нец света увижу.
Миколюта плюхнулся в кресло, откинул голову на спинку и долго сидел с
закрытыми глазами. Его страшно бледное лицо постепенно размягчалось. На-
конец он открыл глаза и посмотрел на Елисея:
- Представляете, я и на следствии с ним не раз встречался. Он, следо-
ватель и он, веселые, смеются. А Валерка еще учит меня, как надо себя
вести, растолковывает мне, какой я дурак: все уже давно колются, оказы-
вают помощь следствию... Он как две капли воды с моим дружком! - потря-
сенно выпалил Илья Ефимович. - Представляете? Меня тогда мысль мучила:
что в нем все-таки такое изменилось, где порча? Я бы его под микроскопом
всю жизнь рассматривал бы, лишь разгадать его секрет... Да нет такого
микроскопа. Все говорят: где душа человека? А я мучаюсь вопросом: где
подлость его? Куда она спряталась, где ухмыляется? Чтобы ее оттуда выко-
вырять гвоздиком да растоптать, подлюку!
- Он же вас и оболгал потом, выставил предателем, - сказал Елисей.
- Ну, вы все знаете, - изумился Илья Ефимович. - Да и что в нашей
жизни может быть тайного?
- А вам не хотелось его убить?
- О, это были сладостные минуты: представить расправу над ним. Для
развлечения я часто размышлял, как я с ним покончу... Что-то вроде игры
себе выдумал. А потом плюнул. Даже нашел пользу в его пакостной дея-
тельности, - Илья Ефимович покачал головой. - Когда меня из жертвы прев-
ратили в злодея, даже вокруг меня все изменилось. Увидел настоящее в
своих бывших друзьях.. Многие из них оказались мерзопакостными людишка-
ми. Что-то на уровне кухонных тараканов. Понимаете? - Илья Ефимович с
сильным сомнением глянул на Елисея. - Они себя совестью нации почитали,
"узники совести". Надо же выдумать. А может ли совестливый человек дру-
гого топтать ногами, пусть даже трижды достойного такого отношения? Не
может, совесть не должна позволить. Если есть, конечно. А как меня топ-
тали! Ха-ха. Я ж безвреден был. Надо мной можно было поизмываться, плю-
нуть в меня. На государство-то особенно не поплюешь. Быстро по мордам
схлопочешь. Им даже в голову мыслишка не закрадывалась, что гэбэ своих
стукачей никогда не поставит под удар, не даст в расход. В общем, поиз-
мывались чистоплюи поганые... Мелкие людишки. Сейчас вопят, что это они
готовили крах тоталитаризма. Пошлые дураки. Мы все ненавидели госу-
дарство. В меру ума нашего эта ненависть принимает те или иные формы,
подчас безобразные. Наша ненависть и разрушает государство, если в нем
есть слабина. Впрочем, это и есть главная слабина - ненависть. Вот и
все. Сможем ли, хватит ли у нас сил и ума полюбить страну, чтобы создать
что-то приличное? Вот в чем вопрос.
- А как ваш подельник в Париже? - спросил Елисей
- Ну, - грустно кивнул головой Миколюта. - Кажется, вы действительно
все знаете. И не удивительно. Дерьмо всегда на виду. Попробуй вот тайну
бытия раскрыть, тайну красоты мира, совершенства. Это слабо. А разгады-
вать наши подлянки, все равно, что расписывать кроссворд для дураков.
Ну-ка, их трех букв, первая "г", лежит на солнышке, зеленый и лоснится?
Гад! - шумно воскликнул Илья Ефимович, подскочив в кресле. - А вы знае-
те, даже небольшой рассказец накропал. Вот вы его и почитайте, если лю-
бопытствует.
Илья Ефимович долго копошился у книжной полки, тасуя потертые папки с
обтрепанными завязками или без оных. Наконец вытащил из одной тонкую
стопку листков и протянул Елисею. Первое, что бросилось ему в глаза -
название рукописи "Настигнутые коммунизмом".
***
В октябре восьмидесятого года Маркова Вадима Андреевича впервые посе-
тила холодная жуть от, по сути, бредовой мысли, что ученые смогут соз-
дать аппараты, которые в состоянии будут продлевать до бесконечности
жизнь человеческого тела. Эта мысль потрясла его на бульваре Чистых пру-
дов, напротив выхода из дома издательства "Московский рабочий". Охвачен-
ный мерзким холодным ознобом страха, он даже стал серьезно анализировать
шансы современной науки. Искусственная почка, там, стимуляция сердечной
деятельности, даже искусственное сердце. Ведь это все - ерунда. Уже сде-
лано. Еще подработают, усовершенствуют там-сям. Ну, громоздко получится
для начала, плевать им. Хоть с маленький дом размером. Для одного-то че-
ловека вполне могут состряпать...
Убитый этими рассуждениями, Вадим Андреевич уже совсем бесчувственно
продолжал переставлять ноги в направлении метро, не замечая, что шлепает
по лужам и ботинки катастрофически намокают. Перед глазами маячило расп-
лывшееся от нездоровья лицо с щелками глаз, потерявших человеческий ра-
зум, накрытых неукротимо разросшимися бровями. Само тело полуутонуло в
аппараты, сплетение трубок, по которым медленно протекал старческий
гной. Вадим Андреевич даже представил, как для телесъемок старательно, с
гениальной изобретательностью вся эта техника драпируется, маскируется
деревянными панелями под карельскую березу, дорогим тяжелым материалом,
бархатными складками спадающим вниз. Воткнут на переднем плане какую-ни-
будь блестящую штуковину, да еще поставят вазу с цветами - живое совер-
шенство рядом с живущим трупом. Труп будет шевелить синюшными губами, а
звук даст тоже аппарат.
Это будет длиться вечно!.. Горькая тошнота подступила к горлу, и тут
же осветила мрак мысль: да черта с два когда-нибудь машины достигнут со-
вершенства, с которым миллиарды невидимых клеток холят и лелеют чудо
жизни, чудо тепла, красоты души... Сдохнет страшный труп!
Тяжкая пелена спала с глаз, Вадим Андреевич почувствовал, как холод-
ная чистота осеннего воздуха наполняет легкие и бодрящая свежесть зажи-
гает кровь в щеках, тут же увидел свои заляпанные грязью мокрые ботинки.
Вспомнил виноватое лицо редакторши, которая, не глядя в глаза, мямлила,
что, вот, нет сейчас пока работы, разобрали рукописи. И сюда добрались,
дотянулись погаными руками, душат, последнего заработка лишают, скоты...
Доживу ли, хватит ли сил дотянуть до дня, когда бровастый труп уронят в
червивую землю у кремлевской стены?
Вадим Андреевич глубоко вздохнул, ощутил, как тукнулось в груди серд-
це, прогоняя по жилам теплую кровь, и усмехнулся: надо шагать, надо ис-
кать, толкаться в двери. Хорошо еще, встретился на лестнице издательства
старый знакомый по издательским коридорам, редактор занюханной заводской
многотиражки, как он ее кличет "Вперед - в могилу". Знакомец, смоля не-
торопливо сигарету, грустно щурясь в дым, сообщил, что редактор многоти-
ражки автодорожного института ищет сотрудника.
У входа в метро Вадим Андреевич дождался пока освободится телефонная
будка, бросил в прорезь монетку и, набрав номер, услышал энергичный го-
лос, который договаривал обрывок фразы и затем четко и бодро произнес
название многотиражки.
Через полчаса Марков очутился перед огромным бастионом институтского
корпуса. В груди противно похолодело от тяжести и громоздкости сталинс-
кого стиля, которым архитекторы старались пропитать каждую линию, каждое
окно, слоноподобные колонны у главного входа.
Огромные, на два этажа блоки дверей нехотя расступились, и Вадим Анд-
реевич очутился в толчее худых подвижных мальчишек и девчонок с сумками
и портфелями. Пройдя по скрипящему обшарпанному паркету бесконечные ко-
ридоры, он добрался в полутемный тупик и уткнулся в дверь с почтовым
ящиком, надпись на котором предлагала опускать в него материалы для га-
зеты. Дверь скрипнула, открывая узкий темный коридор, за ним - яркое
пятно окна. В комнате сидела и тюкала по клавишам пишущей машинки черно-
волосая девушка, в углу за обшарпанным канцелярским столом сидел пижон с
худым насмешливым лицом и копной взбитых на сторону выцветших ржавых во-
лос. Перегнувшись через стол, пижон сбросил на пол с обтертого кресла
ворох бумаг. В раздавленную серую низину этого кресла и плюхнулся Вадим
Андреевич, заметив, что ирония в лице пижона усилилась, просквозила
улыбкой тонких губ. Наверное, смешно было пижону смотреть на старика в
поношенной одежде с дряхлым портфельчиком и прочими прелестями нищеты,
усталости и безнадежности.
Вадим Андреевич тихо мямлил, представляя свои литературные качества и
претензии на пост литсотрудника многотиражки, а в конце упавшим голосом
добавил:
- Но есть одно "но"... пятно в биографии.
- В химчистку ее! - выпалил звонко редактор, Сергей Коваль, как он
представился. Машинистка сдавленно хихикнула, продолжая печатать.
- Сидел я , - подавленно добавил Марков. - Я тот самый Марков.
- Это первый секретарь союза писателей?.. Ну, конечно, как я не уз-
нал, - Сергей широко заулыбался, распахивая руки, как для объятий. -
Точно, припоминаю, вы же из Сибири?
Марков тоже улыбнулся, понимая насмешливое настроение редактора.
- Нет, я туда попал другой дорогой, - сказал Вадим Андреевич, - мо-
жет, припомните громкий процесс в конце шестидесятых?
- Вадим Андреевич, припоминаю, - проговорил Коваль, улыбка с его лица
исчезла, он встал, подошел к сидящему Маркову и сжал его руку. - Извини-
те, что похохмил. Очень уж вы грустный пришли. Вам гордиться надо. Да я
бы того Маркова никогда бы не взял в газету, а вас - обязательно. Что ж
вы такого написали, что эта махина железная, государство, шестеренки
свои ржавые раскрутила да на вас наехала? Я тут сколько лет корплю с
этой газетенкой - никто и не заметил, даже не почесались... Хотя нет,
был однажды всплеск. На первое апреля решил пошутить. Написал, что пер-
вого апреля наконец нашли страну дураков и поле чудес. В райком таскали.
Все начальство чесоткой перестрадало. С тех пор у нас общественная ред-
коллегия. А главным редактором дружка своего оформил с кафедры филосо-
фии. Вы его еще увидите.
Он тут же велел машинистке заканчивать и отправляться домой, а когда
она с озаренным радостью юным и свежим лицом вышла, походил по тесной
комнатке с омраченным видом и сказал:
- Я и сам когда-то чуть не загремел на отсидку. Господа-товарищи по-
забавились со мной. Но, видно, ограничились легким испугом. Кстати, за
Мандельштама. Коваль, сгорбившись, навалился руками на стол, исподлобья
глянул мрачно на что-то одному ему доступное и, по-актерски играя голо-
сом, заговорил:
Мы живем, под собой не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца, -
Там припомнят кремлевского горца...
Закончив читать, Коваль встряхнулся, сбрасывая с лица мрачную грима-
су, потом озабоченно вздохнул:
- Вот незадача. Думал, возьму молодого парня, будет кого в магазин
послать, - он засмеялся. - А теперь мне придется бегать. Вы посидите, я
на полчаса. Придет наш философ: щеки - кровь с молоком, в прорубь зимой
ныряет, на башке такая седая щетина. Узнаете. Пусть посидит. Поболтайте.
А я за огненной водой сгоняю.
Оставшись один, Вадим Андреевич огляделся. Ощущение загнанности ис-
чезло, и он с любопытством смотрел на причудливо раскрашенные яркими
пятнами стены редакции, плакаты, принесенные, видимо, иностранными сту-
дентами: на них и намека не было на занудливый соцреализм - сплошной ха-
ос полуабстрактных рож и разорванных, перекошенных иноязычных фраз. Во
всем - дух беззаботной, дерзкой и смешной юности.
Когда Марков немного заскучал и все сильнее накатывало утомление,
скрипнула входная дверь, в коридорчике послышались шаги, и в комнатке
очутился плотный с мощной грудью мужчина в добротном темно-сиреневом
костюме. Пиджак на груди вольно распахнулся, узел галстука небрежно от-
тянут, чтобы не давил крепкую красную шею. Увидев короткие седые волосы,
заглаженные вправо, Марков догадался, что это тот самый философ, о кото-
ром говорил Сергей.
Валерий Иванович, как звали философа, поудобнее развалился в кресле у
стены, с небрежным изяществом держал сигарету, попыхивая дымом, нетороп-
ливо и негромко ронял слова. Узнав, что Маркову понравился редактор, он,
