причины?
- У меня милые родители, дом, подруги в школе, - перечисляла она,
словно искала что-то, чего она была бы лишена. - Я редко скучаю, - ска-
зала она и посмотрела на Елисея, словно проверяя, верит ли он ей. - Пос-
ле школы - в музыкалку, дома уроки. Я так в прошлом году и заявила ,
когда полкласса потащили вступать... Если бы не папа, я бы и в этом году
не вступала. Сказал, что ради него я должна сделать это.
Она очень мило пожимала плечами. Казалось, от удивления ей станови-
лось зябко, и она пыталась как-то заслониться от холода.
- От этого будет зависеть ваша карьера, - сказал ей Елисей.
Она посмотрела на него с сочувствием и тут же спросила мягко:
- У вас будут неприятности?
- Они ничего по сравнению с мировой революцией, - отшутился он при-
вычной фразой...
Пасмурный день понемногу разгорался. Быстро умывшись, Елисей подошел
к телефону. Но никто не ответил. Он сообразил, что прилежная школьница
давно сидит в классе. Ему показалось, что он видит ее за партой, сосре-
доточенную и серьезную, в ее тонких пальцах - ручка, она что-то пишет.
Но не может быть, чтобы она не думала о нем. Что она думает? Наверное,
чтобы скорее прошел день и наступил вечер. Он сказал ей вчера, что они
завтра же встретятся, она повторила: "Завтра же".
Елисей взял со стола лист бумаги и стал карандашом рисовать ее лицо.
Одной линией наметил овал лица, потом - касающееся щеки крыло волос. Са-
мое сложное - глаза, сплетение линий и теней, за которыми скрывается ду-
ша, то, что не выразить словами, рисунком. Каждое движение руки с каран-
дашом должно быть как откровение, непостижимое озарение. Иначе - неуда-
ча. Понемногу проявился взгляд, наметил легкие дуги бровей. Тонкая пря-
мая линия переносицы, и завитки ноздрей, очертания мягких губ, юных и
нежных... Рисунок не получился! Скомкать его Елисей не смог, открыл ящик
стола и положил туда. Она совсем другая, подумал он, не похожая на то-
ропливый рисунок.
Елисей снова представил ее в школе, может быть, она ходит на перемене
по коридору, болтает с подружкой. Он вспомнил затемненный серый фасад
школы, который она показала ему вечером. Они тогда посмеялись над обыч-
ными гипсовыми изображениями классиков на фасаде. С вечной скукой клас-
сики смотрели с высоты в их сторону.
Тут же Елисей решил ехать к ней в школу.
К школе вела узкая улочка, каких много в старой части центра города.
Они напоминали Елисею детство. Каждый раз в таких переулках, отсекая си-
юминутные мысли и хлопоты, словно разноцветный веер калейдоскопа, вспы-
хивала радуга давних дней, когда любой тесный дворик, улочка были напол-
нены смыслом, событиями. Даже задний двор занюханной овощной палатки мог
привести в восторг мальчишечью компанию. Огромные рычащие грузовики, не-
поворотливо тыкающиеся в тесном закоулке. Грязные бочки с солеными огур-
цами. Мужички, переругиваясь, глухо стучат обухом в дно бочки. И вот
плещется мутный жгучий рассол, разя едким дразнящим запахом. Смачно
хрустит на зубах ледяной огурчик. А рядом - уже пустые бочки с остатками
рассола, с охапкой смятых укропных зонтов.
Наверное, память похожа на содержимое кармана обтрепанного пальтишки
пацана. Такой карман набит пустяковым, на первый взгляд, сором: пугови-
ца, железка, винт, камешек с блестящей соринкой слюды.
В этой невероятной копилке можно было найти дядю Терентия, похожего
на краба с обломанными клешнями. Вместо левой ноги у него торчала дере-
вяшка с резиновым наконечником. Жилистая, вся в узлах мышц левая рука
держала замусоленный костыль, а вместо правой руки торчал короткий обру-
бок. Всегда обожженное до черноты лицо щерилось улыбкой, на костистом
черепе сквозь редкий ежик сивых волос блестел загорелый пергамент кожи.
Он любил говорить: "Хрен редьки не слаще", с азартом переживал пацаньи
стычки вокруг футбольного мяча и в праздники совал Елисею конфетки в на-
мокшей обертке. Тут же дворничиха-татарка, круглая, черноволосая, с тем-
ными сумрачными глазами, обитавшая в конурке, единственной жилой комна-
тенке в заброшенном многодверном строении - бывших дровяных сараев. Рано
утром она мела двор, напевая на непонятном языке песни, которые томили
сердце Елисея горловыми звуками: то протяжными, то торопливыми, как ско-
роговорка. Она любила смеяться над шутками дяди Терентия. Отдельно от
них сохранилась в памяти сухонькая старушка, вдова неведомого деятеля.
Вечно она была с белым чистеньким кружевным воротничком, приглаженными
остатками седых прядей, удивительной фразой: "он говорил по-французски",
и частыми просьбами к матери Елисея купить ей заодно французскую булоч-
ку, хотя Елисей твердо знал - проверял сам - в булочной такого названия
не было, на самом деле это была булка с колким хрустящим гребешком вдоль
воздушно-мягкого тела хлеба...
Елисей шел по растоптанному сотнями ног снегу, вдыхал влажный воздух
и чувствовал радость от того, что эта девочка с тихим мягким голосом хо-
дит по старинным улочкам, где и сто лет назад топтали снег бабы в толс-
тых шубах, бегали горластые мальчишки.
В белом свечении упавшего вчера снега школа не выглядела такой уж
мрачной. От ворот вела узкая расчищенная дорожка. Елисей быстро промах-
нул ее, сдвинул тяжелую дверь. С пушечным громом дверь за ним закрылась.
Именно этот удар окончательно подтвердил, что он - в школе. Все учени-
ческие годы подобная барабанная канонада сопровождала его. Дверь утром и
в обед как бы отсчитывал гулкими ударами проходящих школьников.
На лестницах и в коридорах царило молчание. Шли занятия. Он поднялся
на четвертый этаж, узнавая казенную строгость и зашарпанность. В коридо-
ре в простенках висели стенды с разноцветными картинками из выдуманных
свершений и дел.
В ожидании перемены он остановился у окна. Рядом во всю стену был
разрисован хоровод башен с вкраплениями казенных стекляшек. Надпись гла-
сила, что это столица нашей Родины.
Справа раздались шаги, и тут же Елисей увидел ее. Она была в чер-
но-коричневом с белым воротником школьном платье. Она шла, прижав спле-
тенные пальцы к груди и склонив голову, будто прислушиваясь к чему-то.
Ее взгляд коснулся Елисея.
- Ты! - она впервые сказала ему "ты". - Сейчас такое было!
Она бросилась к нему, через два шага замешкалась, на ее лице мелькнул
испуг, удивление и наконец радость. Она снова рванулась к нему, и тут же
он почувствовал под руками ее детские плечи.
- Он сейчас звонил... сюда! - В ее поднятом к нему лице царили смяте-
ние и тревога.
- Кто?
- Этот, вчерашний, Сергей Маркович, с пухлой рожей, - лепетала Надя,
теребя пальцами воротник платья. - Он из цэка комсомола, директриса наша
в столбняке. Он сказал, что мне надо познакомиться с работой цэка, через
полчаса машина придет за мной. Директриса, вот, освобождение от уроков
нацарапала.
- А ты что? - спросил Елисей.
- Это какая-то гадость, - отвращение исказило ее лицо.
- Так давай сбежим, - предложил он.
Надя тут же направилась к двери класса.
Через минуту она вышла с бесстрастным и покорным лицом, держа в руке
портфель. Дверь тихо закрылась, и Надя состроила озорную гримасу, они
поспешили к выходу.
Через десять минут они были возле ее дома. Она оставила в квартире
портфель, и они снова очутились во дворе, посреди заснеженной Москвы.
От ходьбы Надя раскраснелась, глаза ее ярко блестели, из-под пухового
платка все время выбивалась прядь мягких волос.
Оказалось, что они оба были привязаны к одним и тем же закоулкам ста-
рого города. Только она еще и сейчас иногда приходила на тот же бульвар,
тот же пятачок детского парка, которые Елисей покинул еще восемь лет на-
зад, переехав на окраину города.
Отгороженный глухим забором от шумной магистрали, парк оказался го-
раздо меньше, чем он запомнил его в ту пору, когда мальчишкой бегал сю-
да. Среди заснеженных деревьев медленно бродило несколько мамаш, прогу-
ливая своих малышей. Вместо деревянной горки, с которой он когда-то ка-
тался зимой, стояла другая. Рядом - ледяной пятачок для малолетних фигу-
ристов. Надя, как и он, знала этот парк во всех видах, особенно любила
весной, когда едва подсохли глинистые дорожки. Тотчас шелушатся тополе-
вые почки, усыпая землю клейкими чешуйками, а потом осыпаются ковром
красные, зеленые, похожие на гусениц, сережки. Под жаркими лучами солнца
воздух наполняется сладким тополиным дурманом. Опьяненные прозрачным
воздухом пацаны с воплями носятся, пугая звонко визжащих девчонок.
Елисей ухватил свисавшую мертво-холодную ветку тополя, отломал почку,
ногтями разорил туго сжатые чешуйки, и в середине проглянули нежно-зеле-
ные жилки будущего листка. Растерев их между пальцами, он вдохнул при-
торный запах будущей весны, тепла, жаркого солнца. Потом Надя тоже вдох-
нула головокружительный глоток, закрывая глаза, словно вслушиваясь. Ее
щеки еще больше покраснели, она сказала:
- Весна... так пахнет любовь.
Она засмеялась, открыла глаза.
- А весна пройдет - и все? - спросил Елисей.
- Нет, не верю, - она прижала пальцы к щекам, - любовь не исчезает,
она во что-то перевоплощается. - Надя помолчала и продолжила, задумчиво
вглядываясь в голые деревья парка: - Маленькая была, с мамой тут гуляла.
Один раз подслушала, да просто болтали, меня не замечая. Бабка с внуком
выгуливалась, и вот маме рассказала. Она сторожилка здешняя, и до войны
здесь в парке, а он большой был, несчастная девушка повесилась. Так и
сказала, несчастная. Парень ее обманул. Бабка тогда молодая была, гово-
рит, девки боялись сюда ходить. А для меня наоборот. Чудилось мне, что
принесла она любовь сюда - тут она и осталась навсегда. Да и бабка до
сих пор не про свою любовь помнит, а про ее... Смешно, конечно, сейчас
говорить так. Но ведь и тогда кто-то мог посмеяться так, дурой обозвать.
- Надя задумалась , гладя снег кончиком сапога. - Я тогда думала, что
настоящая любовь - всегда несчастна. Услышу это слово - хорошо становит-
ся - и печально. Темный парк, листья под ветром шумят, и она бежит,
именно, бежит, а не идет, а сердце разрывается от любви и ужаса.
Елисей спросил, почему прошлым вечером она заметила его.
- Мне показалось, что мы давно знакомы, не могла вспомнить, где.
- Елисей вспомнил вчерашний день, ее - чудилось - знакомое лицо, и
как он пытался вспомнить ее имя.
- Я тоже, - сказал он, - даже подумал, что знаю твое имя.
- Видишь, как бывает, - проговорила она.
Замерзнув, они дошли тихими улочками до муравейника Курского вокзала,
сели в первую отправляющуюся электричку.
Пожилая женщина на соседнем сидении с улыбкой смотрела в их сторону.
Вошла она в вагон с тяжелыми сумками, и только потом улыбка согрела ее
осунувшееся лицо, согнала темноту усталости.
Когда за окном замелькала гребенка царицынского парка, женщина подня-
лась и вышла. Проходя мимо, она улыбнулась.
Надя засмеялась и уткнулась лицом в его плечо, и не сразу сказала:
- Они уже все знают.
- Да... не скроешься.
- Как я домой пойду? - спросила она. - Мама, папа, ужасно. Они все
поймут.
- Придется честно сознаться, - сказала он. - Мол, так и так , влюби-
лась окончательно и бесповоротно.
- Я счастливая?
- Конечно.
За окном потянулись заснеженные поля, перелески. Небо посветлело,
мутная пелена поредела, и низко над белой однообразной равниной повисло
тусклое солнце. В его лучах слабо мерцали невесомые снежинки. Людей в
вагоне почти не осталось. Надя притихла и заворожено смотрела в окно,
потом с легким вздохом сказала:
- Уехать бы куда-нибудь... где никого нет.
- И цвели бы вокруг ананасы с пальмами.
- Издеваешься?
- Над собой. Вечером ты вернешься домой, сядешь в уютное кресло, и
все пройдет. Сейчас словно в полете, люблю это состояние. Замечала? Са-
