успокаивающе-усыпляющая речь, парализуя волю Кирпича, который сейчас
медленно пытался сообразить, не наговорил ли он чего-нибудь лишнего, но
времени на эти размышления Жеглов ему не давал, и, прежде чем вор смог
принять какое-то решение, они уже сидели в милицейской "эмке" и
призывно-ожидательно рокотал заведенный мотор, и тогда Сапрыкин махнул
рукой:
- Поехали на Божедомку. Дом семь...
Они осмотрели быстро маленький двухэтажный дом, вернулись назад, уже
в МУР, на Петровку, 38, и там Жеглов так же стремительно выколотил из
Кирпича адрес Верки Модистки...
Без четверти девять Жеглов отправил Сапрыкина с конвоем и велел
опергруппе загружаться в "фердинанд".
- Поедем в Марьину рощу, к Верке Модистке,- сказал он коротко, и
никому в голову даже не пришло возразить, что время позднее, что сегодня
суббота, что все устали за неделю, как ломовые лошади, что всем хочется
поесть и вытянуться на постели в блаженном бесчувствии часиков на
восемь-девять. Или хотя бы на семь.
Все расселись по своим привычным местам на скользких холодных
скамейках автобуса, Жеглов с подножки осмотрел группу, как всегда
проверяя, все ли в сборе, махнул рукой Копырину, тот щелкнул своим
никелированным рычагом-костылем, и "фердинанд" с громом и скрежетом
покатился.
Жеглов сел рядом со мной на скамейку, и было непонятно, дремлет он
или о чем-то своем раздумывает.
Шесть-на-девять устроился с Пасюком и рассказывал ему, что точно
знает:
изобретатели открыли прибор, который выглядит вроде обычного
радиоприемника, но в него вмонтирован экран - ма-а-ленький, вроде
блюдца, но на этом экране можно увидеть передаваемое из "Урана" кино.
Или концерт идет в Колонном зале, а на блюдце все видно. И даже, может
быть, слышно.
Пасюк мотал от удовольствия головой, приговаривал:
- От бисова дытына! Ну и брешет! Як не слово - брехня! Ой, Хгрышка!..
И снова повторял с восторгом:
- Ой брехун Хгрышка! Колы чемпионат такой зробят, так будешь ты
брехун на всинький свит!
Шесть-на-девять кипятился, доказывая ему, что все рассказанное -
правда, а он сам, Пасюк то есть, невежественный человек, не способный
понять технический прогресс.
Жеглов спросил меня, медленно, как будто между прочим:
- Ты чего молчишь? Устал? Или чем недоволен?
Я поерзал, ответил уклончиво:
- Да как тебе сказать... Сам не знаю...
- А ты спроси себя - и узнаешь!
Я помолчал мгновение, собрался с духом и тяжело, будто языком камни
ворочал, сказал:
- Недоволен я... Не к лицу нам... Как ты с Кирпичем...
- Что-о? - безмерно удивился Жеглов.- Что ты сказал?
- Я сказал...- окрепшим голосом произнес я, перешагнув первую, самую
невыносимую ступень выдачи неприятной правды в глаза.- Я сказал, что мы,
работники МУРа, не можем действовать шельмовскими методами!
Жеглов так удивился, что даже не осерчал. Он озадаченно спросил:
- Ты что, белены объелся? О чем ты говоришь?
- Я говорю про кошелек, который ты засунул Кирпичу за пазуху.
- А-а-а! - протянул Жеглов, и когда он заговорил, то удивился я,
потому что в один миг горло Жегтова превратилось в изложницу, изливающую
не слова, а искрящуюся от накала сталь: - Ты верно заметил, особенно
если учесть твое право говорить от имени всех работников МУРа. Это ведь
ты вместе с нами, работниками МУРа, вынимал из петли мать троих детей,
которая повесилась оттого, что такой вот Кирпич украл все карточки и
деньги. Это ты на обысках находил у них миллионы, когда весь народ
надрывался для фронта. Это тебе они в спину стреляли по ночам на улицах!
Это через тебя они вогнали нож прямо в сердце Векшину!
Ну и я уже налился свинцово тяжелой злой кровью:
- Я, между прочим, в это время не на продуктовой базе подъедался, а
четыре года по окопам на передовой просидел, да по минным полям, да
через проволочные заграждения!.. И стреляли в меня, и ножи совали - не
хуже, чем в тебя! И, может, оперативной смекалки я начисто не имею, но
хорошо знаю - у нас на фронте этому быстро учились,- что такое честь
офицера!
Ребята на задних скамейках притихли и прислушивались к нашему
напряженному разговору. Жеглов вскочил и, балансируя на ходу в
трясущемся и качающемся автобусе, резко наклонился ко мне:
- А чем же это я, по-твоему, честь офицерскую замарал? Ты скажи
ребятам - у меня от них секретов нет!
- Ты не имел права совать ему кошелек за пазуху!
- Так ведь не поздно, давай вернемся в семнадцатое, сделаем оба
заявление, что кошелька он никакого не резал из сумки, а взял я его с
пола и засунул ему за пазуху! Извинимся, вернее, я один извинюсь перед
милым парнем Котей Сапрыкиным и отпустим его!
- Да о чем речь - кошелек он украл! Я разве спорю? Но мы не можем
унижаться до вранья - пускай оно формальное и, по существу, ничего не
меняет!
- Меняет! - заорал Жеглов.- Меняет! Потому что без моего вранья
ворюга и рецидивист Кирпич сейчас сидел бы не в камере, а мы дрыхли бы
по своим квартирам! Я наврал! Я наврал! Я засунул ему за пазуху кошель!
Но я для кого это делаю? Для себя? Для брата? Для свата? Я для всего
народа, я для справедливости человеческой работаю! Попускать вору -
наполовину соучаствовать ему! И раз Кирпич вор - ему место в тюрьме, а
каким способом я его туда загоню, людям безразлично! Им важно только,
чтобы вор был в тюрьме, вот что их интересует. И если хочешь, давай
остановим "фердинанд", выйдем и спросим у ста прохожих: что им
симпатичнее - твоя правда или мое вранье? И тогда ты узнаешь, прав я был
или нет...
Глядя в сторону, я сказал:
- А ты как думаешь, суд - он тоже от имени всех этих людей на улице?
Или он от себя только работает?
- У нас суд, между прочим, народным называется. И что ты хочешь
сказать?
- То, что он хоть от имени всех людей на улице действует, но
засунутый за пазуху кошелек не принял бы. И Кирпича отпустил бы...
- И это, по-твоему, правильно?
Я думал долго, потом медленно сказал:
- Наверное, правильно. Я так понимаю, что если закон разок под один
случай подмять, потом под другой, потом начать им затыкать дыры каждый
раз в следствии, как только нам с тобой понадобится, то это не закон
тогда станет, а кистень! Да, кистень...
Все замолчали, и молчание это нарушалось только гулом и тарахтением
старого изношенного мотора, пока вдруг Коля Тараскин не сказал со
смешком:
- А мне, честное слово, нравится, как Жеглов этого ворюгу
уконтрапупил...
Пасюк взглянул на него с усмешкой, погладил громадной ладонью по
голове, жалеючи сказал:
- Як дытына свого ума немае, то с псом Панаской размовляе...
И ничего больше не сказал. Шесть-на-девять стал объяснять насчет
презумпции невиновности. А Копырин притормозил, щелкнул рычагом:
- Все, спорщики, приехали. Идите, там вас помирят...
Дом стоял в Седьмом проезде Марьиной рощи, немного на отшибе от
остальных бараков. Был он мал, стар и перекошен. Свет горел только в
одном окне. Жеглов велел Пасюку обойти дом кругом, присмотреться, нет ли
черного хода, запасных выходов и нельзя ли выпрыгнуть из окна.
А мы стояли, притаившись в тени облетевшего кустарника. Пасюк, сопя,
обошел дом, заглянул осторожно в окна, махнул нам рукой. Жеглов постучал
в дверь резко и громко, никто не откликался, потом шелестящий женский
голос спросил:
- Это ты, Коля?
- Да, отворяй,- невнятно буркнул Жеглов, и долго еще за дверью
раздавался шум разбираемых запоров. Потом дверь распахнулась, и женщина,
придерживая в ковшике ладони коптилку, испуганно сказала:
- Ой, кто это?
- Милиция. Мы из МУРа. Вот ордер на обыск...
Мы вошли в дом и словно окунулись в бадью стоялого жаркого воздуха -
пахло кислой капустой, жаренными на комбижире картофельными оладьями,
старым рассохшимся деревом, прогорелым керосином и мышами. Я заглянул за
ситцевую занавеску, там спали в одной кровати два мальчика лет
пяти-семи, повернулся к оперативникам, шумно двигавшим по комнате
стулья, сказал вполголоса:
- Не галдите, ребята спят...
Жеглов усмехнулся, кивнул мне, усаживаясь плотно за стол:
- Давай, командир, распоряжайся!
Я взял лежащий на буфетике паспорт, раскрыл его, прочитал, взглянул в
лицо хозяйке:
- Моторина Вера Степановна?
- Я самая...- От волнения она комкала и расправляла фартук, терла его
в руках, и от беспорядочности этих движений казалось, будто она
непрерывно стирает его в невидимом корыте.
- У вас будет произведен обыск,- сказал я ей нетвердым голосом и
добавил: - Деньги, ценности, оружие предлагаю выдать добровольно...
- Какое же мое оружие? - спросила Моторина.- Все ценности мои на
лежанке вон сопят. А кроме этого, нет ничего у меня. Карточки
продуктовые да денег сорок рублей.
- Тогда сейчас пригласят понятых, и мы приступим к обыску,-
предупредил я.
- Ищите! - развела она руками.- Чего найдете - ваше.
- А вы не удивляетесь, что обыск у вас делают, гражданочка дорогая? -
спросил Жеглов, облокотившись на стол и положив голову на сжатые кулаки.
- Чего ж удивляться! Не от себя небось среди ночи в мою хибару
поехали. Раз ищете, значит, вам надо...
- А с чего вы живете? С каких средств, спрашиваю, существуете? -
Жеглов, прищурясь, смотрел на нее в упор.
- Портниха я, дают мне перешивать вещички,- вздохнула она глубоко.-
Там перехвачу, сям перезайму - так и перебиваемся...
- Кто дает перешивать? Соседи? Знакомые? Имена сообщить можешь?
- Разные люди,- замялась Моторина.- Всех разве упомнишь...
- А-а-а! - протянул Жеглов.- Не упомнишь! Тогда я напомню, коли
память у тебя ослабла: у воров ты берешь вещички, перешиваешь, а
барыги-марвихеры их забирают и, пользуясь нуждой всеобщей, продают на
рынках да в скупках. Так вот вы все и живете на людской беде и нужде...
- Ну да,- кивнула согласно Моторина.- Вон я как на чужой беде
забогатела, мне самой много - хочешь, с тобой поделюсь...
- А ты меня не жалоби,- мотнул головой Жеглов.- Ишь, устроила - клуб
для воровских игр и развлечений...
Он широко взмахнул рукой, как бы приглашая всех полюбоваться на
патефон с набором пластинок и гитару с пышным бантом на стене.
- Тебя, видать, разжалобишь,- сказала Моторина и, повернувшись ко
мне, предложила: - Вы, гражданин, ищите, чего вам надо. А хотите -
спросите, может, я сама скажу, коли знаю, чтобы и время вам не терять...
- К вам когда приходил Фокс? - наугад спросил я.
- Фокс? Дня два тому или три...
- А зачем приходил? Что делал?
- Ничего не делал. Он у меня вещи свои держит, с женой не живет. Вот
он забрал шубу и ушел...
- Какие вещи? - посунулся я к ней.
- Чемодан,- спокойно сказала Моторина. Зашла за занавеску и вынесла
оттуда кожаный желтый чемодан с ремнем посредине - точно по описанию
чемодан Ларисы Груздевой.
- А какую, вы говорите, шубу он взял?
- Так я разве присматривалась? Черная меховая шуба, под котик она,
кажется.
Сложил ее в наволочку и унес.
В чемодане оказались чернобурка, платье из панбархата, темно-синий
вязаный костюм, две шерстяные женские кофты - почти все вещи, похищенные
из квартиры Ларисы. Это была неслыханная удача, в нее было трудно
поверить. Оставалось только понять, как эти вещи от Груздева попали к
неведомому Фоксу. Если бы его удалось задержать, все встало бы тогда на
свои места.
- А как попал к вам Фокс? - спросил я.
- Его привел как-то несколько месяцев назад Петя Ручечник. Сказал,
что знакомец его, в Москву он в командировки часто наезжает, а с
гостиницами плохо, просил приютить. Он мне платил помаленьку...
