- Ага... - простодушно подтвердил Соловьев. - Зову Зинку. Зинк,
говорю, у тебя рука счастливая, проверь-ка номер... Да, братцы, это не
каждому так подвалит...
- Еще бы каждому! - подтвердил Жеглов. - Судьба, брат, она тоже
хитрая, достойных выбирает. А как тратить будешь?
- Ха, как тратить! - Соловьев залился счастливым смехом. - Были б
гроши, а как тратить - нет вопроса.
- Не скажи, - помотал головой Жеглов, - "нет вопроса". . К такому
делу надо иметь подход серьезный. Я вот, например, полагаю, что достойно
поступил Федя Мельников из Третьего отдела...
- А чего он? - спросил Соловьев озадаченно.
- А он по лотерее перед самой войной выиграл легковой автомобиль
"ЗИС-101", цена двадцать семь тысяч.
- И что?
- Что "что"? Как настоящий патриот, Федя не счел правильным в такой
сложный международный момент раскатывать в личном автомобиле. И выигрыш
свой пожертвовал на дело Осоавиахима, понял?
Лицо Соловьева сильно потускнело от этих слов Жеглова, как-то погасло
оно от его рассказа, помялся он, пожевал губами, обдумывая наиболее
достойный ответ, и сказал:
- Мы с тобой, товарищ Жеглов, люди умные, должны понимать, что война
кончилась, государство специально тираж разыграло, чтобы людям, за
трудные времена пообтрепавшимся, облегчение сделать. Да и Осоавиахима
уже нет никакого...
Жеглов ухмыльнулся, потрепал Соловьева по плечу, сказал не то
всерьез, не то шутейно:
- Это, Соловьев, только ты умный, а я так, погулять вышел... Конечно,
вместо Осоавиахима я бы тебе другой адресочек мог подбросить, но, вижу,
ты к этой идее относишься слишком вдумчиво. Поэтому, так и быть,
ограничимся коньячком с твоего выигранного капитала. Сделались?
Соловьев явно обрадовался благополучному исходу.
- Что за вопрос между друзьями! - сказал он важно. - Обмоем, как
водится!
- Не обманешь? А то на посуле, как на стуле: посидишь, да встанешь, -
недоверчиво покачал головой Жеглов и, будучи не в силах угомониться,
добавил: - К тому же теперь будет у кого перехватить до получки, а?
Соловьев готовно покивал, но в глазах его я особой радости по поводу
жегловских планов не заметил.
- Теперь дочке пианино куплю, - сказал он. - А то в школу на трех
трамваях ездит, покою нету... Жене, Зинке, отрез панбархата возьму, в
комиссионке на Столешникове видел. Ши-икарный отрез, розовый, две с
половиной стоит...
- А слоники у тебя на комоде есть? - поинтересовался Жеглов.
- Какие еще слоники? - не понял дежурный.
- Семь таких слоников, мал мала меньше, они еще счастье приносят.
- А у тебя эти слоники есть? - спросил, подумав, Соловьев.
- Есть, - соврал Жеглов и "подставился". Радостно захохотав, Соловьев
заорал:
- Вот у тебя есть, а у меня нет, а счастье все равно мне подвалило!
Суеверие одно, товарищ Жеглов, ты на них, на слоников, не надейся...
- Ну и дурак, - сказал Жеглов и хотел еще что-то добавить, но
зазвонил телефон.
Глеб снял трубку, и по ходу разговора улыбка сошла с его лица,
вытянулось оно, и жестко сжались губы. - Хорошо, - отрывисто сказал он в
трубку. - Сейчас выезжаем. - Дал отбой и скомандовал. - Бригада, на
выезд. В Уланском - труп ребенка!
Во дворе около столовой стоял старый красно-голубой автобус с
полуоблезшей надписью "милиция" на боку. Шесть-на-девять крикнул мне:
- Гляди, Шарапов, удивляйся: чудо века - самоходный автобус!
Двигается без помощи человека...
Трофейный "опель блитц" наверняка за долгую свою жизнь повидал виды.
От старости и того невыносимо тяжелого груза, что пришлось ему повозить
за долгие годы, просели рессоры и высохли амортизаторы, машина будто
припала к земле громоздким брюхатым кузовом на хилых перелатанных
баллонах и неуклюжей статью своей и плоской придавленной мордой походила
на огромного больного бульдога.
Водитель автобуса Копырин ходил вокруг машины, задумчиво пиная
колеса, и недовольно качал головой, не обращая внимания на подначки
оперативников.
Взглянул на меня и, может, потому, что я один не смеялся над его
транспортом, сказал мне доверительно:
- Эх, достать бы два баллона от "доджа", на задок поставить - цены бы
"фердинанду" не было.
- Какому "фердинанду"? - спросил я серьезно. Копырин засмеялся:
- Да вот они, балбесы наши, окрестили машину, теперь уж и все так
кличут. Мол, на самоходку немецкую, "фердинанд", сильно смахивает...
Я улыбнулся: и верно, в приземистой, кургузой машине было что-то
общее с тупым, напористым ликом самоходного орудия.
- Ты-то сам против них стоял когда? - спросил Копырин.
- Случалось, - ответил я, и в этот момент прибежал Жеглов.
Копырин влез в кабину. Пассажирскую дверь он отпирал длинным рычагом,
когда-то никелированным, а теперь облезшим до медной прозелени и
все-таки не потерявшим своего шика - гнутая ручка на фигурном
кронштейне.
Первым в автобус прыгнула огромная дымчатая овчарка Абрек, степенно
залез проводник-собаковод Алимов, нырнул ловко Коля Тараскин, загремел
на ступеньках своей аппаратурой и нескладными суставами Шесть-на-девять,
осторожно, будто в лодку входил, подался судмедэксперт, я шагнул -
раз-два, к переднему сиденью в углу. Жеглов встал на подножку, молча
оглядел всех, словно еще раз проверил, есть ли смысл брать нас с собой,
и только тогда кивнул шоферу.
Копырин нажал ногой на педаль, стартер завыл так тонко и горестно,
так скулил он от истощения и старости аккумулятора, что пес Абрек
тревожно поднял голову, дыбком воздел уши и ответил ему низким рыком.
Шесть-на-девять, восседавший на кондукторском месте, уже открыл рот,
чтобы оценить должным образом ситуацию, но Жеглов бросил на него
короткий взгляд, быстро сказал:
- Помалкивай...
И мотор наконец чихнул, затем еще раз, еще - вспышки разрослись в
частый треск,
- заревел громко и счастливо, заволок двор синим едучим угаром, и
"фердинанд" тронулся, выполз на Большой Каретный и взял курс на Садовую.
Жиденькая толпа стояла у дверей подъезда во дворе пятиэтажного дома в
Уланском переулке. Копырин лихо затормозил, проводник выскочил с Абреком
первым, за ним, дробно грохоча каблуками по металлическим ступенькам
автобуса, вывалились остальные. Навстречу им шагнула девушка в
милицейской форме, четко вскинула руку к козырьку:
- Здравия желаю! Докладывает младший сержант Синичкина: вызов
оказался ложным, ребенок жив, это просто подкидыш.
- А что же сразу не могли разобраться - жив ребенок или нет? -
недовольно спросил Жеглов. - Какого черта дергаете по пустякам муровскую
бригаду?
Девушка покраснела, быстро ответила:
- Вызов к дежурному по городу был сделан соседями еще до того, как я
прибыла на место происшествия. Я пришла со своего поста десять минут
назад и сразу позвонила на Петровку, но вы уже выехали...
- А где сейчас ребенок? - поинтересовался Жеглов.
- Его в квартиру пока внесли, там наверху, - показала Синичкина
рукой. - Чего же ему еще на холоде терпеть?
- А почему вообще решили, что он мертвый? - все еще сердито
допытывался Жеглов.
- Его обнаружил на лестничной клетке около чердачной двери слесарь
Миляев...
Из-за ее спины вырос невысокий парень в замызганной черной
краснофлотской шинели, на деревянной ноте, затараторил бойко-бойко,
сглатывая концы фраз:
- Елки-моталки, а чего ж мне еще-то думать, когда иду я на чердак,
магистраль бандажить, а оно здеся и лежит, кулечек махонький, люля
запеленутая, и тишина гробовая - ни тебе крика, ни сопения, а сплошное
молчание, - и взял меня страх, что какая-то стервоза, извергиня,
собственное дите жизни лишила, ну, я тут сразу же бегом в тридцать
вторую квартиру - телефон у них - и вызвал власти милицейские, чтобы
дознались они про этого демона в женском обличье...
- Все понятно, - кивнул Жеглов. - Ну, раз приехали, давай, Шарапов,
поднимемся с тобой, взглянем на найденыша...
- А что же делать-то с ним, с маленьким? - спросила Синичкина. - Он
ведь такой крошечный, как будет без матери - непонятно...
- Чего непонятного - вырастет! - сказал Жеглов, быстро перепрыгивая
со ступеньки на ступеньку. - Не бросит его страна, государство вырастит,
еще неизвестно, может быть, станет лучше других, в холе взлелеянных
деток.
Синичкина спросила:
- А мать искать будем? Жалко маленького...
- На кой она нужна, такая мать! - хмыкнул Жеглов. - Хотя личность ее
надо попробовать установить, от такой паскуды можно чего угодно
ожидать...
На площадке пятого этажа нас встретил басистый могучий рев, дверь в
тридцать вторую квартиру была приоткрыта, старушка качала на руках
завернутого в одеяло младенца.
- Проснулся вот - есть просит, - сказала она, протягивая нам сверток,
будто мы могли его накормить. Я очень осторожно взял ребенка на руки и
удивился, какой он легонький. Личико его покраснело от крика, он сердито
открывал свой крошечный беззубый ротишко, издавая пронзительный гневный
крик. Я сказал ему растерянно:
- Ну, потерпи, карапуз, потерпи немного... Потерпи, кутька,
чего-нибудь придумаем...
Жеглов взглянул на меня, усмехнулся:
- Ты веришь в приметы?
- Верю, - сознался я.
- Добрый тебе знак. Мальчишка-найденыш - это добрая примета, -
сказал, улыбаясь, Жеглов и велел Синичкиной распеленать ребенка.
- Зачем? - удивилась девушка, и я тоже не понял, зачем надо
разворачивать голодного и, наверное, замерзшего ребенка.
- Делайте, что вам говорят...
Синичкина быстрыми ловкими движениями распеленывала мальчика на
столе, и мне приятно было смотреть на ее руки - белые, нежные,
несильные, какие-то особенно беззащитные оттого, что слабые запястья
вырисовывались из обшлагов грубого шинельного сукна. Синичкина сердито
хмурила брови, сейчас совсем немодные - широкие и вразлет, а не
тоненькие, выщипанные и чуть подбритые в плавные, еле заметные дуги.
Жеглов взял малыша на руки, и тот заревел еще пуще. Держа очень
осторожно, но крепко; Жеглов бегло осмотрел этот мягкий орущий комочек,
вынул из-под него мокрую пеленку и снова передал мальца Синичкиной:
- Все, заворачивайте. Смотри, Шарапов, у него на голове родимое
пятнышко...
На ровном пушистом шарике за левым ушком темнело коричневое пятно
размером с фасолину.
- Ну и что?
- Это хорошо. Во-первых, потому, что будет в жизни везучим.
Во-вторых, вот здесь, в углу пеленки - полустершийся штамп, - значит,
пеленка или из роддома, или из яслей. Пеленку заверни, отдадим нашим
экспертам - они установят, что там на штампе написано было. А тогда по
родимому пятнышку и узнаем, кто его хозяин.
Кстати, как думаешь, сколько времени пацану?
- Я думаю, недели две-три, - неуверенно предположил я.
- Ну да! Как же! - усомнился Жеглов. - Ему два месяца.
- Мальчику - месяц, - сказала Синичкина. - Он ведь такой крошечный...
- Эх вы, молодежь! - засмеялась старуха, до сих пор молча наблюдавшая
за нами. - Сразу видать, что своих-то не нянчили. Три месяца солдату:
видите, у него рожденный волос уже полез с головы, на настоящий
меняется, - значит, четвертый месяц ему...
- Ну, и хорошо, скорее вырастет, - ухмыльнулся Жеглов. - Значитца,
так: ты, Шарапов, с Синичкиной махнешь сейчас в роддом. Какой здесь
поближе? Наверное, на Арбате - имени Грауэрмана. Пусть осмотрят пацана -
не заболел ли, не нуждается ли в какой помощи - и пусть его накормят там
чем положено. А к вечеру договоримся - переведут его в Дом ребенка...
- Слушай, Жеглов, а могут не принять ребенка в роддоме? - спросил я.
Жеглов сердито дернул губой:
