уснуть, а уж насчет него-то и сомнений никаких не было: где ж ему хоть
глаза сомкнуть? И вот тебе - спит как сурок, будто ничего не случилось.
Ну и нервы! От такого действительно всего можно ожидать...
- Собирайтесь, Груздев, на допрос,- повторил надзиратель, замкнул
дверь камеры и проводил нас в следственный кабинет - узкую тесную
каморку с подслеповатым оконцем, маленьким колченогим столиком и
привинченными к полу стульями - зто чтобы их нельзя было использовать
как оружие, догадался я.
Вошел Груздев, неприветливо мазнул сонным взглядом по моему лицу,
даже не кивнул. А на Тараскина он вообще внимания не обратил. Но я решил
волю чувствам не давать: что ни говори, он сейчас все одно что
военнопленный, считай - лежачий, так что надо быть повежливей. Я и
сказал ему культурно:
- Здравствуйте, Илья Сергеевич. Как вы себя чувствуете?
Он усмехнулся недобро, да я и сам понял, что глупость сморозил -
какое уж тут самочувствие! А он сказал, скривив рот:
- Вашими молитвами. Ну-с, что скажете?
- Да вот спросить вас хотели: может, облегчите душу-то? Пора бы, вам
же лучше станет...
Он посмотрел на меня - глазки маленькие, со сна припухшие, а тут
совсем в щелочки превратились:
- Тоже мне, исповедник с наганом...- И скрипуче засмеялся.
Но не стал я на него обижаться, я ему просто разъяснил статью сорок
восьмую - о чистосердечном раскаянии и так далее,- а он все слушал, не
перебивал, пока я не закончил. Потом сказал и ладонью по столу постучал,
будто припечатал:
- Вы, молодой человек, уясните себе наконец, что не на такого напали
- каяться, в чем не виноват, во имя ваших милостей. Правда - она себя
покажет. И лучше всего будет, если вы от меня отвяжетесь, и будете
искать настоящего убийцу, а не того, кто к вам поближе оказался, для
следствия поудобней, ясно? - Он подумал немного, потер ладонью лоб,
будто соображал, не забыл ли чего. Видно, сообразил, потому что
заулыбался даже, и говорит: - Я придумал, как самому себе помочь.
Официально вам заявляю, что больше давать вам никаких показаний не
буду, сюда напрасно не ходите. Может быть, хотя бы это побудит вас
оглядеться окрест себя повнимательней. Все!..
И сколько я ему ни объяснял после этого, что он себе же делает хуже,
что на суде не обрадуются такому его неправильному поведению и так
далее, и тому подобное, он даже бровью не повел, отвернулся от нас к
окну, будто его не касается, и больше ни слова не произнес, как
глухонемой.
Я бы еще, может, поразорялся, но Тараскину надоело, он зевнул пару
раз и сказал:
- Ну ладно, Володь, чего там. Не хочет человек говорить - не надо.
Пожалеет потом, да поздно будет. Как Дружников вон - не сказал матери
сразу, что к чему, а потом какая некрасивая история получилась! Пошли...
И мы вернулись в Управление. Я пересказал Жеглову наш с Груздевым
разговор, если, конечно, это можно назвать разговором. Думал, он
ругаться будет, но Жеглов ругаться не стал, а наоборот, ухмыльнулся
криво этак - он один, по-моему, только так и умеет - и сказал:
- Вольному воля, не в обиду Груздеву будь сказано. По нашим законам
обвиняемый имеет право на защиту. Хочет молчать - его право, это ведь
тоже способ защиты.Наверное, на моем лице выразилось удивление, потому
что Глеб пояснил: - Ты не удивляйся, орел, у нас ведь не только
рукопашная. Приходится частенько, как бы это сказать, умом, понимаешь,
хитростью схватываться. И когда обвиняемый молчит, он как бы приглашает:
валяйте вы свои карты на стол, а я свои приберегу, имею право не в
очередь ходить, понял? Я ваши карты погляжу, а потом свои козыри
обмозгую. Так что пусть молчит...
- А как же мы будем? - спросил я.
- А очень просто. У нас свое дело - будем с уликами работать. Панков
сейчас приедет - даст указания. А Груздев пусть сидит себе, думает.
Денечков пять его совсем трогать не надо - пусть поварится в собственном
соку. Он всю свою жизнь за это время переберет, все свои прегрешения
вспомнит! Да еще прикинет, в чем мог ошибиться, промашку дать, что мы
еще вынюхали, что ему на стол выложим завтра. Это он сейчас от нервного
шока спал, а вскорости спать перестанет, это уж будь спок...
Приехал Панков. Жеглов отрядил меня в его распоряжение, а сам умчался
куда-то с Тараскиным.
Панков поставил в угол свои шикарные галоши, на гвоздь повесил зонтик
и посмотрел на меня поверх стекол очков, и снова вид у него был такой,
будто он прикидывает, боднуть меня посильнее или можно повременить.
Видимо, решил не бодать меня пока, потому что пожевал усердно верхнюю
губу и распорядился:
- Дайте мне протокол осмотра...
Я принес ему дело, раскрыл на первой странице, а Панков снял с
переносицы и принялся тщательно протирать очки. Делал он это очень
неспешно, чистеньким ветхим носовым платком, и я снова подумал, что очки
у него какие-то совсем старинные, таких теперь и не носит никто:
круглые, без оправы, с желтенькой пружинкой и шнурком. Нацепил он
окуляры, рассеянно махнул мне рукой - рядом, мол, садись - и принялся
читать протокол, делая маленьким золоченым карандашиком какие-то
непонятные отметочки на полях. Дочитав, сказал:
- Классическое корыстное убийство. Обратите внимание, молодой
человек: при эмоциональных преступлениях, то есть под воздействием
сильных страстей, виновные откровенны. Напротив, при корыстных мотивах
они зачастую отрицают вину до последней возможности. Вчера я уже говорил
об этом нашему другу Глебу Георгиевичу, но он был несколько... э...
самонадеян. Отсюда следует, что, не дожидаясь признания обвиняемого, мы
должны доказать его вину при помощи улик, прямых, а также косвенных. Вы
ведь только начинаете? - Он снял очки, и на переносице от пружинки
остался глубокий красный след. Я кивнул, а он, не глядя на меня,
продолжил: - Это дело мне кажется достаточно хрестоматийным для того,
чтобы вы могли получить первое глубокое впечатление об основных
признаках работы, которой собираетесь посвятить себя...
- Сергей Ипатьич, а почему вы считаете это дело хрестоматийным?
- Да потому, что преступление совершено человеком неопытным и он
оставил нам улики, достаточные для трех убийств. Нам остается только
исследовать их, закрепить и законным порядком привязать, так сказать, к
данному делу. И тогда можно его направлять в суд, даже если обвиняемый и
не соизволит сознаться: улики обвинят его сами!
- А если улики не подтвердятся? - спросил я.
- Как это "не подтвердятся"? - удивился Панков.- Должны
подтвердиться!..
Впрочем... э... не будем загадывать, мы же не на семинаре.
Но я человек дотошный и, несмотря на то что Жеглов уже не раз ругал
меня за въедливость, все-таки переспросил:
- Хорошо, как все сойдется, а если нет? А Груздев не колется...
Панков покашлял, пожал узкими плечиками, словно я бог весь какой
глупый вопрос задал:
- Гм... Гм... Ну-у... если не сойдется... и обвиняемый отрицает
вину... Суд тогда оправдает его.
- А как же убийство? - допытывался я.- Кто отвечать-то будет?
- Видите ли, молодой человек, наука считает, что не существует
нераскрываемых преступлений... Так сказать, теоретически. Так что нам с
вами надо поднатужиться...
- Так давайте поднатужимся,- сказал я, потому что и мне эта волынка
уже начала надоедать.- Какие будут указания?
Панков, словно обрадовавшись, что я отстал от него со своими
дурацкими вопросами, удовлетворенно покивал головой и сказал:
- Берите бумагу, ручку, пишите...
Ручки я не нашел, но в планшете у меня - я его с войны привез - был
командирский карандаш, взял я его наизготовку, а Панков начал диктовать.
- Баллистическая экспертиза. Вопросы. Являются ли пуля и гильза,
обнаруженные на месте происшествия, частями одного патрона? Можно ли
выстрелить этим патроном из пистолета "байярд", обнаруженного в
Лосиноостровской? Выстрелена ли пуля из того же пистолета? Выброшена ли
гильза из того же пистолета? Пригоден ли к стрельбе тот же пистолет?
Следственным и оперативным путем искать ответ на вопрос, почему
преступник при наличии фирменных патронов "байярд" воспользовался
патроном другой марки...
Я торопливо записывал, боясь упустить хоть одно слово, хотя мне и
непонятно было, кому нужны эти тонкости, и без того очевидные. Но
Панкову, думаю я, лучше известно, что надо делать.
- Медицинская экспертиза,- диктовал он.- Вопросы. Возможно более
точное установление времени смерти... Стоматологически - изготовить
слепок следа укуса на шоколаде для последующего сравнения с контрольными
образцами... Получить таковой у обвиняемого Груздева... Далее.
Исследовать групповую принадлежность слюны на окурках папирос "Дели"...
Дактилоскопическая экспертиза. Проявить все обнаруженные отпечатки
пальцев, сравнить с отпечатками потерпевшей, ее мужа, сестры на предмет
идентификации... Комплексная химическая и органолептическая экспертиза.
Выявить тождественность жидкости в бутылке с этикеткой "Азербайджанское
вино. Кюрдамир" этому вину, установить наличие либо отсутствие
каких-либо примесей в исследуемой жидкости, в положительном случае
исследовать примеси...
Я так много и так быстро писать не привык - пальцы замлели, и я
потряс ими.
Панков пообещал:
- Скоро закончим. Пишите: графическая экспертиза. Установить, кем
исполнена - не Груздевым ли? - записка угрожающего содержания. Для чего
изъять образцы произвольного письма Груздева, контрольный текст
свободного письма и текст, исполненный обвиняемым под диктовку...
Дальше: следственным путем проверить содержание всех письменных
документов, изъятых с места происшествия. Допросить сослуживцев
потерпевшей и обвиняемого, его сожительницу. Оперативным и следственным
путем - активные и неотложные меры розыска имущества потерпевшей,
похищенного из ее дома... Все.- И Панков с облегчением, хотя и не без
самодовольства, посмотрел на меня.
- Более или менее понятно,- сказал я.- Это мы будем исполнять?
- Со мной в контакте. Для начала я вынесу постановление об
экспертизах, а вы свяжитесь с экспертами.
Оставив для нас целый список неотложных "оперативных и следственных
мероприятий", Панков положил в футлярчик очки, надел свои резиновые
броненосцы, взял зонтик, отбыл; и почти сразу же пришел Жеглов, чем-то
весьма довольный. Но расспрашивать его я не стал: захочет - сам
расскажет, а показал ему панковский списочек.
- Солидно,- хмыкнул Жеглов.- Но все правильно. Черт старый,
следственные дела мог бы и себе оставить, нам оперативных выше головы
хватает. Да ладно уж, у них дел по тридцать на одного следователя в
производстве. Если мы станем дожидаться, пока он сам сделает... Э-эх,
ладно. Пошли питаться?
Питаться - это хорошо! Я питаться в любой момент был готов, прямо
ненормально есть все время хотелось, как троглодиту какому-то. Я уж и
курить побольше старался,- говорят, аппетит отбивает, но у кого, может,
и отбивает, да только не у меня. Американцы, когда мы с ними на Эльбе
встретились, все время резинку жевали. Не от голода, конечно, мы все там
сытые были, куда уж, а от баловства; привычка это у них такая. Эх,
сейчас бы иметь запас такой резинки, я бы ее все время жевал, все ж не
так голодно. Да чего там, где она, та резинка, да и харчи наши фронтовые
вспоминать не хочется...
- Есть, товарищ начальник, питаться. Разрешите идти?
Не успел Жеглов рта раскрыть, в дверь постучали. Вошел генерал,
летчик, плащ на руках. И орденов тьма-тьмущая,- у летчиков-то их всю
