Дальше Елисей читать не стал. Страница была усыпана восклицательными
знаками, многоточиями и опечатками. Казалось, что буквы торопили друг
друга, сталкивались, разбивались. Листки он тогда запихнул обратно в
рюкзак, оттащил его в свою комнату и сунул в угол, а потом завалил сто-
пой картин.
После завтрака Елисей прихватил Алю и двинулся на Пресню.
После ночных дождей дышалось легко и радостно. Через окно троллейбуса
пригревало солнце, Аля ловила пальцами солнечные блики, смеялась. Увидев
зоопарк, она потянула туда. Но Елисей пообещал ей "фанты" и предложил
ненадолго зайти по делам. К его делам она давно привыкла, знала, что это
какие-то чужие дяди и тети, которые сидят в заставленных столами ма-
леньких комнатках и которые дарят ей конфеты.
Елисей без труда нашел одну из комнаток, в которой находились маши-
нистки. Там оказалась невысокая, полная женщина в черном свитере и чер-
ной юбке. Копна прореженных сединой волос была едва приглажена, как буд-
то волосы только что теребили руки. Женщина стучала на машинке. Увидев
Елисея, она прекратила работу.
Он начал с того, что, возможно, станет в будущем автором их изда-
тельства и хотел бы просто поговорить, но все вокруг заняты. Наверное,
на женщину больше повлиял настороженный вид Али. Лицо женщины смягчи-
лось, она улыбнулась. Он предложил ей вместе с ними выпить кофе или сока
рядом в скверике.
- А что, идея отличная, - согласилась женщина и развязно засмеялась.
- Авторам надо, понимаешь, угождать персоналу. Как тебя, крошка, зовут?
- обратилась она к Але.
Скоро они оказались за столиком рядом с палаткой, из которой выдавали
разную снедь и напитки.
Людмила Сергеевна, как звали женщину, скоро наболталась с Алей, нау-
лыбалась и оттаяла.
- Что вы хотите предложить? - спросила она.
- Роман. Называется "Христос пришел".
Он и в самом деле раздумывал написать картину с таким названием, так
что был недалек от истины.
- О! Занятно, - промолвила Людмила Сергеевна, - хотя мне казалось,
что у нас давно уже обосновался дьявол. А что же, о нашей поганой жизни
написали?
- Да. Вы знаете, наверное, не надо доказывать, что ходят вокруг нас
иуды...
- Косяками, - вставила она.
- Ну, а я полагаю, что посещают нас и вестники высшей справедливости,
разума. Каждый из них, наверное, несет в себе малую частицу Христа. Хо-
тя, думаю, не точно слово "несет". Скорее "является".
- Может, надеетесь, что книга ваша исправит человечество? - улыбну-
лась она невесело.
- Человечеству, думаю, надо более радикальное средство, что-то вроде
конца света, - пошутил он. - Иначе не прошибешь. Так, может, дышим мы
только потому, что есть они среди нас! - последние слова он почти прок-
ричал.
Аля с улыбкой оторвалась от стакана и посмотрела на него. Людмила
Сергеевна смотрела онемело, брови ее от изумления поползли вверх.
- Ну а как же? - мягко спросил Елисей. - Если бы за нас не страдали,
не умирали, будь мы каждый иудой, давно бы пожрали друг друга. Одно зло-
воние осталось бы, пока не проветрилось бы. Вы согласны?
- Куда мне, ох, ну и разговорчик, - удивилась она. - Под него бы чего
покрепче кофе. Душу только раздергали, - она взглянула на Алену. - Ах,
такие малышки, как они в этой поганой жизни?.. Жалко их, сил нет. - Ее
глаза заблестели влагой, веки покраснели. - Только не советую в наше из-
дательство отдавать рукопись. Начальник наш - последний подонок. Свет
таких мало видел. Сколько раз клялась себе найти другое место!
Людмила Сергеевна захлюпала носом, достала их сумочки платок и стес-
нительно высморкалась едва слышно.
- Гад наш одного автора до смерти довел, - сказала она с ужасом. -
Тот, конечно, графоман, их много бродит. Но издеваться? И нас, собака, в
свое гадство вмазал... Специально пригласил, обнадежил, целый спектакль,
подонок, устроил. Водил по всем комнатам, каждому представлял, начиная с
уборщицы. Жуков. Я его на всю жизнь запомнила. Такой крупный, волосы
вьются, а счастлив был, как ребенок, смеялся, всем руки жал. Потом гад
этот всех в одной комнате собрал, человек десять... И зачитал пакость
свою. Жукова этого, как в сердце ножом ударили, побледнел страшно, зах-
рипел и упал. Я сама чуть не умерла...
- Я его знаю, - сказал Елисей тихо. - У него Миша пяти лет и Саша -
двух. Жена маленькая, худенькая.
Людмила Сергеевна закрыла платком глаза и безмолвно заплакала. Хоро-
шо, что в это время Аля отошла. Она рвала с куста жимолости белые упру-
гие ягодки, бросала их на асфальт и топала по ним ногой, отчего они с
тихим треском лопались.
- Вы казните меня, - наконец тихо сказала Людмила Сергеевна. - Сегод-
ня же брошу ему в морду его писанину и уйду. После этого случая одна
уволилась.
Она еще долго не могла успокоиться, потом уложила скомканный платок в
сумочку и, откинувшись на спинку стула, думала о чем-то, глядя вверх,
над крышами домов, в синюю глубину неба.
- Может, это и к лучшему, что вы пришли. Наверное, иногда надо больно
делать.
- Людмила Сергеевна, я пришел... хотел узнать о Жукове. Мне ясно бы-
ло, что произошло нечто подобное.
- А роман как же?
- Я учу детишек рисовать. Картину хотел написать об этом.
- Да, сейчас не до романов. Только такие подонки, как Есипов, процве-
тают. Откуда, знаете, у него издательство? Деньги капээсэс, те самые.
Как почуяли - корабль ко дну, стали деньги распихивать по своим. Я ведь
в райкоме машинисткой работала. Так что тоже, - она криво улыбнулась, -
на деньги капэ перебивалась. - Ее передернуло от отвращения, и тут же
она усмехнулась. - Единственное, что дала мне их перестройка - от тара-
канов избавилась. Раньше совладать не могла. Социализм был бессилен. Мо-
жет, потому, что тараканы похожи на райкомовцев: тоже красные, вынюхива-
ют, кучкуются, а чуть свет зажжешь - как дробь, в разные стороны. Часто
спать не могла из-за их топота. Вот, в райкоме все: топ-топ-топ, а жаре-
ным запахло - рысаками: то-то-то... в другие кормушки. У меня и дочка
капээсэс. Это называлось "учеба партактива с отрывом от производства".
Оторвались однажды в домотдыха.
Она с улыбкой засмотрелась на Алю, которая резвилась вокруг столика.
- Мамино счастье, - сказала она.
- И папино, - звонко добавила Аля.
- Ах ты, воробушек, - рассмеялась Людмила Сергеевна, привлекла к себе
Алю, зарылась лицом в ее волосы.
- Я не воробушек, я киска, мяу, - закричала Аля.
- Беги, киска, - сказала Людмила Сергеевна, ее серое лицо осветилось
такой лаской, что и Елисею стало легче после рассказа о Жукове.
- Она добрая, - проговорила Людмила Сергеевна, задумалась и добавила
с тоской: - Это хорошо. Моя не такая. Двенадцать лет ей. Сказала как-то
мне: ты, говорит, жалкая и беспомощная. А взгляд такой холодный, жест-
кий. Как у ее папаши. Больше всего боялась, что в него пойдет дочка. Он
ведь, как арифмометр. Когда родила, предлагал устроить меня. Место
инструктора райкома. Все рассчитано. Жениться нельзя, а место дать надо.
За услуги платить необходимо - закон. - Людмила Сергеевна в который раз
достала сигарету, задымила. - Не согласилась. Работа противная, да и с
дочкой по горло хлопот... Больше не могу, сказал мне. Понимай, больше не
стоишь, скажи спасибо и за это. А глаза, как на пустое место смотрят.
Даже когда для дочки подарки передавал или деньги, как в бухгалтерии в
окошке: "получено" - распишись. Смотрю теперь на дочку и думаю: она-то
не пропадет, а вот как я в старости? От тоски волком выть хочется... Так
и представляю: зима, снег ледяной, луна бессердечная, а я с клюкой. Ста-
рость - это зима. Райком и тут обманул, обещал светлое будущее, а тут -
разбитое корыто, башмак стоптанный.
Она бросила окурок, допила из стакана, посмотрела на Елисея и невесе-
ло улыбнулась:
- Засиделись мы, тоска, как на поминках...Девчонкой я все верила,
сейчас ни во что. Хотя нет. Знаю одно: хорошего не будет. Этим, новым, -
она кивнула в сторону Белого дома, - тоже не верю. Но они, по крайней
мере, не врут про светлую жизнь.
- Мы, так получается, - сказал Елисей, - сами кузнецы своего нес-
частья. - Он не удержался от улыбки, Людмила Сергеевна тоже усмехнулась.
- Может, кто втихаря и сковал себе счастье, а в основном куют несчастье,
и очень истово, я бы сказал, не щадя сил. Вижу один только выход: надо
хоть иногда простить себя. Иногда люблю представить в такие минуты, что,
вот, например, этот пятачок: столик, стулья - а там машины, зоопарк -
это все сцена. А зрительный зал - там, за этим голубым небом, звезды -
наши зрители. Они нам сопереживают, волнуются, может, кричат нам, желая
спасти нас, предупредить. Знаете, как дети на спектакле любимым героям
кричат: волк или баба Яга идет... спасайтесь. Кричат, ногами топают. И
все всегда хорошо заканчивается. Так вот и надо. Давайте и мы поступим,
как дети. Хоть иногда, ну, раз в жизни крикнем: спасайтесь, Людмила Сер-
геевна... И все закончится хорошо, будет радость, тепло.
- И мороженое всем дадут, - сказала Аля.
Оказывается, она перестала бегать и прислушивалась к их разговору.
- А потом снова в ледяную прорубь? - спросила Людмила Сергеевна. Мо-
жет, еще хуже станет? Свобода она же не только для честных, а и для под-
лецов, скорее воспользуются. Вот мы и ухнем в ад кромешный.
- Пожалуй, - усмехнулся Елисей. - Я бы наш социализм сравнил со сми-
рительной рубашкой: ни рукой, ни ногой. Ешь кашку с ложечки, а за мысли
крамольные и слова - подзатыльники. А теперь рубашку сняли. Вот глаза и
разбежались. Кто какашки свои ворошит, половые органы изучает. Кто дуби-
ну схватил да ближних охаживает... А кто и в небо загляделся. Кому что.
***
Мальчик родился в конце сентября, в самый разгар листопада. Город все
больше набухал сыростью, воздух холодил лицо утренними ледяными касания-
ми. Клены в разнобой загорались где ярко-желтыми облаками, где тяжело
наливались кроваво-красными кострами. Тротуары, дворы затянула желто-зе-
леная осенняя кисея, скрывая грязь, городской мусор.
Лариса из роддома вышла счастливая, ее лицо немного истаявшее, блед-
ное, светилось радостью и беззаботность. Аля, наоборот, была насторожена
и серьезна. Каждую минуту она требовала остановиться и открыть ей лицо
младенца. Смотрела в сморщенное красное лицо сосредоточенно и удивленно.
Долго ничего не говорила, а во время очередной остановки сказала:
- Ему не нравится. Почему он такой недовольный?
Елисею больше всего думалось, что несет он ворох бессонных ночей,
тревог, кошмаров. И где-то в уголочке, на донышке будет тихое ночное со-
пение ребенка, нечаянное движение во сне пальчиками, потом, не скоро, а
в какой-то бесконечной мучительной череде дней, осмысленный взгляд из
глубины глаз, когда внутри ребенка что-то затеплится, начнет тлеть поти-
хоньку. А еще, может, свершится и то, о чем он прочитал у Фердинанда,
когда тот увидел, как в его дитя вселилась бессмертная душа отца.
Что-то подобное было, когда Але исполнилось полтора года. Она обжива-
ла дачу, дивилась траве, трепещущим крыльям бабочек, лепесткам цветов.
Родители были все время рядом. Потом однажды ему надо было уехать в го-
род. Прощание сразу окрасилось тревогой, которая объяла его и жену. Вот
они выходят к калитке, ветер с шумом мнет листву, вот жена с Алей на ру-
ках целует Елисея, он говорит Але, что скоро, совсем скоро вернется, ви-
дит ее не верящие, испуганные глаза. Потом он отстраняется в сгущение
ветвей и листьев - он как бы видит свой силуэт глазами маленькой Али.
Тут Аля закричала: "Папа!" - как раненый, беспомощный птенец, пронзи-
тельно, тревожно, будто вот сейчас, навсегда оборвется, исчезнет, умрет
самое главное, дорогое... Физически он ощутил нити, которые влекут его
назад, чтобы успокоить, утешить безграничную тревогу и страх.
Не утерпев, он оглянулся, стал махать рукой, но вид малышки, тянущей
