Есипова, тот вяло манил рукой.
Когда Елисей нехотя приблизился, он выкрикнул со смешком:
- Зря ушел, хороший матч кикбоксинга - это мечта. Пух и перья, навер-
ное, уже летят.
- Зачем ты это сделал, сволочь?
- Не удержался, маленькая шутка.
- А если тебе кто-нибудь кирпичом по башке пошутит? - спросил Елисей
мрачно.
- На этот случай содержу хороших юмористов. - Он кивнул на плечистого
паренька, сидевшего за рулем. - Коленька, - обратился он к пареньку, -
поди пивка попей.
Шофер вышел, а Есипов неловко шевельнулся, как бы пытаясь освободить
место на заднем сидении, но потом махнул рукой на переднее кресло.
- Садись, поболтаем... Знал бы, что эта стерва меня сюда потащит, не
стал бы огорчать твою супружницу.
Елисей плюхнулся на переднее сидение, перед ним в зеркальце замаячили
наполненные злобой и тоской глаза Есипова, утонувшие в тяжелых складках
желто-коричневой кожи. Он попытался улыбнуться, его вывороченные синюш-
ные губы ощерились, открывая пожелтевшие пеньки зубов.
- Что же ты не агитируешь меня за воздержание, непорочный образ жиз-
ни, бедную, но честную духовность?
- По-моему, ты сам хочешь агитнуть.
Его рот приоткрылся, щеки заколыхались, выталкивая пухлый язык.
- А что? Прав, шельма... Стукачам везде у нас дорога, стукачам везде
у нас почет. Надо верно и преданно служить родине, и родина нас не забу-
дет... Согласись, - его рука мотнулась широким жестом, - всем, что имею,
поделились благодарные сограждане. И деревенская бабулька, и старый
большевик, и полный сил труженик кирпича и мотыги - все заботятся о на-
циональной безопасности и отстегивают трудовые грошики.
- По-моему, ты делал бы это просто из любви к искусству.
- На общественных началах? А что? Вполне возможно. Хотя, пока это не
грозит. Знаешь, как важно чувствовать себя нужным?
Он опять заклокотал смехом. Через некоторое время Есипов успокоился,
веки его разлепились, он глядел на Елисея серьезно:
- За что я люблю тебя, знаешь? С тобой легко, могу все сказать. Уж
сколько на мне лежит, а тебе все могу выдать. Только полегчает. Ты, как
боженька... Хотя, что это я - бога нет. Самое лучшее доказательство -
дурацкое человечество. В какую глупую башку пришла идея людей причислить
к творению бога? Ха-ха, вот так поиздевались. Скорее мы - порождение
зла. Чего только не натворили - и все нипочем. Хоть бы кого отшлепали.
Все идут в одно место - и злодей, и праведник.
- Это как посмотреть. По-моему, наказаны... и при жизни. Может, в ге-
нах наших заложено: и судьба, и мера наказания?
Есипов промолчал, чего Елисей не ожидал - так ему понравилась его
мысль. Он глянул на Есипова, его сияло насмешкой, сжатые губы душили
рвущийся смех, а грудь и живот перекатывались волнами.
- Ну, уморил, друг! Сказки все это, брехня мудаков безголовых. Если
бог должен раздавать награды и тумаки, то я, - закричал он, выкатив гла-
за, - главный бог! Ну, может, один из главных. Я награждал подонков, так
что не снилось вам. Я давил чистоплюев благородных, так что кишки им
сводило да из задницы выскакивали. - Он опять заклокотал смехом.
Есипов долго не мог успокоиться, потом затих совсем в изнеможении,
даже из глаз прокатилась пара слезинок. Какое-то время он отдыхал, тяже-
ло отдуваясь.
- Ты, конечно, писателей плохо знаешь, - Есипов усмехнулся, - уткнул-
ся в свои картины. Но их, наверное, слышал. Был скандальчик в эпоху яд-
реного социализма... Жили-были два друга-неразлучника. Илюшка и Сашка.
Талантливые были ребята. Че-е-стные, - с подвыванием протянул Есипов, -
благоро-о-дные. Рассказики кропали, да все хотели мир переделать, чтобы
и человек звучал гордо, и для счастья, как курица для полета. Для этого
- вот дураки - им обязательно начальство дерьмом обложить в своих бума-
жонках. А мне ж только это и надо. Заложил я дружков-приятелей. Да так
Сашку обработал, что он еще кучу дружков - таких же кретинов - застукал.
А вот Илюшка - законченный дурак был - так честным и остался. Отсидели,
голубчики. Когда отпустили, Сашку я наградил за поворотливость ума: пе-
реговорил с кем надо, и его с "позором" - ха-ха - изгнали за бугор, в
парижи. Умные, сообразительные люди там, ой, как нам нужны. С тех пор
он, изгнанник несчастненький, как сыр в масле катается, героя корчит.
Учит нас из Парижа, как нам по благородному жить. И стучит потихоньку...
- Есипов поперхнулся, отрыгнул воздух и закричал: - Стукачам везде у нас
дорога, стукачам везде у нас почет!.. А этот честный Илюша?.. Честность
надо наказывать. До сих пор в дерьме плавает, по копеечке собирает, что-
бы с голоду не помереть. Ходил по редакциям, клянчил. Да я еще работку
провел, слушок, понимаешь, запустил, что дружков на следствии да в лаге-
ре закладывал. Это же смак! - Есипов скорчил блаженную рожу. - От него
же все порядочные дураки отвернулись, пальцем в него тыкали: вон, стукач
идет! Плевали в лицо!
Есипов прикрыл от удовольствия глаза, потом его короткие, толстые
пальцы шевельнулись:
- Миколюта его фамилия. Сейчас-то его никто не знает, а тогда шумели.
Елисей вспомнил захламленную квартирку Ильи Ефимовича, обтрепанную
старую мебель. Сначала стало жалко его, уж больно подавленно выглядела
его сгорбленная спина, лохматая стариковская борода. Но в памяти всплыл
темный закоулок и звериный рык, с которым Миколюта расправился с тремя
подонками. Как бы он сейчас разделался с Есиповым? Будь он здесь.
- Понимаешь, - заговорил Есипов, - создателем иногда себя ощущаю, как
подумаю... Один гниет, пованивает в отхожем месте. Другой - ха-ха - "му-
ченик" лоснится от наслаждения в парижской постельке. Дом у него в при-
городе Парижа, профессорствует. Буржуйским детишкам загадочную русскую
душу растолковывает, - голова Есипова откинулась на спинку сидения, и он
громко загоготал.
- Может, не так уж и несчастен этот Миколюта, - сказал Елисей. - Зем-
ля ведь тоже грязь, а какие из нее цветы растут. Черви в земле тоже лос-
нятся, всякую гниль жрут, трупы глодают. Придет весна, грязь, среди
мертвых листьев росток пробьется, цветок распустится... Так что, Валера,
ты бы лучше на себя не роль Создателя примерял бы, а, скорее, навозной
мухи, такой с сине-зеленым отливом. На живых мухи садятся только с про-
веркой. Отмахнулся - делать нечего. А с гнильцой если, тут же личинок
подарят, чтобы догнил быстрее да в дело пошел... С Миколютой ты, видно,
не справился.
- Выходит, - закашлялся Есипов, - я санитар леса.
- Ко мне что-то зачастил с проверками, - добавил Елисей, - в навоз, в
навоз торопись!
- Брось ты, с отчаянья это... я к тебе и так и эдак, - заговорил глу-
хо Есипов. - Помоги ты мне! Хочешь, скажу твоей жене, что выдумал все?
Помоги!.
- Я не доктор. Что я могу?
- Можешь, я чувствую.
Елисей пожал плечами и промолчал.
Есипов злобно пыхтел, его лицо все больше сжимала судорога ненависти.
Наконец он прошипел с яростью:
- Не поможешь... я шлюху эту, Настьку, шакалам своим отдам. Они сна-
чала используют ее, а потом на куски разорвут. Мало я ее папашку угро-
бил, и ее туда же!
Он задохнулся, в его глаза страшно было смотреть, и Елисей невольно
закрыл глаза, словно от боли. Всего захлестнула невыносимая боль, закру-
жилась голова. Перед ним возникло лицо Насти, не то, что он видел сегод-
ня в дверях, а той Насти, в ту ночь, когда ее волосы пропитались водой и
тяжело лежали на плечах. Она смотрела на него тогда, улыбалась ласково и
спокойно, коснулась пальцами головы - он помнил - всего озарило чувство,
что и беды, и ошибки, и боль - все уйдет и сгинет, если вспышкой света
твоя душа отразится в других глазах, и тут же беззвучные всполохи взмет-
нутся вверх, заливая теплом и светом - и бесконечность станет понятна и
доступна...
Елисей не мог понять, сколько времени прошло, но когда он почувство-
вал прохладный воздух на щеках и открыл глаза, то увидел, что Есипов,
откинувшись, полулежал на сидении, его лицо сияло улыбкой, мертвая жел-
тизна исчезла и щеки порозовели.
- Ну, Елисей, выручил. - Он погрозил пальцем. - Вот чем тебя пронять
можно. Хочешь, сегодня подъезжай? Она не откажет. Теперь с нее пылинки
сдувать буду. - Он с облегчением захихикал. - Ах, как хорошо, прям, по-
молодел. Ну, ты ловкач... Мог бы хорошие деньги сшибать. - Он тут же вы-
тащил из кармана пятерню с зажатыми долларовыми бумажками. - Возьми, за-
работал.
Елисей отрицательно замотал головой, в нем все еще не растаяло ощуще-
ние радости прикосновения к бесконечности.
- Зря, - пробормотал огорченно Есипов. - А вот, и наша любушка идет.
Настенька, душечка наша, - позвал он.
Елисей вышел из машины и остановился. Настя приблизилась и встала ря-
дом.
- У вас хорошая жена, - сказала она.
В ее глаза было так спокойно смотреть, и Елисей промолчал.
- Что это с ним? - удивилась она, с презрением глянув в машину, отку-
да доносилось довольное бормотание Есипова и счастливые смешки.
- А... ладно, - она махнула рукой и тихо сказала: - Счастливо. - Ее
лицо проплыло мимо и исчезло в машине.
Загудел сигнал, торопливо приблизился шофер, и машина укатила.
Жену Елисей застал в слезах. Миша лежал в кроватке и едва слышно по-
сапывал, маленькое личико с плотно закрытыми глазами погрузилось в пол-
ное спокойствие, сосредоточенное и глубокое. Лариса сидела рядом и по ее
щекам текли слезы, глаза покраснели и распухли.
- Какой-то кошмар, - тихо сказала она. - Настя сказала, что была на
грани самоубийства. Она - ужас - спит с человеком, который, по сути,
убил ее отца. И в этом замешана мать! Елисей, как такие люди могут жить?
Как земля их носит? Говорит, ты ни в чем не виноват. - Лариса открыла
наполненные слезами глаза и посмотрела на него. - Оказывается, ты - луч-
ший друг ее отца, она о тебе много слышала... и если бы не ты, она убила
бы себя. Хотела отравиться. - Лариса вздохнула и уже спокойнее добавила:
- В такой ситуации ничего не поделаешь... Если здраво рассудить.
От слова "рассудить" ему стало смешно, и он отвернулся, чтобы Лариса
не заметила улыбки.
- В общем, - сказала Лариса, - давай об этом забудем. Все хорошо, хо-
тя, что я говорю. Как можно так жить? А потом ты мне такое наговорил.
Что ты несчастен, и все тебе не нравится... Ты меня не любишь.
Елисей обнял ее, чтобы она успокоилась, и ровно сказал:
- Ну как же. Я тебя люблю. Ты мне дороже всего в жизни.
Привычные слова подействовали на нее успокаивающе. А ему стало мутор-
но и тяжело на душе.
Поздно вечером, когда легли в постель, и он уже в истоме изнеможения
проваливался в сон, Лариса вдруг зашептала:
- А может, она врет все?.. Я всему верю. Черт бы вас всех побрал. - В
ее голосе послышались плаксивые нотки. - Набрехала тут, а я уши развеси-
ла.
- Я знаю этого подонка Есипова, - пробормотал он заплетающимся язы-
ком. - Он и ее грозился убить. Она вполне могла решиться на самоу-
бийство. Неужели ты хотела бы взять такую тяжесть на душу?
После его вопроса Лариса задумалась и притихла, и на Елисея тут же
навалился сон.
***
Молчание ночи объяло Иерусалим. Теплый бархат тьмы укрыл неровный ряд
крыш, холмы, ломаную кромку горизонта... Иошуа сидел на крыше хижины,
прислонясь спиной к выступу стены и смотрел на бесчисленную стаю пронзи-
тельно ярких звезд. Сначала он пытался уловить оттенки голубых лучей са-
мых крупных из них, потом глаза перешли на тьму, в которой тут же прос-
тупил свет слабых звезд, едва видимых, но и рядом с ними чудилась жем-
чужная пыльца невидимых звезд.
Со стороны хлева донеслось топанье тяжелых ног и следом - вздох жи-
вотного. И снова - покой и сон. Взойдет солнце, его лучи скроют бесчис-
ленные звезды, только слабый лик луны останется в небе жалким призраком
ночного великолепия. Так и чудесный мир души человека гаснет перед суто-
локой дневных забот. Иошуа улыбнулся, представляя безвольно и расслаб-
