стенаниями. А у меня мысль: вот, война кончится, и такая будет радость,
такое счастье, ну, сердце не выдержит, на всю жизнь хватит, на всех.
Только бы дожить, увидеть... - Илья Ефимович глотнул чаю. - После фронта
ни разу такого не чувствовал. Еще иногда думаю, страдать-то, страдали,
да кому от этого легче стало. Целое поколение выбито, вытоптано... А что
дало?.. Если рассудить: два паука сцепились, один одолел - и опять в
своей паутине добычу жрал... Мы как раз и были той добычей: букашки,
мушки, от боли и страха подзуживали. Только очень тихо... Ах, как хочет-
ся оправдания подыскать, смысл. Вряд ли его можно найти... Мне понравил-
ся один герой у Фердинанда. Вчера прочитал маленький отрывочек. Там од-
ного уголовника дружки убили. Он из домушников. Однажды милиция накрыла
их на выходе. Он успел залезть в мусорный контейнер и в дерьме часа два
просидел, пока милиция вокруг шарила. Это его так поразило, что-то на
грани помешательства. Вдруг представил, что сам он ничуть не лучше оск-
лизлого трупного червя, глиста, так же паразитирует на людях. Как закон
природы: есть здоровое тело, есть на нем паразиты, точут, скребут. А
единственное спасение - окунуться внутрь себя, узреть чудо жизни в себе.
В общем, дружки его не поняли и зарезали в каком-то подвале. С плюрализ-
мом плохо у них было. А умер не сразу, всякие видения его посещали...
Занятно получилось.
- Что же с рукописями делать теперь? - спросил Елисей, вспомнив расс-
каз, который читал ночью.
- Пусть живут, пока мы рядом копошимся. Посмотрим, на что нас хватит.
Может, и мы догадаемся, почему мальчик Фердинанд осенью сорок первого
вернулся с полдороги в могилу.
- Загадочно, - Елисей старался не выдать иронии, говорил с серьезным
видом. - Молодой парень, жизнь огромная ждет, все волнует, чего только
не нафантазируешь... С другой стороны, знаете, - он улыбнулся, - этот
библейский скепсис: все, что было, то будет... Ну что его ждало: надоев-
шая школа, первая сигаретка, друзья-пацаны, девчонки-подружки, выпивки в
подворотне. Как он любил шутить: от "Красной зари" до "Красного знаме-
ни". У них в округе такие заводы. По этому пути многие его дружки спив-
шиеся прошли с конечной остановкой на погосте.
- Он-то как раз от такого маршрута уклонился, - заметил Илья Ефимович
и встрепенулся. - Господи! Да одна графомания наша чего стоит: мечтания,
терзания, отчаянье. А хоть одна удачная строка - все окупят! Знаете, как
начинается рассказ про домушника? В память врезалось. "Если бы не одно
помойное обстоятельство, Федор никогда бы не стал человеком..." Так вот.
Уверен, не было еще такого на свете. Вот и ваш библейский скепсис.
- Не мой.
- Ну, нашего ветхозаветного собрата по графомании.
- Илья Ефимович подлил Елисею чая, а тот, все еще занятый разговором,
хлебнул полный глоток. Кипяток опалил гортань. Как рыба, открытым ртом
он тянул воздух, закрыл глаза, поглощенный кипящей энергией замкнутой в
груди. Когда волна огня спала, Елисей открыл глаза и остолбенел в изум-
лении. Перед ним сидел Фердинанд, иронически смотрел сквозь него и гово-
рил, наверное, Илье Ефимовичу, который очень внимательно слушал.
- Бьюсь об заклад, именно ты, Илья, проводишь меня до лифта кремато-
рия. И не отречешься от меня: будут здесь, - он махнул рукой в угол, -
стоять мои пыльные рукописи - моя плащаница. Выпить бы по такому случаю.
- Ну, это еще бабушка на двое сказала: кто из нас первей.
- Ха-ха, - ухмыльнулся снисходительно Фердинанд, - и будет это чудес-
ными августовскими днями. Люблю это время...
Елисей глаз не закрывал, не моргал, только легкое головокружение:
комната как бы дрогнула, завалилась куда-то - и тут же твердь успокои-
лась и окаменела.
Фердинанда не было и в помине, напротив сидел Илья Ефимович, задумчи-
во хрумкая печенье, глаза его рассеяно потускнели.
- Фердинанд здесь был? - вырвалось у Елисея.
- Бывал, редко, правда, - Илья Ефимович оживился.
Суть вопроса, конечно, не дошла до него.
- А он не говорил вам, что вы его будете хоронить?
- А что, вам тоже говорил? - заинтересовался он. - Да, было такое.
Запомнил. Думал, чепуха, так за рюмкой болтовня. Удивительно, он был
прав. - Илья Ефимович оглянулся на окно. - Август, погода чудесная. Лифт
крематория. - Он удивленно хохотнул. - И рукописи его. Назвал их "плаща-
ницей". Любопытная метафора.
- И мне тоже сказал.
- Ну вот, как это объяснить? - воскликнул Илья Ефимович. - Его уже не
расспросишь. У вас так бывало?
Елисей неопределенно качнул головой. Миколюта задумчиво заговорил о
тайнах, которыми полна жизнь.
Скоро Елисей откланялся и, прихватив небольшую рукопись, очутился на
лестнице, он смог добрести только до окна. Понимал, если сейчас же не
разобраться во всем, то виденное поблекнет, затянется недоверием, и ску-
доумие жизни потихоньку убедит, что все почудилось - ничего не было.
Елисей приблизил лицо к замызганному мутному стеклу, в нос ударил за-
пах пыли, сухости, от переносицы к затылку пронеслась рассыпающаяся иск-
рами волна... Земля мгновенно приблизилась, он словно окунал в ее песок
руки, но по-детски маленькие, слабые. Всего лишь секунду с недоумением
он взирал на оцарапанные пальцы с обгрызенными ногтями, а потом накатила
спокойная и ласковая волна уверенности, что через минуту, как обычно, из
дверей выйдет мама, подхватит его ладошку, и они отправятся домой. Она
будет нести тяжелую сумку, в которой лежат нехитрые детсадовские сладос-
ти в виде ватрушки с запекшейся корочкой рассыпчатого творога, кусочком
запеканки и банки с янтарным компотом, в котором полно изюма, разварен-
ного, переполненного сладостной мякотью.
Закатное майское солнце горело на острой щетинке молодой пахучей тра-
вы, жаркими бликами ложилось на крашеные доски детсадовской песочницы,
на гнутые трубы детской качалки. Лися в спешке отгребал совком песок,
чтобы успеть до прихода матери соорудить тайнички из только что собран-
ных разноцветных стекляшек. Взял первый осколок, поднял его на свет,
вглядываясь в темно-красную плоть стекла, в причудливую грань неровного
излома. Кроваво-коричневая пелена сдвигалась, поглощая кусты с россыпью
нежных листочков, глушила белизну оконных рам, треснувшую штукатурку
стены здания. Безмолвно в красном облаке открылась дверь, вышла мама с
испуганным лицом, за ней выкатился детсадовский завхоз с жирным злым ли-
цом. Мама шагнула к Лисе, но жилистая рука завхоза вцепилась в рукав
пальто. Коричневая материя напряглась складками, потом блеснул солнечный
красный зайчик. Завхоз взвизгнул бабьим голосом и схватился за руку, ко-
торой только что удерживал маму.
- Еще пожалеешь, - его голос заклокотал и прервался, как будто иссяк
воздух, - кровь...
Да, по его руке ползла, увеличиваясь, черная полоса.
- У-у, су-ка, - провыл завхоз. - Я Нинке каждую неделю и масло даю и
сахар... - он сжимал рукой порез. - Тебе буду давать. - Он пьяно шатнул-
ся и повалился спиной на дверь. - Пошли со мной, не пожалеешь.
Мама схватила Лисю за руку, красное стеклышко выпорхнуло из пальцев,
отдавая всему вокруг яркое разноцветье. Оцепенение схлынуло, и Лися за-
лился ревом, уловив наконец волну ужаса, беспомощности и отчаянья. Мама
тащила его и, наверное, безотчетно сдавливала до боли детские пальцы. Он
затих и молча терпел боль, понимая, что надо терпеть, надо бежать, надо
поспевать за стремительным шагом мамы, и только вместе с ней они смогут
избавиться от холодного ужаса, который остался позади.
Мелькали встречные прохожие, промчалась "Победа", показался забор, за
которым скрывался родном двор. Мама остановилась, она наклонилась, вгля-
дываясь в его глаза.
- Ты извини, - прошептала она, - я нечаянно, - она погладила его ла-
донь. Ее глаза затуманились слезами. Она заговорила торопливо, словно
заговаривая боль: - Скоро лето, а осенью пойдешь в школу, будешь
учиться, пятерки получать, двойки. Но я тебя не буду наказывать, ты все-
му выучишься, все будешь знать... - она помолчала, потом повторила с
сомнением: - Все... а из детского сада я уйду, - она выпрямилась, и они
уже без спешки пошли вперед...
Мутное стекло разделило их. Пыль лезла в нос. Елисей медленно сошел
по лестнице. Перед ним был тесный, сдавленный стенами домов дворик: окна
чуть не валились на асфальт, тут же - клочок травы, песочница, скамейка,
за ней куст сирени, падающий вытянутыми побегами к окнам противоположной
стены. Со стороны асфальтовой ленты улицы заползла солнечная полоса. Са-
мого солнца видно не было.
Он сел на скамейку. Его мутило непонятными ощущениями. Вспомнил появ-
ление жены, не желавшей его участия в похоронах Фердинанда... и сейчас.
Он видел, что это обман. В его силах было направить взгляд назад и не
торопясь бесстрастно взглянуть вперед... Он поднял голову: над ним в
причудливом многоугольнике карнизов крыш томилась родниковая синева не-
ба. Упоительный озноб вспыхнул в позвоночнике, пронзил золотым потоком
спину, окутал затылок, невидимым потоком устремился в небесную глубину,
в которой растворилась солнечная позолота...
Полевая дорога, темная от ночного тумана, в пятнах коровьих лепешек,
потянулась на пригорок, и с каждым шагом становилось тяжелее. Пожалел,
что надел сапоги. Не хватало воздуха, льдистые глотки охватывали гортань
и не могли наполнить подвешенное в пустоте сердце. Хотелось лечь в серую
от инея пожухлую траву, зарыться лицом, руками в ее осенний холод.
Он остановился. Позднее октябрьское солнце все никак не могло про-
биться через пелену тумана, лишь вершина пригорка начинала наливаться
теплотой. Туда шагала молодая женщина. Он видел копну темно-русых волос,
бьющиеся края распахнутой куртки, корзинку на изогнутой руке. За пригор-
ком начнется лес, в котором сейчас полно грибов. Скоро солнце прогонит
ночную сырость, заструится порывами легкий ветер, захрустят под ногами
ломкие листья...
Его корзина стукнулась о глинистую твердь дороги. Он сделал шаг, дру-
гой, подальше от тусклой глины, и постарался удобнее лечь в траву. Серд-
ца не было, затылок холодила трава. К нему склонилось испуганное лицо
молодой женщины. Она трогала его руки. Он думал о том, что смерть не мо-
жет присниться, такое может быть только наяву. Потом появилось ощущение,
что все замерло. Не могло подняться солнце, не двигался воздух, застыло
лицо женщины. Что же еще?..
Ничего больше не было. Вместо осенней белизны инея на траве - тесный
дворик, яркие блики солнца на обшарпанных каменных стенах. По асфальту
шаркала старушка с замызганной сумкой в скрюченных пальцах.
Елисей побрел к остановке троллейбуса. Спина все еще холодела от кол-
кой тверди пригорка.
Троллейбус появился, едва он вышел к остановке. Он плюхнулся на сво-
бодное сидение, на разогретую солнцем обшивку. Пересекли площадь и пока-
тились в низ, к зоопарку. Здесь еще осталась горячка последних дней. Лю-
ди бесцельно бродили по тесным тротуарам, глазели на стены, покрытые
воспаленными призывами и восторгами. Троллейбус затормозил у остановки
около ограды зоопарка, тут же гранитная плита, на которой сообщалось,
что Ленин выступал с речью в зоопарке. На противоположной стороне он
увидел Андрея, двоюродного брата жены. Последние годы Андрей не пропус-
кал ни одно сборище, демонстрацию. И сейчас, как обычно, его завитая ше-
велюра была словно отброшена сильным ветром назад, а лицо сияло востор-
женным вниманием к собеседникам. Наверняка, обсуждали недавние проис-
шествия. Вот он заговорил, рьяно разбрасывая руки. При волнении он начи-
нал заикаться. А на всяких родственных пирушках отличался тем, что
бесстрашно напивался, а потом в туалете болезненно выташнивал только что
съеденную пищу. Изредка возвращался к столу, окидывал всех мученическим
взглядом и просил извинения.
Почему он или кто-то другой может надеяться на то, что их присутствие
