развернулась и , грузно сунувшись на передние колеса, тормознула у ног
Елисея. Дверца открылась, салон слабо осветился.
- Елисей Иванович? - послышалось из машины.
Елисей наклонился, желая разглядеть, кто находился внутри. Чья-то
крепкая рука вынырнула из проема двери и уцепилась в его плечо. Пошат-
нувшись, он завалился на заднее сидение.
- А где Валерий... что за шутки? - возмутился он.
Близко Елисей увидел улыбающиеся лица крепких молодых людей.
- Валерий Дмитриевич велел доставить вас как принца, а при сопротив-
лении - живого или в анабиозе, - сказал один, и вместе они довольно зар-
жали.
Машина, круто развернувшись, уже неслась по пустынной улице. Повиляв
по кривым улочкам, они оказались в районе местного стадиона. Машина вка-
тилась в распахнутые ворота и остановилась у приземистого сруба с тускло
освещенной дверью. Стены были выкрашены черной краской, и поэтому избуш-
ка совершенно сливалась с тьмой ночи, только слабый фонарь над входом да
узкое запотевшее оконце выделялись на черном фоне. Едва они вошли, как
Елисей сообразил, что это сауна. Вдоль стены стояли шкафчики с одеждой,
одежда была разбросана на креслах и стульях, в беспорядке расставленных
в предбаннике. За дверью в парилку шумели голоса, хохот. Парни, которые
его привезли, видимо, решили, что больше опекать его не надо, быстро
скинули одежду и нырнули в жаркий проем двери. Сразу же оттуда появился
Есипов, совершенно голый, весь распаренный, мокрый, колышущийся бесчис-
ленными складками жира, словно плохо надутый шар, подпираемый маленькими
ступнями.
- Елисеюшка, извини. Ты не в обиде? - Лицо его счастливо светилось, а
голос ласково ворковал. - Прости маленькую шутку, давай в компанию, я
твой должник навечно.
- Надо жену предупредить, - ответил Елисей, подходя к телефону. Он
уже смирился с вынужденной встречей, постарался успокоить жену и сказал,
что его привезут обратно на машине.
Он разделся, пристроил в свободный шкафчик свою полупотрепанную одеж-
ду. Есипов подхватил его мокрой горячей рукой, подвел к двери и почти
втолкнул в клубящийся жар. Тут же Елисей разглядел голых девиц. За его
спиной довольно заурчал Есипов, животом проталкивая дальше.
- Мы тут секцию открыли, - громко заявил Есипов и под общий хохот до-
бавил: - Будешь пятым членом. И тебе задание сразу. Может, выручишь? Ну,
мужичков мы членами секции запишем. А вот как нам с нашими мамочками
быть?
- Пиши влагалищами секции, - буркнул Елисей первое, что пришло в го-
лову, злясь на Есипова.
Общее веселье снова взорвалось. С повизгиванием смеялся Есипов, в ще-
нячьем бульканьи его голоса было столько радости, такое по-детски слабо-
умное наслаждение, что Елисею стало его немного жалко, хотя жалеть его
было не за что. Но тут адский жар проник в тело Елисея, размягчая, оп-
лавляя каждую клеточку, и он затих, прикрыв глаза. Его уже не беспокоило
собственное голое тело, таких же голых девиц. Весь поглощенный бушующим
в воздухе огнем, он плюхнулся на покрытую простынею скамью и старался
больше не двигаться. Есипов что-то говорил в общем шуме, но слова не
проникали в его сознание. Наверное, он выглядел довольно отрешенно, и
поэтому Есипов быстро отстал и повалился на топчан в углу. К нему
прильнула невысокая женщина с налипшими по плечам черными волосами, ее
легкое, переливающееся тело клубилось и пенилось, подобно раскаленному
воздуху вокруг. Есипов, распластанный, с раскрытым ртом и глазами, за-
мер.
Шум отдалился от Елисея, воздух сгустился, наполняясь светом, в кото-
ром стирались и тонули смутные силуэты, тени. Свет пульсировал, и его
вспышки касались тела, словно волны, пробегая по груди, спине, охватыва-
ли голову. Наконец самая яркая вспышка поглотила Елисея... И он вновь
оказался на пожухлой траве полого склона, возле глинистой дороги. Так же
безжизненно лежало его тело, так же клонилось к нему лицо молодой женщи-
ны. Но только все вокруг было ярко озарено солнечным светом. Солнце пы-
лало над горизонтом, утончая небесную голубизну, заливало каждую складку
земли, испаряя холодную изморозь на листьях и траве. С тревогой и ра-
достью он чувствовал, как солнечная энергия пронизывает его, наполняя
теплом.
Женщина звала его, но он увлеченный сиянием вокруг, не слышал ее. Гу-
бы ее снова зашевелились.
- Мне надо идти дальше, - сказал Елисей, или ему показалось, что он
говорил.
Она не слышала, тревога на ее лице не исчезала.
- Ты видишь свет вокруг? - спросил он, но ее лицо не изменилось. -
Мне надо видеть, что придет с этим светом, - добавил он, уже не надеясь,
что она поймет...
Свет исчез. Его губы обжег горячий воздух, кожу охладил струящийся
пот. Рядом он увидел другое лицо, молодое, почти детское, с алыми нежны-
ми губами, светлые вьющиеся волосы пропитались влагой, свернулись тяже-
лыми влажными кольцами, обвили длинными прядями нежные уши, охватили
тонкую шею, легли на детские плечи. Голубые глаза в облаке темных завит-
ков ресниц смотрели вопросительно и строго.
- Я вас знаю, - она смутилась, - да нет, я знаю... вы очень хороший
человек. А я Настя.
Она замолчала, легко погрузившись в раздумье, словно деревце, ветки
которого только что теребил порыв ветра. Руки ее, казалось, еще летели в
исчезнувшем движении, стройные ноги едва касались пола.
- Я рада... сейчас не надо говорить...
Она придвинулась к нему, ее пальцы скользнули по его волосам, охваты-
вая затылок, шею. Лицо Елисея коснулось ласковой волны ее груди. Он мед-
ленно погружался в тепло ее тела, словно в надвигающийся поток. Каждая
его мышца насыщалась энергией и силой, погружаясь в нежную глубину. В
движении растворился тот жестокий холод октябрьского замороженного скло-
на, который казался ему холодом смерти. Потом исчез последний ледяной
кристаллик, царапавший его душу. Вместе с ним исчез и он, осталось лишь
время, которое текло легко и незаметно, как сон...
Сон прервался движением. Он почувствовал, что тепло дробится, разры-
вается, ласково отталкивает его. И он снова становится тяжелым и грубым.
Настя отстранилась, его опять охватил сухим жаром воздух. Он остался
один, потом до него донеслись голоса из-за плохо прикрытой двери.. Дви-
гаться не хотелось.
Через некоторое время в дверях появился Есипов, с накинутым на плечи
халатом, раскрытым на огромном животе.
- Хорошего понемногу, - пробасил он. - Конечно, мы потрясены и про-
чее...
Он потянул Елисея за руку. Они очутились в предбаннике, затем прошли
к двери напротив и оказались в маленькой комнатке с низким мягким дива-
ном, маленьким столиком, заставленном бутылками, рюмками, тарелками с
едой. Есипов кинул ему халат, сам тяжело плюхнулся на диван.
- Я тут немного принял, - сказал он, наливая водку, - и тебе советую.
Для шевеления мозгов, хотя этого не обязательно, а вот для прыти членов.
- Он захихикал. - Впрочем, прыти тебе не занимать.
- Неужто в моралисты решил записаться? - спросил Елисей, наблюдая,
как Есипов выпивал, закусывал и, почти не прерываясь, говорил.
- Куда мне, - усмехнулся Есипов, - а вот что меня всегда потрясало в
тебе - независимость. Полное отсутствие осторожности. При такой неосто-
рожности легко лишиться независимости. Настучит кто, например, твоей же-
не... хлопот не оберешься.
- Твоя основная профессия, вижу, - заметил Елисей, - деформировала
тебе мозги.
- Обижаешь, - надулся Есипов, но потом усмехнулся. - Да не собираюсь
я тебя цеплять за жабры. Хотя видал я виды в этом духе.
- А давай предположим, что действительно неизвестный доброжелатель
позвонил моей жене и доложил с подробностями. Как ты думаешь, что будет?
- спросил Елисей.
Есипов воздел глаза к потолку и сморщил кислую физиономию.
- Да ничего не будет, - сказал Елисей. - Мало ли причин для женского
гнева при нашей жизни. Станет одной больше. Она даже благодарна будет,
потому что страхи женщины постоянные наконец обретут реальность. Будет
кого винить, с кем бороться. Стану ей понятней.
- Да я пошутил, - умоляюще сказал Есипов. - Я тебе всем обязан, изви-
ни.
Он пьяно рассмеялся, его обвисшие щеки задергались.
- Я объяснил на собачьем уровне, - продолжил Елисей. - Чтоб понятней
было. Для твоих жеребцов эта парилка - предел всего, мечта. Ради этого
готовы на все. - Елисей вспомнил, как вел себя совсем недавно смертельно
бледный и жалкий Есипов. - Да и ты недолго помнишь свои клятвы. Впрочем,
не переживай. Ни минуты не сомневался, что разгуляешься на всю катушку,
едва полегчает.
Есипов вздохнул и развел руками:
- Из любопытства подцепил тебя. Виноват, - его лицо посерело. - Мо-
жет, от страха я сюда закатился. Сейчас полегчало, думаю, а вдруг завтра
прижмет - и все?.. Это же ужас. - Он схватил рюмку и жадно выпил. - Ни-
когда в жизни никому не скажу я. Верь мне!.. Ну, хочешь я о себе такое
расскажу?..
- Зачем?
- Тебе, может, и ни к чему. Мне пригодится. Сейчас ведь для тебя кто
я? Презираемый червь. Под каблук попаду - и не жалко. А как уязвлю тебя
какой-нибудь пакостью, так хотя иногда вспомнишь меня. Ужаснешься, пожа-
леешь. Глядишь, и на меня капля благодати прольется. - Есипов захихикал,
подергивая головой, глаза с набрякшими веками тяжело косили вниз на зас-
тавленный стол. С трудом двигая губами, он проговорил: - Господь наш мо-
лится за нас, муки за нас принял... Вот, и ты послушай.
Он медленно поднял рюмку, долго мусолил ее жирными губами, высасывая
содержимое, затем натужно сопел, забывшись на минуту. Потом, словно
что-то увидел, веки его дрогнули и поднялись. Он, казалось, смотрел на
ему одному открывшуюся картину.
- Жил-был поэтик шустрый, - Есипов назвал имя, Елисею в ней послыша-
лось что-то знакомое. - Да, когда это было. Еще при царе Горохе. Пьяни-
ца, конечно, скандалист. Но с гениальной шизинкой. Прибыл в столицу,
втерся в их, поэтов, компашку - и попер. Вполне мог мэтром быть. Но
слишком задирист был, меры не знал. А мера, - Есипов торжественно поднял
указательный палец, - в советские времена - главное! Так мало ему... Он
еще внучку одного тогдашнего члена ухитрился закадрить, нахал... А был я
ему лучшим другом. - Есипов замолчал, будто прислушиваясь к тому, что
бурлит в его утробе. Наконец глаза его ожили, двинулись и, наткнувшись
на Елисея, остановились. - Так, будешь молиться, замолви и за меня сло-
вечко... Организовали нам путевочки на Селигер. Ах, какая чудная природа
там. Появляется желание раствориться. Вот и растворились. Пили по черно-
му. Пока однажды утречком... Солнышко едва взошло, туманец еще по воде,
птички... Потащил я его на лодочке кататься. Разомлел он, стишки читает,
а я гребу. Отплыли подальше. Я и тогда грузный был и, ну, совершенно не-
чаянно лодку опрокинул. Кричу ему: плыви к берегу. Он и поплыл, родимый,
а я, значит, за лодочку уцепился. Тут, конечно, случайно спасатели на
берегу оказались, специалисты. Бросились на весла, упираются, и он - са-
женками. С ним поравнялись, наверное, сказали ему, чтоб греб чаще и ды-
шал глубже, да и ко мне махнули. Вытащили меня. Я спрашиваю: где дружок
мой сердешный? Говорят: красиво плыл очень, не хотели мешать, на берегу,
небось, сушится. Оглянулись: пустыня, ни на берегу, ни на водах. А по
дну идти далеко было... Так потерял лучшего друга.
Есипов замолчал, глаза его не двигались, оживление в них исчезло,
взгляд померк, веки тяжело прикрылись. Слышно было лишь натужное дыха-
ние.
- В плохую погоду дышать тяжело, - неожиданно трезво сказал он. - В
эти путчевые дни помирал совсем... А бугры наши дураки все-таки. Вот
так. Хотел в мемуары записать жалкую историю. Да все некогда. А хорошо
было бы напоследок шарахнуть. Хотя, кого сейчас удивишь. Да и тварь я
мелкая. Если б крупная тварь рот раскрыла - вот подивились бы... Скажи,
