интересовал--Искра недавно сама начала писать поэму "Дума про
комиссара": "Над рядами полыхает багряное знамя. Комиссары,
комиссары, вся страна -- за вами!.." Ну и так далее, еще две
страницы, а хотелось, чтоб получилось страниц двадцать. Но
сейчас главным было авиамоделирование, элероны, фюзеляжи и не
вполне понятные подъемные силы. И она не сожалела об отложенной
поэме, а гордилась, что наступает на горло собственной песне.
Вот об этом-то, о необходимости подчинения мелких личных
слабостей главной цели, о радости преодоления и говорила Искра,
когда они шли во Дворец пионеров. И Сашка молчал, терзаемый
сомнениями, надеждами и снова сомнениями.
-- Человек не может рождаться на свет просто так, ради
удовольствий,-- втолковывала Искра, подразумевая под словом
"удовольствия" время будущее, а не прошедшее.-- Иначе мы должны
будем признать, что природа -- просто какая-то свалка
случайностей, которые не поддаются научному анализу. А признать
это -- значит, пойти на поводу у природы, стать ее покорными
слугами. Можем мы, советская молодежь, это признать? Я тебя
спрашиваю, Саша.
-- Не можем,-- уныло сказал Стамескин.
-- Правильно. А это означает, что каждый человек --
понимаешь, каждый! -- рождается для какой-то определенной цели.
И нужно искать свою цель, свое призвание. Нужно научиться
отбрасывать все случайное, второстепенное, нужно определить
главную задачу жизни...
-- Эй, Стамеска!
От подворотни отклеилось трое мальчишек; впрочем, одного
можно было бы уже назвать парнем. Двигались они лениво,
враскачку, загребая ногами.
-- Куда топаешь, Стамеска?
-- По делу.-- Сашка весь съежился, и Искра мгновенно
уловила это.
-- Может, подумаешь сперва? -- Старший говорил как-то
нехотя, будто с трудом отыскивая слова.-- Отшей девчонку,
разговор есть.
-- Назад! -- звонко выкрикнула Искра.-- Сами катитесь в
свои подворотни!
-- Что такое? -- насмешливо протянул парень.
-- Прочь с дороги! -- Искра обеими руками толкнула парня в
грудь.
От толчка парень лишь чуть покачнулся, но тут же отступил
в сторону. Искра схватила растерянного Стамескина за руку и
потащила за собой.
-- Ну, гляди, бомбовоз! Попадешься нам -- наплачешься!
-- Не оглядывайся! -- прикрикнула Искра, волоча
Стамескина.-- Они все трусы несчастные.
-- Знала бы ты,-- вздохнул Сашка.
-- Знаю! -- отрезала она.-- Смел только тот, у кого
правда. А у кого нет правды, тот просто нахален, вот и все.
Несмотря на победу, Искра была в большом,огорчении. Она
каждый день, по строгой системе делала зарядку, с упоением
играла в баскетбол, очень любила бегать, но пуговки на
кофточках приходилось расставлять все чаще, платья трещали по
всем швам, а юбки из года в год наливались такой полнотой, что
Искра впадала в отчаяние. И глупое словечко "бомбовоз" -- да
еще сказанное при Сашке! -- было для нее во сто крат обиднее
любого ругательства.
Сашка враз влюбился и в строгого руководителя, и в
легкокрылые планеры, и в само название "авиамодельный кружок".
Искра рассчитала точно: теперь Сашке было что терять, и он
цеплялся за школу с упорством утопающего. Наступил второй этап,
и Искра каждый день ходила к Стамескину не просто делать уроки,
но и учить то, что утерялось во дни безмятежной Сашкиной
свободы. Это было уже, так сказать, сверх обещанного, сверх
программы: Искра последовательно лепила из Сашки Стамескина
умозрительно сочиненный идеал.
Через полмесяца после встречи с прежними Сашкиными
друзьями Искра вновь столкнулась с ними -- уже без Саши, без
поддержки и помощи и даже не на улице, где, в конце концов,
можно было бы просто заорать, хотя Искра скорее умерла бы, чем
позвала на помощь. Она вбежала в темный и гулко пустой подъезд,
когда ее вдруг схватили, стиснули, поволокли под лестницу и
швырнули на заплеванный цементный пол. Это было так внезапно,
стремительно, и беззвучно, что Искра успела только скорчиться,
согнуться дугой, прижав коленки к груди. Сердечко ее замерло, а
спина напряглась в ожидании ударов. Но ее почему-то не били, а
мяли, тискали, толкали, сопя и мешая друг другу. Чьи-то руки
стащили шапочку, тянули за косы, стараясь оторвать лицо от
коленок, кто-то грубо лез под юбку, щипая за бедра, кто-то
протискивался за пазуху. И все это вертелось, сталкивалось,
громко дышало, пыхтело, спешило...
Нет, ее совсем не собирались бить, ее намеревались просто
ощупать, обмять, обтискать, "полапать", как это называлось у
мальчишек. И когда Искра это сообразила, страх ее мгновенно
улетучился, а гнев был столь яростен, что она задохнулась от
этого гнева. Вонзилась руками в чью-то руку, ногами отбросила
того, что лез под юбку, сумела вскочить и через три ступеньки
взлететь по лестнице в длинный Сашкин коридор.
Она ворвалась в комнату без стука: красная, растрепанная,
в пальтишке с выдранными пуговицами, все еще двумя руками
прижимая к груди сумку с учебниками. Ворвалась, закрыла дверь и
привалилась к ней спиной, чувствуя, что вот-вот, еще мгновение
-- и рухнет на пол от безостановочной дрожи в коленках.
Сашкина мать, унылая и худая, жарила картошку на
керосинке, а сам Сашка сидел за столом и честно пытался решить
задачу. Они молча уставились на Искру, а Искра, старательно
улыбаясь, пояснила:
-- Меня задержали. Там, внизу. Извините, пожалуйста. Всем
телом оттолкнулась от двери; сделала два шага и рухнула на
табурет, отчаянно заплакав от страха, обиды и унижения.
-- Да что вы, Искра? -- Сашкина мама из уважения
обращалась к ней, как ко взрослой.-- Да господи, что сделали-то
с вами?
-- Шапочку стащили,-- жалко и растерянно бормотала Искра,
упорно улыбаясь и размазывая слезы по крутым щекам.-- Мама
расстроится, заругает меня за шапочку.
-- Да как же это, господи? -- плачуще выкрикнула
женщина.-- Водички выпейте, Искра, водички.
Сашка вылез из-за стола, молча отодвинул суетившуюся мать
и вышел.
Вернулся он через полчаса. Положил перед Искрой ее голубую
вязаную шапочку, выплюнул в таз вместе с кровью два передних
зуба, долго мыл разбитое лицо. Искра уже не плакала, а
испуганно следила за ним; он встретил ее взгляд, с трудом
улыбнулся:
-- Будем заниматься, что ли?
С того дня они всюду ходили вдвоем. В школу и на каток, в
кино и на концерты, в читальню и просто так. По улицам. Только
вдвоем. Но ни у кого и мысли не возникало позубоскалить на этот
счет. Все в школе знали, как Искра умела дружить, но никто, ни
один человек -- даже Сашка -- не знал, как она умела любить.
Впрочем, и сама Искра тоже не знала. Все пока называлось
дружбой, и ей вполне хватало того, что содержалось в этом
слове.
А теперь Сашка Стамескин, положивший столько сил и
упорства, чтобы поверить в реальность собственной мечты,
догнавший, а кое в чем и перегнавший многих из класса,
расставался со школой. И это было не просто несправедливостью
-- это было крушением всех Искриных надежд. Осознанных и еще не
осознанных.
-- Может быть, мы соберем ему эти деньги?
-- Вот ты -- то умная-умная, а то -- дура дурой! -- Зина
всплеснула руками.-- Собрать деньги -- это ты подумала. А вот
возьмет ли он их?
-- Возьмет,-- не задумываясь, сказала Искра.
-- Да, потому что ты заставишь. Ты даже меня можешь
заставить съесть пенки от молока, хотя я наверняка знаю, что
умру от этих пенок.-- Зиночка с отвращением передернула
плечами.-- Это же милостынька какая-то, и поэтому ты дура.
Дура, вот и все. В смысле неумная женщина.
Искра не любила слово "женщина", и Зиночка сейчас слегка
поддразнивала ее. Ситуация была редкой: Искра не знала выхода.
А Зина нашла выход и поэтому тихонечко торжествовала. Но долго
торжествовать не могла. Она была порывистой и щедрой и всегда
выкладывала все, что было на душе.
-- Ему нужно устроиться на авиационный завод!
-- Ему нужно учиться,-- неуверенно сказала Искра. Но
сопротивлялась она уже по инерции, по привычному ощущению, что
до сих пор была всегда и во всем права. Решение звонкой
подружки оказалось таким простым, что спорить было невозможно.
Учиться? Он будет учиться в вечерней школе. Кружок? Смешно: там
завод, там не играют в модели, там строят настоящие самолеты,
прекрасные, лучшие в мире самолеты, не раз ставившие
невероятные рекорды дальности, высоты и скорости. Но сдаться
сразу Искра не могла, потому что решение -- то решение, при
известии о котором Сашины глаза вновь вспыхнут огоньком,-- на
этот раз принадлежало не ей.
-- Думаешь, это так просто? Это совершенно секретный
завод, и туда принимают только очень проверенных людей.
-- Сашка шпион?
-- Глупая, там же анкеты. А что он напишет в графе "отец"?
Что? Даже его собственная мама не знает, кто его отец.
-- Что ты говоришь? -- В глазах у Зиночки вспыхнуло
преступное любопытство.
-- Нет, знает, конечно, но не говорит. И Саша напишет в
анкете -- "не знаю", а там что могут подумать, представляешь?
-- Ну, что? Что там могут подумать?
-- Что этот отец -- враг народа, вот что могут подумать.
-- Это Стамескин -- враг народа? -- Зина весело
рассмеялась.-- Где это, интересно, ты встречала врагов народа
по фамилии Стамескин?
Тут Искре пришлось замолчать. Но, сдав и этот пункт, она
по-прежнему уверяла, что устроиться на авиазавод будет очень
трудно. Она нарочно пугала, ибо в запасе у нее уже имелся
выход: райком комсомола. Всемогущий райком комсомола. И выход
этот должен был компенсировать тот укол самолюбию, который
нанесла Зина своим предложением.
Но Зиночка мыслила конкретно и беспланово, опираясь лишь
на интуицию. И эта природная интуиция мгновенно подсказала ей
решение:
-- А Вика Люберецкая?
Папа Вики Люберецкой был главным инженером авиационного
завода. А сама Вика восемь лет просидела с Зиночкой за одной
партой. Правда, Искра сторонилась Вики. И потому, что Вика тоже
была круглой отличницей, и потому, что немного ревновала ее к
Зиночке, и, главное, потому, что Вика держалась всегда чуть
покровительственно со всеми девочками и надменно со всеми
мальчишками, точно вдовствующая королева. Только Вику подвозила
служебная машина; правда, останавливалась она не у школы, а за
квартал, и дальше Вика шла пешком, но все равно об этом знали
все. Только Вика могла продемонстрировать девочкам шелковое
белье из Парижа -- предмет мучительной зависти Зиночки и
горделивого презрения Искры. Только у Вики была шубка из
настоящей сибирской белки, швейцарские часы со светящимся
циферблатом и вечная ручка с золотым пером. И все это вместе
определяло Вику как существо из другого мира, к которому Искра
с детства питала ироническое сожаление.
Они соперничали даже в прическах. И если Искра упорно
носила две косячки за ушами, а Зина -- короткую стрижку, как
большинство девочек их класса, то у Вики была самая настоящая
прическа, какую делают в парикмахерских.
И еще Вика была красивой. Не миленькой толстушкой, как
Искорка, не хорошеньким бесенком, как Зиночка, а вполне
сложившейся, спокойной, уверенной в себе и своем обаянии
девушкой с большими серыми глазами. И взгляд этих глаз был
необычен: он словно проникал сквозь собеседника в какую-то
видимую только Вике даль, и даль эта была прекрасна, потому что
Вика всегда ей улыбалась.
У Искры и Зины были разные точки зрения на красоту. Искра
признавала красоту, запечатленную раз и навсегда на полотнах, в
