песен. Спрыгнули на низкую платформу и притихли, пораженные
прозрачной тишиной.
-- Куда пойдем? -- спросил Валька Александров: по жребию
ему досталась корзина с харчами, и он был заинтересован в
маршруте.
-- За дачным поселком лес, а за ним речка,-- объяснила
Вика.
-- Ты бывала здесь? -- спросила Лена.
Вика молча двинулась вперед, за нею -- Ландыс. Она
оглянулась, кивнула, тогда он догнал ее и пошел рядом. Свернули
в переулок, вышли на тихую заросшую улицу. Заколоченные дачи
тянулись по сторонам.
-- Быстро дачники свернулись,-- сказал Жорка: его мучило
молчание.
-- Да,-- односложно подтвердила Вика.
-- Я бы здесь до зимы жил. Здесь хорошо.
-- Хорошо.
-- В речке купаются?
-- Сейчас холодно.,
-- Нет, я вообще.
-- Там купальня была.-- Вика остановилась, подождала, пока
подойдут остальные, и сказала, обращаясь преимущественно к
Искре: -- Вот наша дача.
Они стояли возле маленького аккуратненького домика,
недавно выкрашенного в веселую голубую краску.
-- Красивая,-- протянула Зина.
-- Папа сам красил. Он любил веселые цвета.
-- А сейчас...--начала Искра и замолчала.
-- Сейчас все опечатано,-- спокойно договорила Вика.-- Я
хотела кое-что взять из своих вещей, но мне не позволили.
-- Пошли,--буркнул Артем.--Чего глядеть-то? Шли по
заросшему лесу, шуршали листвой и молчали то ли от осеннего
безмолвия, то ли еще неся в себе дачу, в которой оставалось
навсегда прошлое их подруги. И рядом с этим опечатанным прошлым
не хотелось разговаривать.
Вика вывела к речке -- пустой и грустной, с затонувшими
кувшинками. Ребята развели костер, и, когда затрещал он,
разбрасывая искры, все облегченно заговорили и заулыбались,
точно огонь высветил этот задумчивый осенний день из сумрака
недавнего прошлого. Девочки принялись возиться с едой, а Вика,
присев у корзины, надолго задумалась. Потом вдруг поднялась,
оглянулась на Ландыса:
-- Ты очень занят?
-- Я? Нет, что ты! У нас Артем главный по кострам.
-- Хочешь, я покажу тебе одно место?
Пошла вдоль берега, а Жорка шел сзади, не решаясь
заговорить. Остановились над крутым песчаным обрывом; куст
шиповника навис над ним, уронив унизанные красными ягодами
плети.
-- Я любила читать здесь.
Села. опустив ноги в обрыв. Жорка постоял, отошел к
шиповнику, стал обрывать ягоды.
-- Не надо. Пусть висят, красиво. Их потом птицы склюют.
-- Склюют,-- согласился Ландыс. Посмотрел на сорванные
ягоды, хотел выбросить, но, подумав, спрятал в карман.
-- Сядь. Рядом сядь, что ты за спиной бродишь? Жорка
поспешно сел, и они опять надолго замолчали. Он изредка
поглядывал на нее, хотел пересесть поближе, но так и не
решился.
-- Ландыш,-- вдруг тихо сказал Вика.-- Ты любишь меня,
Ландыш?
Так и спросила: "Любишь?" Не "Я нравлюсь тебе?", как было
принято спрашивать, а -- "Ты любишь меня?". Как взрослая.
Жорка глубоко вздохнул, шевельнул губами и кивнул, глядя
строго перед собой: теперь он боялся смотреть в ее сторону.
-- Ты долго будешь любить меня? Ландыс хотел сказать, что
всю жизнь, но опять не смог и опять кивнул. А потом добавил:
-- Очень.
Голос у пего был хриплый, да и губы что-то плохо
слушались.
-- Спасибо тебе. Поцелуй меня, Ландыш. Он торопливо
перебрался поближе, склонился, прижался губами к ее щеке и
замер.
-- И обними. Пожалуйста, обними меня покрепче. Но Жорка не
умел ни целоваться, ни обниматься: юность -- всегда борьба
желаний со страхом, и страх был пока непреодолим ни для него,
ни для Вики. Он сграбастал ее двумя руками -- неуклюже, за
плечи,-- прижал, осторожно целуя что подвертывалось: то щеку,
то случайную прядку, то маленькое ухо. Вика приникла к нему,
по-прежнему глядя вдаль, за речку, и так они сидели, пока
издали не закричал Валька:
-- Вика, Жорка, где вы там? Кушать подано! Ели докторский
хлеб с молоком, пекли картошку, что принес предусмотрительный
Артем, пили ситро: на каждого досталось по бутылке. Потом пели
песни, беспричинно смеялись. Пашка ходил на руках, а Артем и
Валька прыгали через костер. И Вика пела и смеялась, а Жорка
все время ловил ее взгляд. Она улыбалась ему, но больше к
обрыву не позвала.
Вернулись в темноте и поэтому прощались торопливо, уже на
вокзале.
-- Завтра понедельник,-- со значением сказала Искра.
-- Я знаю,-- кивнула Вика.
Они держали друг друга за руки и, как всегда, не решались
поцеловаться.
-- Может быть, я не приду на уроки,-- помолчав, произнесла
Вика.-- Но ты не волнуйся, все будет как надо.
-- Значит, на собрании ты будешь?
Искре очень не хотелось уточнять, хотелось избежать
упоминания о завтрашнем собрании, но Вика, как ей показалось,
что-то недоговаривала. Пришлось проявить характер и спросить в
лоб.
-- Да, да, конечно.
-- Вика, ждем! -- крикнула Лена. Они с Пашкой стояли
поодаль.
Вика еще раз крепко сжала руку Искры и ушла, не
оглянувшись. А Искре вдруг очень захотелось, чтобы Вика
оглянулась, и она долго смотрела ей вслед.
У дома ее опять ждал Сашка Стамескин.
-- Значит, не взяли меня,-- с обидой констатировал
он.--Лишний я в вашей компании.
-- Да, лишний,-- сухо подтвердила Искра.-- Нас приглашала
Вика.
-- Ну и что? Лес не Вике принадлежит.
Что-то разладилось у них после того разговора у подъезда.
Искре было не по себе от этого разлада, она много думала о нем,
но, думая, не могла забыть Сашкиных слов, что устраивал его на
завод сам Люберецкий. И в этих словах ей чудилась какая-то
трусливая интонация.
-- Тебе хотелось поехать с Викой?
-- Мне хотелось поехать с тобой! -- резко отрубил Сашка.
От этой резкости Искра сразу потеплела: уж очень искренне
звучали слова. Тронула за руку:
-- Не сердись, пожалуйста, просто я не подумала вовремя.
Сашка сопел уже по инерции. Он добрел на глазах. Искра
чувствовала это.
-- Завтра увидимся?
-- Завтра, Саша, никак. Завтра комсомольское собрание.
-- Ну не до вечера же!
-- А что с Викой после него будет, представляешь?
-- Опять Вика?
-- Саша, ну нельзя же так,-- вздохнула Искра.-- Ты же
добрый, а сейчас говоришь плохо.
-- Ну, ладно,-- недовольно сказал Сашка, помолчав.-- Ну я
вроде не прав. Но послезавтра-то увидимся?
Чем меньше времени оставалось до понедельника, тем все
чаще Искра думала, что будет на собрании. Она пыталась найти
наиболее приемлемую форму выступления Вики, перебирала
варианты, лежа в постели, и, почти засыпая, нашла: "Я осуждаю
его..."
Да, именно так и надо будет подсказать Вике: "Осуждаю".
Нет, она не откажется от отца, она, как честный человек, лишь
осудит его нечестные дела, и все будет хорошо. Все тогда будет
просто замечательно! Искра так обрадовалась, отыскав эту
спасительную формулировку, что на радостях тотчас же уснула.
Вика в школе не появилась. Валентина Андроновна нашла
Искру, предложила срочно сходить к Люберецкой и выяснить...
-- Не надо, Валентина Андроновна,-- сказала Искра.-- Вика
придет на собрание, она дала слово. А то, что ее нет на уроках,
это же понятно: ей надо подготовиться к выступлению.
-- Опять капризы,--с неудовольствием покачала головой
учительница.-- Прямо беда с вами. Скажи Александрову, чтобы
написал объявление о собрании.
-- Зачем объявление? И так все знают.
-- Из райкома придет представитель, поскольку это не
простое персональное дело. Не простое, ты понимаешь?
-- Я знаю, что оно не простое.
-- Вот и скажи Александрову, чтобы написал. И повесил у
входа.
Писать объявление Валька отказался наотрез. Впрочем, Искра
не настаивала, потому что эта идея ей решительно не нравилась.
-- Где объявление? -- спросила учительница перед последним
уроком.
-- Объявления не будет.
-- Как не будет? Это что за разговор, Полякова?
-- Объявление никто писать не станет,-- упрямо повторила
Искра.-- Мы считаем...
-- Они считают!-- язвительно перебила Валентина
Андроновна.-- Нет, слышите, они уже считают! Немедленно пришли
Александрова. Слышишь?
-- Валентина Андроновна, не надо никакого объявления,--
как можно спокойнее сказала Искра.-- Не надо, мы просим вас. Не
надо.
Учительница молча смотрела на Искру. То ли на нее повлиял
спокойный тон, то ли упрямство 9 "Б", то ли она сама кое-что
сообразила, но крика не последовало. Предупредила только:
-- Пеняй на себя, Полякова.
Кончился последний урок, класс пошумел, попрятал учебники
и остался, поскольку был целиком комсомольским. А чуть позже
вошла Валентина Андроновна с молодым представителем райкома.
-- Где Люберецкая?
-- Еще не пришла,-- сказала Зина: ее поднесло не вовремя,
как всегда.
-- Так я и знала! -- чуть ли не с торжеством отметила
учительница.-- Коваленко, беги сейчас же за ней и тащи силой!
Может, начнем пока?
Последний вопрос относился уже к представителю.
-- Придется обождать.-- Он сел за пустую парту. Парту Зины
и Вики, но Зина уже убежала, а Вика еще не пришла.
-- Нет, вы уж, пожалуйста, за стол.
-- Мне и здесь удобно,-- сказал представитель.-- Народ
кругом.
Он улыбнулся, но народ сегодня безмолвствовал. Валентина
Андроновна и это отметила: она все отмечала. Прошла к столу,
привычно окинула взглядом класс.
-- У нас есть время поговорить и поразмыслить, и, может
быть, то, что Люберецкая оказалась жалким трусом, даже хорошо.
По крайней мере, это снимает с нее тот ореол мученичества,
который ей усиленно пытаются прилепить плохие друзья и плохие
подруги.
Она в упор посмотрела на Искру, а Искра опустила голову.
Опустила виновато, потому что четко определила свою вину,
доверчивость и неопытность, и ей было сейчас очень стыдно.
-- Да, да, плохие друзья и плохие подруги! -- с торжеством
повторила учительница: пришел ее час.-- Хороший друг, верный
товарищ всегда говорит правду, как бы горька она ни была. Не
жалеть надо -- жалость обманчива и слезлива,-- а всегда
оставаться принципиальным человеком. Всегда! -- Она сделала
паузу, привычно ловя шум класса, но шума не было. Класс не
высказывал ни одобрения, ни возмущения -- класс сегодня упорно
безмолвствовал.-- С этих принципиальных позиций мы и будем
разбирать персональное дело Люберецкой. Но, разбирая ее, мы не
можем забывать о зверском избиении комсомольца и общественника
Юрия Дегтярева. Мы не должны забывать и об увлечении чуждой нам
поэзией некоторых чересчур восторженных поклонниц литературы.
Мы не должны забывать о разлагающем влиянии вредной,
либеральной, то есть буржуазной, демократии. Далекие от
педагогики элементы стремятся всеми силами проникнуть в нашу
систему воспитания, сбить с толку отдельных легковерных
учеников, а то и навязать свою гнилую точку зрения.
Класс загудел, когда Валентина Андроновна этого не
ожидала. Он молчал, когда она говорила о Люберецкой, молчал,
когда намекнула на Шефера и слегка проехалась по Искре
Поляковой. Но при первом же намеке на директора класс
возроптал. Он гудел возмущенно и несогласно, не желая слушать,
и Валентина Андроноана прибегла к последнему средству:
-- Тихо! Тихо, я сказала!
Замолчали. Но замолчали, спрятав несогласие, а не отбросив
его. Валентине Андроновне сегодня и этого было достаточно.
-- Вопрос о бывшем директоре школы решается сейчас...
-- О бывшем? -- громко перебил Остапчук.
-- Да, о бывшем! -- резко повторила Валентина
