пристроить одну картину. И то благодаря чудаку из отборочной комиссии.
Застал его в конце рабочего дня, когда все разбежались. Он не хотел
смотреть, торопился, но потом глянул. Почти сразу сказал, что картины не
пройдут, но он берется одну вывесить "контрабандой", как он выразился. И
действительно, она появилась на второй день после открытия и провисела
больше недели. Верно и то, что Елисей писал ее, держа в сердце и Валер-
ку, и всю дрянь и пакость, облепившую их, видимые и невидимые нити, ко-
торыми повязаны все.
- А если и я не задержусь здесь? - спросил Елисей. - Ты ведь рассчи-
тываешь, что срок мой не мерян?
Есипов откинулся, рот его открылся, щеки, словно жабры у рыбы, разду-
вались и опадали. Наконец он выдохнул с шумом воздух, застрявший в гор-
ле.
- С тобой-то что? - спросил он.
- Ничего.
- А почему так считаешь?
Елисей повел плечом и ничего не сказал.
Есипов расстроено посопел:
- Ты знаешь, тебе верю. Так и есть тогда.
Он задумался, голова его поникла, подбородок уткнулся в ворот рубахи,
щеки оплыли вниз.
- Недавно понял слова моей бывшей супруги. Блистательной, знаменитой.
Она, когда расходились мы, призналась. Жизнь, говорит, как скомканное
старое грязное белье, - прошла и никакой радости не оставила, утешения
нет. А потом говорит - она в свое время хотела детей, да... - Есипов вя-
ло махнул рукой. - Надежда, говорит, остается, если есть дети, а без
них... Сейчас понял ее. Когда конец, хочется надежды, хоть краешком,
пальчиком, ребенком своим, а зацепиться за эту... ну, небо, солнце
из-под тучки, дождик в осеннем тумане, - Есипов всхлипнул. - Знаешь, на
чем поймал себя? В такой момент не баб вспоминаешь, не оргию какую-ни-
будь а-ля студенты, не самый разудалый оргазм. Вот ведь штука!
Свинство-то, все о бабах хлопочем, а получается... - Он изумленно поднял
палец. - Проклятая тишина на речке, волны бульканье о лодку, когда дождь
об листву. У меня к окну верхушка тополя достает. Знаешь, как ночью
дождь лупит по листьям, да еще молния полыхает, гром окатит?.. Если б
знать, что потом сын твой или дочка в этой комнате проснется такой же
ночью, дождевой воздух окатит ознобом, за окном хлещет, полыхает... - Он
закрыл глаза, по щеке скользнула слеза. - Да не будет этого... Ничего не
будет. Поселят хмыря какого-нибудь. За взятку, или просто за наглую мор-
ду. Будет он водку жрать, окурки в окно кидать, в сортире блевать с пе-
режору. А я?.. Вот, хотел тебе повиниться. Тебе, наверное, больше всех
напакостил. Думал, хоть вспомнишь, может, простишь?.. Может, с сердцем у
тебя что?..
Елисей отрицательно помотал головой, он чувствовал, как Есипов одним
своим видом, расплывшимся свинцовым телом угнетал его.
- Если так, скажи, - обессилено навалился на стол Есипов, - за что
меня так? Кто это придумал? Почему какие-то твари пожирают меня?
- Мы едим, и нас едят. Ты равнодушен к своей жертве, и они не думают
о тебе.
- Вечно, как небо, - уныло простонал Есипов.
- А кому всучить свои жалобы? Кто, кроме нас, должен хлопотать о на-
ших руках, ногах, желудках, в которых боли, недуги, микробы какие-то? А
если схватило живот, должен ли кто-то стоять над тобой в сортире и печа-
литься?
- Это смешно, - Есипов попытался улыбнуться.
- Однажды хотел намекнуть твоим шефам, что расшифрован ты.
- Не стал? - после некоторой заминки спросил Есипов.
- Нет.
- Интересно, почему?.. Хотя, эффект был бы ничтожный. Как все ничтож-
но! Ужас! Что я делал, что со мной было?..
- Может, это меня остановило. А может, не хотел играть по-вашему. Или
время пожалел свое... Слушай. А если вернуть сейчас все. Ну, вот ты сно-
ва здоров, мышцы, сила бродит, ноги, руки крепкие, пружинистые?.. - Ели-
сей увидел, как Есипов замер. - Снова поехало бы. На все бы плюнул, да и
забыл бы про страх. Ведь так?
Болезненно-бледное полное лицо Есипова напомнило Елисею восковую мас-
ку. Полуприкрытые глаза ничего не видели. Он весь был погружен в тот
прошлый мир, когда его носило гибкое, мускулистое тело, каждой жилкой,
каждой клеточкой наслаждавшееся бодрящим холодом воздуха, сопротивлени-
ем, азартом жизни, любовной горячкой. Так и не открыв полностью глаз,
как бы не желая видеть Елисея, он проговорил медленно:
- Возможно, и-эх, возможно... А ты, наверное, дай тебе все, что я
имел: успех, деньги, бабы... Ты бы все равно на обочину прибился бы. Что
ты там нашел?
- Слушай, и насчет женщин ты преувеличиваешь. Не все же одни студен-
ческие свадьбы по-собачьи. Ты просто испугался сильно.
- Страшно, Елисеюшка, ужас, особенно по ночам, - тихо подвывая, про-
шептал Есипов. - Хоть один бы шанс! Кто бы помог?
Его помутневшие глаза впились в Елисея. Смотрел он с отчаяньем и, ка-
залось, вот-вот его охватит безумие, глубокое, темное, как омут.
-А ты, можешь, - горло его задушено хрипело, - вернуть?.. Хоть немно-
жечко?
- Что вернуть? - Елисей сделал вид, что не понял. - Прошлое? У меня
там радости мало. Ты, наверное, не так понял меня?
- А простить можешь?
- Для меня, что было - утратило смысл, - сказал Елисей. - Сейчас
вспоминать смешно, да и глупо.
Господи, только сейчас он стал понимать, как по-идиотски они выгляде-
ли тогда со стороны, из человеческой жизни.
Есипов поник и долго сидел, тяжело посапывая, бессмысленно глядя на
свой живот. Голова его стала слегка раскачиваться, как у китайского бол-
ванчика. Он, кажется, уже забыл о существовании Елисея. Но затем его ве-
ки дрогнули.
- А я надеялся, - проговорил мрачно Есипов, - картину твою вспомню и
легче становится. Есть в тебе что-то, уверен.
- Что-то, может, и есть - сказал Елисей, вспомнив, как недавно при-
ловчился по вечерам усыплять дочку. Она расшалится, крутится в постели,
смеется, а Елисей мягко положит ладонь ей на головку, проведет ласково
по теплому лбу - и дочка затихает, глаза вдруг задумчиво потемнеют, а
там и веки опустятся, и она уже спит.
- Поможешь? - встрепенулся Есипов, с надеждой ловя взгляд Елисея.
- Ты меня не понял. Как я тебе помогу?
Есипов помрачнел и снова скис. С минуту он молчал, потом засопел чаще
и сильнее, глаза его приоткрылись:
- Врешь ты все... Я, когда припрет по ночам, вспоминаю тебя... раз-
мышляю. Один раз ярко так увидел тебя, вот, как сейчас. Знаешь, легче
становится... Что это?
- Не знаю, - ответил Елисей и пожал плечами. - Я тут ни при чем. По-
мочь тебе не могу.
Есипов крутанул головой, словно ворот душил его, протяжно вздохнул.
Какое-то время он молчал.
- Да, совсем забыл. - Он поднял голову. - Донимают тут меня разные
шоумены. Хотят детей, юных художников разных национальностей собрать.
Показать, поддержать, в духе дружбы народов. Я думал, может, тебе инте-
ресно будет. Своих вундеркиндов подключишь. Подумай, позвони.
Он тяжело навалился руками на стол, поднялся и, не оборачиваясь, поп-
лелся к двери.
С облегчением Елисей вышел на улицу. За гребенкой крыш домов, крон
деревьев, в той стороне, где текла Москва-река, виднелась громада Белого
дома, выстроенного несколько лет назад. Его белизна бросалась в глаза на
общем сером фоне. Верховное здание не существующего государства Россия,
не существующей власти, которую играл какой-нибудь полуотставной партий-
ный начальник - по контрасту с броским сиянием здания - незаметный, се-
рый, невозмутимый и бестрепетный, как покойник. Кто бы он ни был, его
почти не знали, как случайного знакомого, с которым много лет не прихо-
дилось встречаться, его не помнили, не замечали.
Сейчас в сторону Белого дома шли люди. Они почти терялись среди массы
будничной толпы, втекающей и выползающей из горловины метро. Их редкая
цепочка становилась заметна лишь на тихой боковой улочке, обычно безлюд-
ной и спокойной. А тьма людей, живущих на неоглядных пространствах, или
ничего не знали, или могли только ждать решения всеобщей участи. Елисей
подумал, что заблуждаются все. И те несколько начальников, готовых от-
дать любой гнусный приказ, и те немногие тысячи людей, не желающих поко-
риться, и те миллионы, которые безвестно и безмолвно ждут развязки. Плы-
вущий корабль не может сразу изменить курс. Чем массивнее корабль, чем
больше на нем народу, тем труднее разворачивается он. А если найдется
безумец, желающий вопреки всему рвануть корабль в сторону любой ценой,
то он сможет повернуть корабль лишь ломая его, калеча - и, пожалуй, по-
топит со всей командой и пассажирами.
Начал крапать мелкий дождь. Капли монотонно стучали по зонтику, приг-
лушая гул встревоженного города. Брусчатка спуска с площади тотчас заб-
лестела и стала сочиться мелкими ручейками. Елисей почувствовал желание
хоть немного заглянуть вперед, предугадать события. Но поймал себя на
том, что слишком велик соблазн придумать будущее, не похожее на гнусную
реальность. Очень хотелось подправить ответы. Наконец он решил, что про-
ще ждать естественной развязки, потому что знание даже самого неприятно-
го исхода не заставит отказаться от шага навстречу любой судьбе.
В метро снова всплыл разговор с Есиповым. С ним что-то стряслось, и
его болезненное томление передалось и Елисею. Будет ли и у него, подумал
Елисей, похожий холодный и липкий страх? Может, в последний момент?..
Есипов говорил о картине, что Елисей оторвался от трясины темноты и ле-
тит вверх. А может, Елисей тоже увяз?..
На противоположном эскалаторе он заметил невзрачную худенькую девчон-
ку, жалкую, с робкими щуплыми плечами. Ее темные глаза на осунувшемся
лице смотрели подавленно и обречено. Она ему напомнила Раису, студентку
с актерского. Почти все годы его краткого студенчества она мелькала в
отдалении. Знал, что в насмешку ей дали кличку "колхозница", потому что
была она из ставропольского села, талантливая, разбитная, но никак ее
худоба, сумрачность облика не вязалась с экранным образом советской кол-
хозницы. Лишь однажды столкнулся с ней. Есипов затащил его в канун но-
ябрьских праздников в общагу. Там шел хоровод возлияний и блужданий по
комнатушкам, пока не очутились в компании с Раей. К полуночи в коридоре,
по пути из сортира, Валерка навалился на Елисея и промычал ему в лицо,
пьяно водя глазами:
- Хочешь, я перепихнусь с Райкой?
Елисей запнулся, перед глазами возникла жалкая фигура Раи.
- Почему я должен хотеть этого? - едва нашелся Елисей.
Валерка отшатнулся, помял губами, махнул рукой и наконец, вздохнув,
сказал:
- Должна мне, сука, не отдает, - помотал головой, добавил: - не от-
даст... мне как раз хочется, пойду... помну цветочки.
Войдя в комнату, Елисей подсел к столу, за которым не прерывались де-
баты о судьбах киноискусства, а Валерка полуобнял Раю, сначала говорил
ей что-то на ухо, потом гоготал, целовал в шею... скоро они исчезли.
Под утро Елисей оказался за столом в одиночестве. Валерка только что
вышел в коридор, студент, один из хозяев комнаты, лежал без чувств на
кровать. И тут Елисей увидел, что на другой кровати, прислонившись к же-
лезным прутьям спинки, сидит Рая и смотрит со злобой на него.
- Есипов - сволочь, - пробормотала она глухо и добавила: - Все вы
сволочи... хотя ты, может, и не сволочь.
Медленно она встала, держась за спинку, постояла, потом приблизилась
к столу и села напротив.
- Мне почему-то жалко тебя, - сказал Елисей.
Ее глаза мутно и бесчувственно смотрели на него.
- Хочешь, пойдем со мной?
- После Есипова не могу.
Она удивилась, ее глаза округлились и прояснели, ожили, потом она
засмеялась, затем ее лицо дрогнуло и потекли слезы.
- Может, ты и прав. Он - скотина, и я - скотина.
- Нет, ты не скотина, ты потерянная.
Она фыркнула и уронила голову, долго сидела, тяжело вздыхая.
- Брось ты, - наконец сказала она. - Не жалей меня. Таких скотов пе-
ревидала, и сама стала... Два года назад бригадир меня в лесополосе пой-
