружок школьный, все детство с ним, - лицо Миколюты посветлело.
- Самая дорогая фамилия - Есипов. Сколько жизнь пакости произвела на
свет, а дружба мальчишек все покроет. Только кликни память - этакий нос-
тальгический букет доставит. Он с войны полуживой вернулся. Сынишку на-
родил, а сам еще при Хрущеве помер. Валерка рос, отца напоминал мне. Вот
и был мне, как свой, может, за сына, а может, за друга.
Руки Ильи Ефимовича задрожали, он молча вскочил, быстро открыл буфет,
достал четвертинку водки, налил немного в стакан и одним глотком выпил.
Потом плеснул в другой стакан и подал Елисею.
- Выпейте. Был бы пистолет под рукой, может, давно бы застрелился. А
так - пятьдесят грамм , глядишь, второе тысячелетие доломаю. Может, ко-
