заиндевевшая, голубика.
Варя шла впереди с Жегловым, а я нарочно отстал - я понимал, как
нелепо выгляжу в своих валенках, каменно молчащий и неуклюжий, рядом с
Жегловым. Настроение испортилось, не хотелось смотреть вперед, туда, где
рядом с Жегловым вышагивала по плотно убитой дороге своими длинными
стройными ногами Варя, а Жеглов одновременно что-то рассказывал, махал
руками, свистел, изображал в лицах - целый МХАТ в сияющих хромовых
сапогах...
Пасюк похлопал меня по плечу, широко ухмыльнулся:
- Гей, хлопче, нэ журывсь!
- А мне-то что? - пожал я плечами.- Какое мое дело...
- Тож то я и бачу, шо тоби нема дила, як до цыганив, шо твого коня
уводилы!
Не ответил я, только рукой махнул, а Пасюк заметил:
- Гарна дивчина. Надоест ей Жеглов, дуже он швыдкий. Ее на той
фейерверк не пидманишь...- Посмотрел мне хитро в глаза: - Або и замазка
оконная ей не подойдет, ты свой характер покажи...
Пока я раздумывал, как это мне показать Варе свой характер, да так,
чтобы он ей понравился больше жегловского, дошли мы до огородов. Стояла
там на меже фанерная хибарка, где жил сторож дед Максим. Встретил старик
нас радостно, поинтересовался, не привезли ли чего "старые кости
согревающего", роздал нам лопаты, мотыги-тяпки, мешки, указал всем
делянки, уселся на перевернутую корзину, задымил короткой толстенькой
трубкой и скомандовал:
- Ну, молодежь, нагулялись, надышались, "шу-шу-шу" - наговорились, а
теперя зачинайте...
Варя подошла ко мне и, заглядывая в лицо, спросила:
- Володя, можно я с вами рядом буду копать?
- Пожалуйста! - обрадовался я.- Я думал, что вы с Жегловым...
Варя хитро улыбнулась, покачала головой:
- Нет. Я с вами хочу...
А Жеглов уже расставлял ребят из своей бригады в цепь поперек
картофельных гряд:
- Я первый, вторым Пасюк, третьим Тараскин, Гриша, ты следующий,
замыкает Шарапов...
- За мной Варя,- твердо сказал я.
Жеглов покачал головой:
- Этак нас бригада Мамыкина обставит - вон они Рамзину взяли, а на
ней бревна можно возить...
- Меня это не касается,- сказал я, и Жеглов, мельком взглянув на
меня, пожал плечами:
- Я ведь против Варвары и не возражаю. Я только хотел облегчить ее
участь...
Я с ним больше спорить не стал, сбросил гимнастерку, поплевал на руки
и ухватисто взялся за лопату.
- Начали? - спросил-скомандовал я, и все дружно воткнули блестящие
лезвия лопат в податливую красноватую землю на полный штык.
Зашуршала, хрустнула, вязко огрузла на железе земля, лопнули с чмоком
корешки, нажал я на пружинящий черенок лопаты, дожимая его к самой меже,
а левой рукой перехватил поближе к штыку, и раздалась подсохшая корка
землицы, выворотил я весь куст целиком, бросил сбоку, и отсыпавшийся
грунт открыл большие желто-розовые клубни...
И сколько было нас в цепи - вынули первые картофелины и заорали
дружно что-то восторженное и бессмысленное, как тысячи лет уже орут
люди, вместе, сообща взявшие трудную добычу. Выворотил я второй куст,
оглянулся на Варю, которая была рядом - только руку протянуть,- и
оттого, что была она рядом, кричащая и смеющаяся вместе со мной, я
почувствовал в себе такую силу, будто внутри меня заработал трактор, и в
этот момент мог я вполне свободно и сам, один, перекопать все поле.
Крутанул следующий куст, взглянул на Жеглова - он уже продвинулся на
шаг вперед,- и стало мне смешно: мог ли он в своих распрекрасных
сапожках здесь со мной мериться силой? И вогнал я лопату в землю,
перевернул, отвалил грунт и клубни, и снова вогнал, и снова, снова...
Ах с каким счастливым, радостным остервенением копал я влажную
красноватую землю! Господи, кому же мог я тогда объяснить, какое это
счастье, удовольствие, отдых - копать солнечным тихим утром картошку на
станции Ащукинская, когда совсем рядом идет, посмеиваясь и светя своими
удивительными глазами, Варя? А не рыть, заливаясь горьким, едучим потом,
в июльский полдень под Прохоровкой танколовушку, не останавливаясь ни на
миг, не распрямляясь, умирая от жажды и зная, что прикрывает тебя только
батарея сорокапятимиллиметровок и побитый взвод петеэров, в уверенности,
что если мы не поспеем, то через час или через полчаса, а может, через
минуту выползут из-за взлобка "тигры" и сомнут нас, размолотят батарею и
гусеницами превратят нас в кровавое месиво... А над плечом моим тонко и
просительно гудит пожилой капитан-артиллерист:
"Три ловушечки, ребяточки, дорогие мои, поспейте, ради бога, только
бы лощинку прикрыть, а здесь мы их не пропустим, только вы нам фланг
прикройте, родимые..." А я хриплю ему обессиленно: "Валежник, кусты
тащите скорее..." И когда перед вечером "тигр", весь багрово-черный от
косых лучей падающего солнца, в сизом мареве дизельного выхлопа, накатил
на край громадной, нами откопанной ямы, прикрытой жердями и травой,
закачался и с ужасным треском провалился, оставив снаружи только
пятнистую бронированную задницу, мы вот так заорали все вместе -
счастливо и бездумно; и тогда, а может, много спустя, уже в госпитале,
но кажется, именно тогда я вспомнил рисунок из школьного учебника:
охотники бьют свалившегося в огромную яму мамонта...
И я кидал картошку с удовольствием, весело, легко и быстро, только
дойдя до края гряды, обернулся назад и закричал пыхтящему вдалеке
Жеглову:
- Смотри, без огрехов копай! До последней картошечки!..
Жеглов выпрямился, помял поясницу и ответил:
- Ты к нам в ОББ по ошибке попал! Не ту работу себе выбрал...- И
снова стал с остервенением швырять землю.
Вдруг кто-то положил мне на плечи легонько руки; я даже не подумал
сразу, что это Варя, пока не услышал за спиной ее тоненький девчачий
голос:
- Володя, ты не рвись так - устанешь...
Обернулся я, взглянул на нее и только тут рассмотрел, что глаза у
Вари разные - один ярко-серый, а другой зеленоватый,- и от этого лицо ее
было доверчивым и беззащитным, а на носу еле заметные веснушки; и
смешливые припухлые губы, и бисеринки пота на переносице. И в этот
момент, оттого что она мне сказала первый раз "ты", я неожиданно для
самого себя решил жениться на ней. Я подумал, что на всей громадной
земле не найти мне лучше Вари. Может быть, есть девушки и красивее, и
умнее, но только навряд ли, да и не нужны они мне были, мне нужна была
эта. И Жеглову уступать ее я был не намерен.
А Варе, которая и думать-то не думала, что я уже выбрал ее в жены, и
наверняка до упаду стала бы хохотать, скажи я ей об этом,- ей я ответил:
- Да я и не рвусь. Мне не трудно...
- А командовать другими не хочется? - улыбнулась она, и я снова
подумал о том, как нравятся женщинам мужчины-командиры, начальники,
говоруны и распоряжалы; и еще я подумал о том, как трудно объяснять
женщинам, что если ты в девятнадцать лет становишься командиром ста
двадцати трех человек, которые вместе называются ротой, и от твоей
команды зависит, скольким из них вернуться из боя, то спустя некоторое
время не больно охота чувствовать себя командиром и много приятнее
отвечать только за себя. Из всех командиров, которых мне довелось
увидеть на фронте, настоящими были только те, кто ощущал свою власть как
бремя ответственности, а не как право распоряжаться...
- Не хочется! - сказал я совершенно честно. Ей-богу, совсем не хотел
я тогда никем командовать.
- Забавный ты человечек,- сказала Варя.
Я пожал плечами:
- Вот окончите свой институт, пойдете в школу - накомандуетесь.
- Я хочу в детский дом идти после института - там интересней. И
школа, и семья сразу...
Жеглов крикнул нам:
- Разговорчики в строю! Команды "вольно" не было! Шашки к бою, лопаты
в грунт!
- Ты лучше насчет обеда иди узнай,- сказал я ему.
Перерыв на обед сделали около часу дня. Задымили костры.
Располагались группами, доставали из сумок провизию и немудрящую посуду.
Жеглов ходил считать мешки Мамыкина и вернулся довольный. В котелках
булькала картошка, особенно красивые, ровные клубни засунули в жар.
Разложили на газетах харчи. Жеглов достал бутылку водки, лихо - о каблук
- вышиб пробку, сказал:
- Сейчас мы ее отведаем, злодейку, которая и в тени сорок градусов...
Тогда Коля Тараскин вытащил откуда-то еще одну бутылку с чуть
желтоватой жидкостью, протянул Жеглову:
- Ну-ка, махнем и этого зелья - оно, как говорится, прошло огонь,
воду и медные трубы!
Пасюк радостно потер огромные свои ладони-лопаты:
- Ох, братцы, люблю я домашнюю горилку...
Жеглов протягивал Варе алюминиевую кружку, в которой плескалась
горькая прозрачная жидкость, а она смешно качала головой и говорила:
- Не-а! Не-е...
- Ты немножко выпей - только на пользу. И монахи приемлют! - говорил
Жеглов, а она смотрела на него прищурясь, улыбалась:
- Вы, товарищ капитан, сейчас похожи на настоящего пиратского
капитана...
Жеглов вздернул бровь и подбоченился.
- ...когда он угощает туземцев "огненной водой",- закончила Варя
серьезно, и мне показалось, что Жеглов рассердился, а Варя подошла ко
мне, присела рядом, взяла из моих рук кружку и пригубила слегка:
- За твое здоровье!..
К вечеру, когда солнце уже повисло на острых верхушках черно-зеленого
ельника, показался на дороге "фердинанд", раскачивавшийся неуклюже на
ухабах, словно Копырин заправлял его не бензином, и самогоном. За ним
держались в кильватере два хозотдельских грузовика.
- Отбой! - скомандовал нам Жеглов, а Мамыкин со своей делянки кричал,
что копать надо до темноты: они все-таки на несколько мешков отстали.
- Хоть до утра! - предложил Жеглов.- Правда, нам уже копать нечего -
разве что вам подсобить!
И тут я впервые за весь день почувствовал, что притомился немного - с
отвычки ломило спину и горели ладони.
Считали мешки. Мамыкин с Жегловым препирались: Мамыкин говорил, что у
нас они меньше, чем у них, Жеглов предлагал рассыпать мешок и
пересчитать картофелины.
Потом быстро и весело загрузили мешки в машины, собрали свои вещички,
а Копырин все еще недовольно ходил вокруг автобуса, пинал ногами колеса
и бубнил, что так никаких амортизаторов не напасешься. Потом машины
заурчали и поползли к дороге, а мы всей толпой отправились на станцию.
Поезд был переполнен, и Варю со всех сторон прижимали ко мне, и
никогда еще толчея вагона не была мне так сладостна, потому что не видно
было моих нелепых валенок, а только Варины глаза, зеленый и серый,
светили прямо перед моим лицом, и что-то говорила она мне, а я ничего не
понимал и отвечал невпопад, потому что этот старый, набитый людьми,
завывающий вагон бросил мне ее в объятия бездумно и щедро, как только
может это сделать судьба, и, оглохнув от счастья, я прижимал ее к себе,
и каждой своей мышцей, каждым кусочком кожи я чувствовал ее теплое и
упругое тело, и бешено кружилась голова от близости ее полных мягких губ
и влажно мерцающих крупных зубов...
На Ярославском вокзале кипящая толпа вышвырнула нас из вагона, и я
крикнул жегловской голове, крутящейся неподалеку в водовороте:
- Держи, Глеб! - И кинул ему ключ от квартиры.
- А ты? - Голова Глеба вынырнула на аршин из половодья баулов,
корзин, лопат, мотыг и даже одной сетки с живым петухом.
- Я позже буду...
На Комсомольской площади мы сели с Варей в трамвай "Б", и она
показала мне в окно:
- Смотри, Володя, впервые после войны...
Над крышей вспыхнула и неровным голубым светом забилась неоновая
огромная надпись: "Ленинградский вокзал", и мне почему-то показалось это
добрым знаком.
Кружил нас по всему городу трамвай, громыхая по железным вензелям
рельсов, и, когда мы сошли на Палихе, последняя теплая осенняя ночь уже
