Елисей давно приметил, что многие пассажиры каждый раз глядят на утлые
кораблики. Он тоже не удержался. Дочка скачет от восторга. А ему хочется
попасть на одно из этих суденышек и уплыть вместе с ним подальше. Другие
пассажиры, что прилипли к окнам, тоже, наверное, хотят уплыть. А если не
уплыть, то хоть как-то отъединиться от угнетающей жизни, которая давит
чуть ли не с детства, как будто недобрая сила утянула в глубокий омут
под тяжелую воду и не отпускает. Незабываемо прелестный вампирский ло-
зунг: "не можешь - научим, не хочешь - заставим". Или изучение всяких
"измов". Одна эта мысль вызвала приступ тошноты. В памяти выплыл смешной
преподаватель научного коммунизма Яков Ильич, толстенький еврей с доб-
рейшей улыбкой на круглом лице, плешивый, с хитринкой в рыжих глазах. На
семинарских занятиях говорил - иногда с ноткой отчаянья - что хочет нау-
чить студентов самостоятельно мыслить, просил дать примеры из жизни, ко-
торые подтвердили бы всегда верные и бессмертные выводы классиков марк-
сизма. А когда студенты сбивались на бредовый язык учебников, рассказы-
вал об уборщице, которая мыла полы на их кафедре. "Як-ыч, Як-ыч", - так
величала она преподавателя. Она благоволила к нему, рассказывала о тяго-
мотной, как она говорила, жизни деревенских родственников, люто ненави-
дела студентов, курящих, сорящих, пачкающих, гадящих в туалетах. "Как
лошади, - воздевая руки, закатывая глаза, играл ее гнев Яков Ильич, -
кучи кладут, как лошади..." Елисей улыбнулся воспоминаниям. Наверное,
давно уже в Израиле. Нежится на берегах Средиземного моря, под вечным
небом Иудеи. Иногда, может быть, заходится истерическим смехом, вспомнив
Родину, но никто его истерике не удивляется. Там много таких, кого тре-
вожит прошлое. Яков Ильич тоже понял, что никуда не уплыть от своей жиз-
ни.
Елисей знал, что войти в чужую жизнь невозможно, что его дни назначе-
ны и встретит он их не в тесной металлической каютке под ласковый плеск
речной воды, а совсем в другом месте.
Почему он уверен в этом?.. Для ответа ему понадобилось бы перебрать
всю жизнь, сложить дни, все осколочки, что хранит память из детских оза-
рений и потрясений, похожих на веселую яркую мозаику. Тогда, наверное,
удастся - нет, не понять... почувствовать едва заметное электричество
судьбы, притяжение и отталкивание зарядов, душную и тяжелую радиацию ро-
ка.
Еще в самом легкомысленном детстве случались намеки, наплывы неведо-
мого. Они лишь слегка трогали детское воображение. Торопливое чутье ре-
бенка не способно было сопереживать. Но цепкая память не плошала: остав-
ляла про запас, на потом.
Оставила консервную банку и двух стариков. Яркое сентябрьское утро,
оскорбительно громко гремит банка по тротуару, и он, первоклашка, поспе-
шает за ней, пиная ботинками по бокам.
Старики стояли в пустоте старого кривого московского переулка, похо-
жие друг на друга, как близнецы: исхудавшие, с клоками седых волос, в
обтрепанных мятых стариковских брюках, клетчатых пиджаках. Истина была в
притяжении их взглядов, невозможности разойтись, отвернуться, в том, как
рука одного взвилась - и высоко в небо взорвался звук пощечины. Елисей
обмер, банка ускользнула в сторону, затихла, чтобы навсегда врезаться в
память вместе с золотой пылью на сером асфальте, фиолетово-голубым осен-
нем небом, серыми стенами домов, бесплотными фигурами стариков, которые
не смогли разминуться в миллионном городе, в бессчетной череде дней. Как
два полярных заряда, они стремились навстречу, чтобы тихим утром разло-
милось небо, чтобы и над его детской головой пронеслась буря, о которой
он еще ничего не ведал... Рассеялась оторопь, охватившая его и двух ста-
риков. Он помчался дальше в школу, унося в себе молекулу потрясения, ко-
торая будет расти, тревожить.
Позднее, через года ему уже не составило особых трудов сопоставить
несчастных стариков с эпохой, когда жертвы возвращались в жизнь, чтобы
выплеснуть многолетнюю ненависть на своих палачей. Это было время, когда
снимали со стен тесных комнатенок портреты генералиссимуса, но все еще
говорили шепотом...
Аля притихла, голова ее, мягко сминая теплую пену волос, склонилась к
плечу Елисея. Вот ее веки устало поникли, она вздохнула и легко окуну-
лась в сон, неслышное дыхание приоткрыло рот.
Елисей старался не потревожить дочку, глядел, как безмятежно разгла-
дилось ее лицо. Он подумал о том, что ее цыплячья душа в этот миг, по-
кончив с легким и сладостным трепыханием рук и ног, занялась неведомым и
очень важным делом где-то глубоко внутри, там, где скрывалась тайна ее
жизни. Несколько лет назад Елисею причудилось, будто во сне сознание его
не затихало в уснувшем теле, а исчезало куда-то в неведомое прост-
ранство, легко перетекало из головы, именно из головы, через макушку. А
потом долгую ночь витало в загадочном космосе, постигая нечто очень важ-
ное. Такие ощущения интриговали, придавали таинственность приготовлениям
ко сну, моменту, когда голова касалась изголовья кровати. Елисей посмеи-
вался над собой, ничего не говорил жене, но каждый раз ждал поздней поры
отхода в сон... Через пару месяцев все прошло...
Электричка мчится, закрывая утлые кораблики, на которых кто-то другой
уплывет далеко-далеко. Там, словно во сне, обитает много деревушек, го-
родков, там живут люди. Обитают и те столкнувшиеся на тесной улице ста-
рики. Может быть, и Надежда, подумал он, глядя в окно электрички,
где-то, в самом деле, живет? И не случайно явилась в его сон. Может,
когда-нибудь они ненароком соприкоснулись в вагоне метро, в уличной су-
толоке, не заметили друг друга. Просто цепкая память решила припасти
этот миг на будущее.
***
В пять часов вечера шестьдесят девятого года Елисей стоял в коридоре
райкома комсомола. Рядом топтался комсорг его курса при галстуке, белой
рубашке, в темном костюме. Ему надлежало доставить Елисея к этой доброт-
но сделанной двери, за которой компания маленьких начальников должна бы-
ла оформить отлучение из рядов комсомола. Комсорг маялся от тайного со-
чувствия к Елисею и понимания неизбежности предстоящей казни.
Напротив в окно лезла темная муть раннего декабрьского вечера. Из
темноты всплывали желтые пятнышки огоньков, выпархивали и бились о неви-
димую преграду хрупкие снежинки.
Дверь отворилась, выглянул невысокий паренек с улыбчивым остроносым
лицом.
- А, Максим, - кивнул он комсоргу, - привет! Отлично.
Его глаза оценивающе скользнули на Елисея.
- Попозже, - сказал он комсоргу и отвернулся: - Из школы одиннадцать
тридцать восемь здесь Попова Надежда?
От стены отделилась девушка с пронзительно голубыми глазами, тем-
но-русые волосы были завиты в короткую косу и перевязаны толстым разноц-
ветным шнурком. Теплое вязаное платье плотно окутывало ее у нежной шеи и
плавно перетекало вниз к сапожкам. Она приблизилась, глядя на Елисея, а
не на веселого паренька. Ее лицо проплыло совсем рядом, едва не сопри-
коснулось с лицом Елисея. Паренек пропустил ее в комнату.
- А вы подождите, - строго кинул он и исчез, притворив дверь.
Рядом томились еще несколько школьников: пацаны и одна девчонка. Ком-
сорг снова уткнулся в газетенку, чтобы как-то оправдать свое молчание.
Елисей глядел на зашарканный паркет, по казенному окрашенные тусклые
стены и совсем не думал о том, что в этих стенах завершится его судьба.
Он видел лишь ярко-голубые глаза, проплывшие мимо. Их свечение казалось
ему настолько знакомым, что он безуспешно пытался понять, почему он за-
был про эту девушку, почему он вспомнил ее имя только тут, когда ее поз-
вал веселый паренек. Он перебирал в памяти знакомых девчонок и никак не
мог отыскать хоть что-нибудь, что подсказало бы ему, где он уже видел
эту школьницу, почему ему известны ее лицо, волосы, завязанные толстым
шнурком, небольшие плечи, сапожки, на которых блестели капли растаявшего
снега.
Комсорг зашуршал газетой, очень долго ее складывал, выравнивал.
- Ты, Елисей, понимаешь... они, - вымученно проговорил он и кивнул на
дверь, - настроены погано... особенно не надейся.
- Ладно, уже все понял, - вяло ответил Елисей.
- А-а, - протянул комсорг с облегчением, а потом глянул исподлобья. -
Слушай, ты дружишь с Валеркой?
Он сразу понял, о ком идет речь, в душе всколыхнулись догадки о па-
костях Валерки.
- С чего ты взял, что дружу?
- Сволочь он большая, - тихо сказал комсорг и замолчал.
- Кажется, для меня это уже не новость.
В этот момент в конце коридора затеялась неуловимая суета. Поднялась
невидимая волна, которая смыла к стенке мелкую публику школяров, пэтэуш-
ников. Показался молодой мужчина с пухлым лицом, на котором грелась мяг-
кая улыбка. Он ступал неслышно, но казалось, двигался танк, раздвигая
всех легко и беспрекословно. За ним в вихре движения тянулся, гибко кло-
нясь вперед, угодливый человек. Мужчина приблизился к их двери. Она тут
же открылась, но в ней стояла школьница с голубыми глазами. Ее тоже тес-
нила невидимая волна - девушка отшатнулась обратно. Однако мужчина при-
поднял руку - и, не касаясь девчонки, одним шевелением пальцев извлек ее
из комнаты и поставил в коридоре перед собой. Мужчина мгновение разгля-
дывал ее, словно впитывал румянец волнения, легкость волос, сияние глаз,
- и тут же задвинулся в комнату.
Она стояла в метре от Елисея, они смотрели друг на друга, пока снова
не открылась дверь.
В голубом облаке свечения ее глаз он шагнул в освещенную комнату
навстречу длинному столу. Никто не повернулся к нему, все смотрели на
мужчину, который свободно раскинулся в кресле за дальним концом стола.
Его лицо притягивало к себе их взгляды. Овальное, почти круглое, с чис-
той мягкой кожей, не тронутое ни одной печальной или тревожной заботой.
Тихо и мирно смотрели прозрачные глаза, улыбка покоя едва гладила губы.
Рядом с ним сидел хозяин кабинета, крупный парень с кустистыми бровя-
ми и въедливыми черными глазами. Он почтительно склонился к влиятельному
гостю и проговорил:
- Сергей Маркович, я вам говорил об этом случае... - кустистые брови
и въедливые глаза повернулись к Елисею. - Подойдите ближе к столу.
Елисей шагнул к столу, а Сергей Маркович умиротворенно качнул голо-
вой. Его брови легко шевельнулись, когда сосед пояснил, что Елисей учит-
ся в институте кинематографии, и в прозрачных глазах появился слабый ин-
терес. Потом речь зашла о прегрешениях Елисея перед отечеством, и его
глаза подернулись дымкой печали.
Когда парень закончил, наступила почтительная тишина. Все ждали, что
сделает Сергей Маркович. Лицо его медленно возвращалось в прежнее благо-
душное состояние, в котором теперь была заметна отеческая строгость.
- Ну вот, молодой человек, - шевельнулись его губы. - Перед вами выш-
ла девушка, такая замечательная. Она в комсомол вступала? - Его глаза
скосились к соседу в ожидании подтверждения. - Она, можно сказать, -
мягко и уверенно продолжал он, - олицетворяет советскую молодежь. Юность
- это утро человечества, а, заметьте, наши молодые люди - будущее мира.
В него надо нести чистые помыслы, красивые, одухотворенные лица. Я ниг-
де, ни в одной стране мира, не видел таких прекрасных, чистых глаз, как
у наших молодых людей. - Он едва заметно окинул взглядом присутствующих,
и, наверное, уловив скептическую ухмылку Елисея, настороженно сдвинул по
беличьи светлые и мягкие брови. - Вы вот не поверите, - расстроено про-
говорил он сидящим за столом, - но я хорошо знаю тот мир и наш. Я физи-
чески ощущаю, как западные идеи, образ жизни, проникая к нам - буквально
убивают, отравляют некоторых наших молодых людей. Видеть это больно.
Всегда хочется помочь, спасти. Но!.. Как часто мы опаздываем, вот, не
дорабатываем, - с укоризной он глянул на соседа, который тотчас сурово и
