Братья Вайнеры.
Эра Милосердия
В учреждения и на предприятия требуются: старшие бухгалтеры, инженеры и
техники-строители, инженеры-механики, инженеры по автоделу, автослесари,
шоферы, грузчики, экспедиторы, секретари-машинистки, плановики,
десятники-строители, строительные рабочие всех квалификаций...
Объявление
- А ты пока сиди, слушай, набирайся опыта, - сказал Глеб Жеглов и
сразу забыл обо мне; и, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, я
отодвинулся к стене, украшенной старым выгоревшим плакатом:
"Наркомвнуделец! Экономя электричество, ты помогаешь фронту!" Фронта
давно уже не было, но электричество приходилось экономить все равно -
лампочка и сейчас горела вполнакала. Серый сентябрьский день незаметно
перетекал в тусклый мокрый вечер, желтая груша стосвечовки дымным пятном
отсвечивала в сизой изморози оконного стекла. В кабинете было холодно:
из-под верхней овальной фрамуги, все еще заклеенной крест-накрест белыми
полосками, поддувало пронзительным едким холодком.
Я не обижался, что они разговаривают так, словно на моем венском
стуле с нелепыми рахитичными ножками сидит манекен, а не Шарапов - их
новый сотрудник и товарищ. Я понимал, что здесь не просто уголовный
розыск, а самое пекло его - отдел борьбы с бандитизмом - и в этом милом
учреждении некому, да и некогда заниматься со мной розыскным ликбезом.
Но в душе оседала досадливая горечь и неловкость от самой ситуации, в
которой мне была отведена роль школяра, пропустившего весь учебный год и
теперь бестолково и непонятно хлопающего ушами, тогда как мои прилежные
и трудолюбивые товарищи уже приступили к решению задач повышенной
сложности. И от этого я бессознательно контролировал все их слова и
предложения, пытаясь найти хоть малейшую неувязку в рассуждениях и
опрометчивость в выводах. Но не мог: детали операции, которую они сейчас
так увлеченно обсуждали, мне были неизвестны, спрашивать я не хотел, и
только из отдельных фраз, реплик, вопросов и ответов вырисовывался смысл
задачи под названием "внедрение в банду".
Вор Сенька Тузик, которого Жеглов не то припугнул, не то уговорил -
этого я не понял, - но, во всяком случае, этот вор пообещался вывести на
банду "Черная кошка". Он согласился передать бандитам, что фартовый
человек ищет настоящих воров в законе, чтобы вместе сварганить
миллионное дело. Для внедрения в банду был специально вызван оперативник
из Ярославля: чтобы ни один человек даже случайно не мог опознать его в
Москве. А сегодня утром позвонил Тузик и сказал, что фартового человека
будут ждать в девять вечера на Цветном бульваре, третья скамейка слева
от входа со стороны Центрального рынка.
Оперативник Векшин, который должен был сыграть фартового человека,
мне не понравился. У него были прямые соломенные волосы, круглые птичьи
глаза и голубая наколка на правой руке: "Вася". Он изо всех сил старался
показать, что предстоящая встреча его нисколько не волнует, и бандитов
он совсем не боится, и что у себя в Ярославле он и не такие дела
проворачивал. Поэтому он все время шутил, старался вставить в разговор
какие-то анекдотики, сам же первый им смеялся и, выбрав именно меня как
новенького и безусловно еще менее опытного, чем он сам, спросил:
- А ты по фене ботаешь?
А я командовал штрафной ротой и повидал таких уркаганов, какие
Векшину, наверное, и не снились, и потому свободно владел блатным
жаргоном. Но сейчас говорить об этом было неуместно - вроде
самохвальства, - и я промолчал, а Векшин коротко всхохотнул и сказал
Жегдову:
- Вы не сомневайтесь, товарищ капитан! - И мне послышался в его
мальчишеском голосе звенящий истеричный накал. - Все сделаю в лучшем
виде! Оглянуться не успеют, как шашка прыгнет в дамки!
От долгой неподвижности затекла нога, я переменил позу, венский стул
подо мной пронзительно заскрипел, и все посмотрели на меня, но поскольку
я сидел по-прежнему каменно молча, то все снова повернулись к Векшину, и
Жеглов, рубя ладонью стол, сказал:
- Ты запомни, Векшин: никакой самодеятельности от тебя не требуется,
не вздумай лепить горбатого - изображать вора в законе. Твоя задача
проста, ты человек маленький, лопушок, шестерка на побегушках. Тебя,
мол, отрядили выяснить - есть ли с кем разговаривать? Коли они согласны
брать сберкассу, где работает своя баба-подводчица, то придет с ними
разговаривать пахан. Ищете связи потому, что вас, мол, мало и в наличии
только один ствол...
- А если они спросят, почему сразу не пришел пахан? - Круглые сорочьи
глаза Васи Векшина горели, и он все время потирал одна о другую красные
детские ладони, вылезавшие вместе с тонкими запястьями далеко из рукавов
мышиного кургузого пиджачка.
- Скажешь, что пахан их не глупее, чтобы соваться как кур в ощип.
Откуда вам знать, что с ними не придет уголовка? А сам ты, мол, розыска
не боишься, поскольку на тебе ничего особого нету и про дело предстоящее
при всем желании рассказать никому ничего не можешь - сам пока не в
курсе...
Лицо у Жеглова было сердитое и грустное одновременно, и мне казалось,
что он тоже не уверен в парнишке. И неожиданно мне пришла мысль
предложить себя вместо Векшина. Конечно, я первый день в МУРе, но,
наверное уж, все, что этот мальчишка может сделать, я тоже сумею. В
конце концов, даже если я провалюсь с этим заданием и бандит, вышедший
на связь, меня расшифрует, то я смогу его, попросту говоря, скрутить и
живьем доставить на Петровку, 38. Ведь это тоже будет совсем неплохо!
Перетаскав за четыре года войны порядочно "языков" через линию фронта, я
точно знал, как много может рассказать захваченный врасплох человек. В
том, что его, этого захваченного мною бандита, удастся "разговорить" в
МУРе, я совершенно не сомневался. И поэтому вся затея, где главная роль
отводилась этому желторотому сосунку Векшину, казалась мне ненадежной.
Да и нецелесообразной.
Я снова качнулся на стуле (он пронзительно взвизгнул - дурацкий
стульчик, на гнутой спинке которого висела круглая жестяная бирка,
похожая на медаль) и сказал, слегка откашлявшись:
- А может, есть смысл захватить этого бандита и потолковать с ним
всерьез здесь?
Все оглянулись на меня, мгновение в кабинете стояла недоуменная
тишина, расколовшаяся затем оглушительным хохотом. Заходился тонким
фальцетом Векшин, мягко похохатывал баритончиком Жеглов, лениво
раздвигая обветренные губы, сбрасывал ломти солидного сержантского смеха
Иван Пасюк, вытирал под толстыми стеклами очков выступившие от веселья
слезы фотограф Гриша...
Я не спеша переводил взгляд с одного лица на другое, пока не
остановился на Жеглове; и тот резко оборвал смех, и все остальные
замолчали, будто он беззвучно командовал: "Смирно!" Только Векшин не
смог совладать с мальчишеской своей смешливостью и хихикнул еще пару раз
на разгоне... Жеглов положил руку мне на плечо и сказал:
- У нас здесь, друг ситный, не фронт! Нам "языки" без надобности...
И я удивился, как Жеглов точно угадал мою мысль. Конечно, лучше всего
было бы промолчать и дать им возможность забыть о моем предложении,
которое, судя по реакции, показалось им всем вопиющей глупостью, или
нелепостью, или неграмотностью. Но я уже завелся, а заводясь, я не
впадаю в горячечное возбуждение, а становлюсь упорным, как танк. Потому
и спросил, спокойно и негромко:
- А почему же вам "языки" без надобности?
Жеглов повертел папироску в руках, подул в нее со свистом, пожал
плечами:
- Потому что на фронте закон простой: "язык", которого ты приволок, -
противник, и вопрос с ним ясный до конца. А бандита, которого ты
скрутишь, только тогда можешь назвать врагом, когда докажешь, что он
совершил преступление. Вот мы возьмем его, а он нас пошлет подальше...
- Как это "пошлет"? Он на то и "язык", чтобы рассказывать, чего
спрашивают. А доказать потом можно, - убежденно сказал я.
Жеглов прикурил папироску, выпустил струю дыма, спросил без нажима:
- На фронте, если "язык" молчит, что с ним делают?
- Как что? - удивился я. - Поступают с ним, как говорится, по законам
военного времени.
- Вот именно, - согласился Жеглов. - А почему? Потому что он солдат
или офицер вражеской армии, воюет с тобой с оружием в руках и вина его
не требует доказательств...
- А бандит без оружия, что ли? - упирался я.
- На встречу вполне может прийти без оружия.
- И что?
- А то. В паспорте у него не написано что он бандит. Наоборот даже -
написано, что он гражданин. Прописка по какому-нибудь там
Кривоколенному, пять. Возьми-ка его за рупь двадцать!
- Если всерьез говорить, то крупный преступник сейчас много хуже
фашиста, - сказал, вращая круглыми желто-медовыми бусинками глаз,
Векшин. - Вот с этим самым паспортом он грабит и убивает своих! Хуже
фашистов они! - повторил он для убедительности.
"Много ты про фашистов знаешь!" - подумал я, но говорить ничего не
стал, поняв уже, что сделал глупость, вступив в спор: теперь уже не
осталось никаких шансов
- после того как я проявил такую неграмотность, - что меня могут
послать вместо Векшина на встречу с бандитами.
И совещание скоро закончилось. Время тянулось невыносимо медленно.
Жеглов дал мне талон на обед, и все сходили в столовую на первом этаже,
кроме Векшина, который на всякий случай из жегловского кабинета не
выходил, и ему принесли полбуханки хлеба и банку тушенки, и он все это
очень быстро уписал, запивая водой из графина и облизывая худые пальцы в
заусеницах. Рядом с неровными буквами "Вася" на руке у него была россыпь
цыпок, и, глядя на них, я почему-то вспомнил мальчишескую примету, будто
цыпки вырастают, если в руки берешь лягушек. "Пацан еще, - подумал я
снисходительно, уже простив Векшина за его высокомерные наскоки. -
Совсем пацан".
Тогда я еще не знал, что на счету у "пацана" значились не только три
десятка изловленных воришек, но и грабительская шайка Яши Нудного,
повязанная благодаря исключительному умению Векшина влезть в душу
уголовника.
- У тебя оружие с собой? - спросил его Жеглов.
- А как же? - Векшин приподнял полу своего люстринового пиджачка и
похлопал ладонью по кобуре револьвера. - Я без него никуда.
Жеглов ухмыльнулся:
- Надо будет его оставить. Он тебе там ни к чему...
- Неужели нет?.. - ответно ухмыльнулся Векшин и отстегнул кобуру.
Тягуче сочилось время, капали ленивые минуты, и, если бы позеленевший
медный маятник не качался монотонно в длинной коробке стенных часов,
можно было подумать, что они остановились навсегда. Дождь дудел в окно,
как в сломанную губную гармошку, невыносимо однообразно: "бу-бу-бу",
пугающе-яростно прокричала на улице "Скорая помощь", шаркали и неровно
топотали в коридоре тяжелые шаги, и в половине девятого, когда Жеглов,
встав, сказал: "Все, пошли!" - все вскочили, шумно завозились, натягивая
плащи и кепки, затолпились на миг перед дверью.
Жеглов щелкнул выключателем, и желтую слабую колбочку лампы словно
раздавила прыгнувшая из углов тьма, и в этой чернильной мгле невидимая
тарелка радиодинамика прошелестела своим картонным горлом нам вслед:
"Московское время - двадцать часов тридцать минут. Передаем романсы и
арии из опер в исполнении заслуженной артистки РСФСР
Пантофель-Нечецкой..." В Колобовском переулке Векшин ушел вперед, а мы
шли за ним метрах в ста, потом и мы растянулись; и, когда Вася занял
скамейку на Цветном бульваре, третью слева от входа со стороны
Центрального рынка, одиноко стоявшую в просвете между кустами, далеко
видную со всех сторон, мы с Жегловым пристроились у закрытой
