Александр Викорук
ХРИСТОС ПРИШЕЛ
Россия. 1991 год. Роман о смысле жизни.
Я пришел. Такой же, как вы. Мою мать звали Мария, отца - Иван. Имя
мне дали Елисей. Как брошенное в землю зерно, оно росло вместе со мной.
От детского Лися, что еще звучит во мне нежным звуком материнского голо-
са, до многоликого, странного существа: тихого или грубого, истертого,
тусклого, как старый пятак, или дорогого, как последняя надежда. Насту-
пит день - я предчувствую - имя мое отделится от меня и придет иное...
***
Под утро был сон. Сначала танец, почти полет, плавный, воздушный, с
девушкой, незнакомой, но удивительно близкой, понятной и желанной. Потом
появляется жена с каменной поступью командора. "Теперь все! - говорит
Елисей девушке. - Это моя жена..." Тут вместо жены он вдруг узнает маму.
"Где же ты была все это долгое время?" - вырвалось у него. "Я сидела за
шкафом", - сказала она. Затем последовало безумное веселье, неистовый
смех... Очнулся Елисей в слезах.
Словно вынырнув из давящей темной толщи воды, он хватал ртом воздух,
и с каждым глотком тяжесть, упавшая на грудь, растворялась, отходила,
как уходит с берега, волоча за собой камни и песок, откатная волна, мут-
ная, в разводах грязи и пены.
Тишина медленно размывала боль, которая заставила его проснуться. Он
перевернулся лицом в подушку, вытирая мокрое лицо. "Где же ты была все
это долгое время?" - вспомнил он. Что еще мог спросить? Десять лет как
ее нет. Когда узнал во сне, хотелось воскликнуть: "Наконец-то! Кончилось
это ужасное время, когда тебя не было. Мы вместе! Твое отсутствие было
неправдой. Ты всегда была где-то рядом, сочувствуя, сопереживая..." Од-
новременно Елисея мучило ощущение, что всплеск радости наивен, усилива-
лась горечь ошибки, обмана. Ему так хотелось, чтобы все чудесным образом
перетекло в явь, а не окончилось тяжким разочарованием, которое он пред-
чувствовал даже во сне.
Снова перевернулся на спину. Буря улеглась. Он смог спокойно смотреть
на потолок, заклеенный белой бумагой, окно, за которым теплилось неяркое
августовское утро... Елисей проснулся на даче, был понедельник, дочка
спала в соседней комнатенке. Предстояло собираться и ехать в город.
Странный сон надолго взбаламутил душу. С этим он смирился. Хотя, что
в нем странного? Наверное, можно объяснить каждое слово, каждый едва
уловимый жест. Ошеломляло лишь то, каким образом легкий, плавный по-
лет-танец, такой радостный, вдруг обрушился, оборвался и был раздавлен
непомерной тяжестью финала. И сколь велика была радость при виде мамы,
столь же невыносимо было снова терять ее.
Нелепая фраза: "Я сидела за шкафом". Хотя, мама всегда присутствовала
во всем и везде, оставаясь в тени, ненавязчиво хлопотала, прикрывала,
защищая, беспокоясь. Незадолго перед смертью, наверное, предчувствуя не-
отвратимое, она ни словом не обмолвилась, а стала хлопотать по бесконеч-
ным домашним делам. Стирала полотенца в ванной, подметала, сидя на сту-
ле, по несколько раз на кухне. Лишь однажды обронила едва слышно, как бы
про себя: "Как тебе трудно будет". Она смотрела в окно на поздний
июньский закат. Солнце все никак не могло потеряться в деревьях, слабе-
ло, тускнело - и все мерцало вспышками в листве. Стрижи сумасшедше чер-
тили небо, рассекая скрипучими трелями бормотание городского вечера.
Елисей тогда промолчал, пытаясь, наверное, скрыть понимание смысла ее
слов, но тут же накатила волна тоски, жалости.
"Но почему произошло это несовместимое превращение жены в маму7" -
попытался понять Елисей. Невозможно представить более несовпадающих лю-
дей. Наверное, это уже он сам волевым усилием рванулся к спасительнице
маме, которая одной своей жизнью могла искупить всю глупость знакомых
ему женщин. Как не смешно, думал он, а скорее грустно, но больше всего
подходит жене роль надзирательницы, которая должна зорко блюсти его,
чтобы, тьфу-тьфу, не загляделся на сторону. Уж она-то нутром чует, как
томится его душа от ее твердой поступи командора. От того и явилась сра-
зу, едва он окунулся в пригрезившийся полет, освобождение от всего. И
ему заодно предупреждение, что сладкие сны недолго длятся - за ними сле-
дует чуть ли не наказание смертное, что-нибудь вроде ржавых гвоздей по
рукам и ногам, чтобы не повадно было.
Елисей тяжко вздохнул, вспоминая очарование и легкость начала сна и
страшное падение в ужасную развязку... А все-таки привиделось ему легкое
создание, значит есть какая-то надежда. Надежда?.. У нее ведь имени не
было, подумал он, какое имя может быть у сновидения? Пусть и будет На-
деждой! Может, она и откроет мне что-нибудь настоящее... Счастье! "Нас-
тоящая любовь - приносит несчастье", - эта фраза появилась неожиданно, и
перед ним закружилось лицо незнакомки. Он прикрыл глаза, пытаясь восста-
новить ее образ, рисуя ускользающие черты лица. Волосы, наверное, у нее
были темно-русые, мягкой пушистой волной сбегающие вниз. А чтобы не
слишком вольничали, не разлетались при каждом движении головы, сзади
небрежно, широко заплетены и подвязаны толстым цветным шнурком. Густого
румянца у нее не было. Так, легкое прикосновение огня к щекам, ближе к
розовым ушкам. Нос неприметный, с мягкой улыбкой губы. А вот что самое
примечательное, так это глаза - пронзительно голубые, каким бывает небо
в редкие ясные дни начала осени, такие голубые, что их голубизна забега-
ет легкими отсветами на белки. По ним мельком не скользнешь, они притя-
гивают взгляд. В них надо долго всматриваться. Но почему настоящая лю-
бовь всегда приносит несчастье?.. Как ни печально, наверное, это правда,
- смирился Елисей. - Что бы на это ответила Надежда?.. Она бы, наверня-
ка, не отвела бы свои ослепительно голубые глаза. "Настоящая любовь и в
несчастье остается любовью..." Если бы она догадалась так ответить, -
подумал Елисей.
Пора было вставать. Он скинул одеяло, спрыгнул на холодный пол. Вос-
точное окно запылало солнцем. Светлая тучка резво убегала в сторону. По
саду рванул ветер, тормоша листву. Наперебой засверкали яркие лучи на
яблоках. Август тяжело клонил ветви, светился в саду вспышками золотого
шара, догорал в соцветиях флоксов.
Дочка еще спала. Он включил старый телевизор, чтобы проверить часы.
По всем программам маячила унылая физиономия диктора, который занудно
объявлял чрезвычайное положение... Конец всему и всем. Да здравствует
тупость и хамство, наглость и произвол. Выругавшись тихо, он думал, что
теперь под этот бред как обычно, будто ничего не случилось, надо разбу-
дить дочку, одеть ее, потом должно варить кашу, собирать сумки. Набрать
мелочь на автобус. Закрыть дом, проверить, выключен ли газ, электричест-
во, закрыть калитку. Под тихий бред каких-то подонков, которые засели в
своих кабинетах почти в ста километрах. Окруженные охраной, они вмешива-
лись в чужую жизнь, уродовали чужие планы, настроение.
За перегородкой он услышал сонный лепет дочки. Она проснулась, позва-
ла его. Ей пять лет от роду, и почти каждое утро она встречает бойким
вскриком, которым зовет папу или маму, листья и ветки, заглянувшие в ок-
но, солнечные блики на полу и стенах.
Але были безразличны мрачные забавы взрослых, поэтому закрутилась
обычная утренняя кутерьма. Плескание капель под умывальником, погоня за
бабочкой, мигающей крыльями на цветке, яркий румянец на щеках дочки,
зажженный зябким утренним ветром, беглыми лучами солнца из-за пушистых
легких облаков, всплывающих над садом, ближним леском. Краем глаза он
успел заметить отцветающие шапки флоксов - с них уже свисали поблекшие
граммофончики цветков. Потускнел пышный костер золотых шаров, тесно свя-
занных веревкой, чтобы ветер не разметал высокие стебли. Осень уже обос-
новалась в саду.
На заплеванной автобусной остановке оказалась дама, не по будничному
одетая, с сочно накрашенными губами. Хмурый вид Елисея явно ее не устро-
ил. Она энергично прохаживалась перед остановкой и очень обрадовалась
подошедшим из деревни подругам. Она сообщила, что наконец-то в стране
наведут порядок, прижмут всех жуликов и крикунов...
"Пообещают коммунизм в двухтысячном году, - желчно подумал Елисей, -
накормят и напоят сирых и убогих".
На платформе пригородного поезда, в вагоне электрички не было никако-
го оживления. Люди словно были чрезмерно сосредоточены на обычных буд-
ничных заботах, больше хмурились и помалкивали. Только два пенсионера не
могли сдержать улыбок и радостно обсуждали последние события. С нескры-
ваемым злорадством предвкушали падение президента.
Елисей томился от раздражения, от понимания своего бессилия, от ощу-
щения собственной незначительности. Но даже в такой день не мог отказать
своей привычке: подмечать цветовые оттенки, сплетение линий, теней. Ав-
густ все вокруг осыпал легким золотым свечением в смешении с космической
синью. Наши предки подметили эти божественные краски и подарили их золо-
тым куполам храмов, вознесенным в синьку прозрачных небес.
Невидимая золотая пыльца лежала на мелькавших за окном перелесках,
дачных хибарках, на одежде пассажиров, на дряблых лицах оживленных пен-
сионеров, на высветленных летним солнцем кудряшках дочки.
В сентябре в изостудии, где Елисей хлопотал уже много лет, собирутся
мальчики и девочки, и он должен постараться открыть им секрет соединения
золота с небесной синью - главная тема осени. Как бы потом объяснить им,
подумал он, что каждодневно в эти сверкающие краски люди подмешивают бо-
лотный смрад злобы, зависти, подлости - это главная тема жизни. А если
не объяснить?.. Рукой даже маленького художника, едва научившегося раз-
водить краски, движет его наивная душа. Она впитывает добро и зло, тепло
и холод, свет и тьму, неведомым образом соединяет все это в некий облик
мира - и выплескивает на бумагу, холст. Какой же страшный мир можно уви-
деть на холстах иного художника! И только потому, что в нежном возрасте
души ребенка некому было открыть тайну, согласно которой только свет мо-
жет рассеять тьму, только тепло может согреть и только добро способно
осветить жизнь смыслом.
В любой картине можно определить степень познания художником этой
тайны.
Елисей коснулся пальцами светлых волос Али. Даже такая кроха, как
она, нетвердыми мазками кисти обозначает таинственную радугу жизни. Не-
давно у нее начался период наполненных светом окон. В ее рисунках мно-
гократно повторяются деревенский дом с единственным окном, дерево, обла-
ко, птицы. Обязательно ярко-желтым цветом намалюет просвет окна. Это ок-
но становится центром истины рисунка. Потом Елисей догадался, разгляды-
вая этот настойчивый мотив, что Аля однажды, выскочив поздним вечером в
черноту деревенской августовской ночи, была потрясена теплом маленького
окошка, солнечным огоньком греющим душу. Не раз он ловил себя на радос-
ти, которая вспыхивала в груди, когда, продрогнув в гуще ночи, весь про-
низанный касанием влажного туманного воздуха, из неясного шелеста сырой
листвы вдруг по тропинке выходишь к сияющему окну дома, и попадаешь в
волшебное золотое облако, в котором видна утоптанная земля, тени
листьев, травы.
Безотчетно Аля выбрала тепло золотого оконца и сочла его главным цве-
том ночи и дня. Наверное, надо уметь выбирать из всей мешанины красок
самую главную. Даже сидя в этом вагоне, едущем во взбаламученную Москву,
важно не обмануться. Главное сейчас - цветущая синева августовского неба
и золотая пыльца на всем вокруг и на легких кудряшках дочери.
Але уже надоело томительное сидение в вагоне. Она елозит, толкает со-
седей. Затихла лишь, когда за окном появились самолетики тушинского аэ-
родрома. Приближался канал.
Вместе с дочкой он смотрел в окно электрички. Поезд покатился над
шлюзом. Вдали - гребенка домов Строгино. Под вагоном на осенней тяжелой
воде прилепился к стенке шлюза буксир, чуть дальше - самоходная баржа.
