побираться...
Вполне естественно, что молодежь, наслушавшись о таких порядках, ук-
лонялась от ежегодных смотров, как могла. У "прогульщиков" отбирали име-
ния, били батогами, ссылали в Азов, даже объявляли вне закона - не помо-
гало. Вряд ли дело тут в "неприятии новшеств". Образование, насильно на-
вязанное, мало чем отличавшееся от каторги, не учитывавшее вкусов, жела-
ний и способностей, вызывало такое отвращение, что тысячи людей рискова-
ли попасть в ссылку и подвергнуться конфискации имущества, лишь бы
только не угодить в учение...
И.Т. Посошков оставил воспоминания об одном, вовсе уж курьезнейшем
примере: "В Устрицком стану есть дворянин Федор Мокеев сын Пустошкин,
уже состарился, а на службе никакой и одной ногой не бывал; и какие по-
сылки жестокие за ним ни бывали, никто взять его не мог: одних дарами
ублаготворит, а ежели кого дарами угобзить не может, то притворит себе
тяжкую болезнь или возложит на себя юродство и в озеро по бороду опус-
тится. И за таким его пронырством иные его и с дороги отпускали; а домой
приехав, как лев рыкает. И никакой службы великому государю, кроме
озорства, не показал, и все его боятся. Детей у него четыре сына выроще-
ны, младшему уже 17, и никто их в службу выслать не мог..."
Можно, конечно, заклеймить этого Пустошкина как врага прогресса...
Однако... Положа руку на сердце - кто из молодых читателей этой книги
согласился бы, чтобы его, не спросив желания и не испытав способностей,
загнали за тридевять земель слушать лекции на непонятном языке? Причем
вынуждая добывать средства на жизнь нищенством? Кто отдал бы своего ре-
бенка в заведение вроде Навигацкой школы добром?
Кстати, первая художественная зарубежная книга была переведена на
русский только в 1760 г. - французский куртуазный роман аббата Талемана
"Езда на остров любви". До того переводились лишь учебники артиллерийс-
кого дела и руководства по управлению парусами.
Культурой и не пахло...
Спустя десятилетия после смерти Петра образование, якобы поднятое ца-
рем-реформатором на недосягаемую по сравнению с "застойной Русью" высо-
ту, оставалось в самом жалком состоянии. А это наглядно свидетельствует,
что и в этой области Петр ограничился скорее видимостью реформ...
Слово писателю прошлого столетия: "По мысли Петра Великого и его пос-
ледователей, первые учрежденные в России высшие учебные заведения, имев-
шие целью "произвести людей, способных к наукам", должны были послужить
рассадником просвещения и дать контингент учителей и воспитателей для
вновь образуемых школ и вообще для образования "шляхетского" юношества.
Но в какой степени они оправдывали это назначение и в каком размере про-
изводили людей, действительно "способных к наукам" и к. преподаванию,
можно судить, например, по состоянию наилучше обставленных к тому време-
ни академических учебных заведений.
В отчете академии наук за 1759-й год о подведомственных ей универси-
тете и гимназии находим официальное известие, что "как между студентами,
так и гимназистами находится почти половина отчасти пьяниц, забияк, ле-
нивых, непонятливых и в учении никакого успеха себе не оказавших, кото-
рые признавали "учение себе крайним принуждениям и тягостию". Ввиду это-
го академия сознавалась, что состояние ее учебных заведений "нимало не
соответствует с высочайшим намерением Ея Императорского Величества и с
ожидаемой от академии народною пользою".
Конечно, можно в очередной раз сослаться на то, что народ вновь по-
пался какой-то неправильный, не такой, однако гораздо честнее будет пос-
мотреть в корень: такие реформы именно таким бардаком и должны были за-
кончиться. Петр всегда и во всем выглядел полнейшим антиподом Мидаса:
все, к чему он прикасался, превращалось в дерьмо...
РЕЛИГИЯ
Еще до революции объективные историки, никоим образом не принадлежа-
щие к атеистам, отмечали, что ко временам Петра русская православная
церковь переживала тяжелый кризис. Это мнение, в свою очередь, было ос-
новано на свидетельствах современников событий, которые писали, что "во
всем видится слабо и неисправно", что единственная в Москве духовная
школа пала так, что "живущие в ней скорбят и всего лишаются, и учиться в
ней невозможно, потолки и печи и иные строения обвалилися". Патриарх же
"весь ушел в свои личные дела, строит свои имения да отбывает пышные
церковные церемонии". Верхушка духовенства стала практически недосягае-
мой для рядовых священников, "как двери рая для изгнанных прародителей".
Не то что простоватому сельскому попику, но и иному настоятелю большого
монастыря с превеликими усилиями удавалось дойти даже не до патриарха -
до патриаршего секретаря-дьяка.
Архиерей в провинции заставлял водить себя под руки и шествовал не
иначе, как под звон колоколов. Тех, кто являлся для поставления в свя-
щенники, владыка держал на крыльце в любую погоду по несколько часов.
Перевестись из одного прихода в другой можно было только за взятку.
Встречались архиереи, во всеуслышание бранившие прямо в церкви простых
священников, даже бившие их, сажавшие в цепи и в колодки (повторяю, я
цитирую не "антирелигиозные" листки и брошюры, а работы православных ис-
ториков царских времен).
Низшее духовенство, третируемое и угнетаемое, порой и не заслуживало
"деликатного" обращения. В огромном большинстве своем оно не только не
могло "наизусть проповедовать догматы и законы Св. Писания", но и едва
разумело грамоте. Многие "проникали" в священники благодаря взятке. Отцы
Собора 1667 г. прямо констатировали, что в священники попадают "сельские
невежды, из коих иные и скота пасти не умели".
Доходило до того, что этакие "отцы-пастыри", чтобы быстрее отвязаться
от длинной церковной службы, читали молитвы... в шапку, принесенную
родственником того, кто не мог или не хотел идти в церковь. Дома "про-
гульщик" надевал эту шапку на специально выбритую макушку - и считал,
что отныне на него и без посещения храма снизошла благодать. Попадались
священники, служившие молебны под дубом, а потом раздававшие ветки и же-
луди, как освященные - конечно, не бесплатно.
Небрежное отношение к себе и своему сану отражалось даже в одежде. По
словам современника, "...иной такой пресвитер возложит на ся одежду зла-
тотканую, а на ногах лапти во всякой грязи обваленные, а кафтан нижний
весь гнусен". Еще в XVII в. жаловались на "безместных попов", кучками
сидевших у московских Спасских ворот и на Варварке: "...безчинства чинят
всякие, меж себя бранятся и укоризны чинят скаредные и смехотворные, а
иные меж себя играют и на кулачки бьются". В документах того времени
частенько попадаются даже дела о священниках, которых прихожане "били и
увечили", не пуская в церковь - конечно, из-за образа жизни "духовных
наставников".
Опять-таки современники с нескрываемой горечью пишут, что в монастыри
стали уходить отнюдь не в поисках душевного спасения. Ростовский епископ
Георгий Дашков в письме царю с отчаянием сообщает, что чернецы его епар-
хии "спились и заворовались". Монахи за плату венчали браки (что им было
по церковному уставу строжайше запрещено), давали деньги в рост. Отмеча-
лись случаи, когда муж, желая избавиться от жены, призывал в дом "неве-
домого монаха", и тот насильно постригал женщину в инокини.
Дошло до того, что в Москве, в Успенском соборе, дьяконы из озорства
бросали воском в служащих молебен священников. Митрополит ростовский,
впоследствии канонизированный, Димитрий, с горечью писал: "Окаянное наше
время! И не знаю, кого прежде надобно винить, сеятелей или землю, свя-
щенников или сердца человеческие, или тех и других вместе? Иереи небре-
гут, а люди заблуждаются, иереи не учат, а люди невежествуют, иереи сло-
ва Божьего не проповедуют, а люди не слушают и слушать не хотят. С обеих
сторон худо: иереи глупы, а люди неразумны... О, окаянные иереи, не ра-
дящие о доме своем!"
Св. Димитрий Ростовский подробно объяснял, что но имел в виду, обру-
шиваясь на "окаянных иереев": "Что тебя привело в чин священнический, то
ли, дабы спасти себя и других? Вовсе нет, а чтобы прокормить жену, детей
и домашних... Ты поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса!"
Короче говоря, "церковное образование и просвещение народа останови-
лось, церковная благотворительность не существовала, духовенство в массе
своей не стояло выше паствы, а паства опускалась до глубин невежества,
грубости, безнравственности, равнодушия в вопросах веры, суеверного от-
ношения к ним. Церковь, как носительница нравственных начал в жизни го-
сударства, переставала существовать, не в состоянии поддерживать себя и
свое достоинство".
Причина лежала на поверхности, ее видели уже тогда: деятельность Ни-
кона, приведшая к расколу, "...из русского церковного общества петровс-
ких времен осталось при старых обрядах, следовательно, вне влияния гос-
подствующей церкви, очень большое сравнительно количество людей, и это
были как раз те, которые по складу своего ума и натуры жили деятельной
религиозной жизнью, любили мыслить и спорить на религиозные темы, посе-
щали храмы, знали круг церковного пения и чтения и твердо держались за
церковные обряды и обычаи, какими они хранились древнерусской церковью,
не допуская самой возможности каких-либо перемен в них... в массе русс-
ких людей они были по-своему передовые люди, охранители благочестия,
жившие живой религиозной мыслью. Этим людям нельзя было приказать с уве-
ренностью в их повиновении верить так, а не этак, молиться вот так, а не
иначе, как это можно было делать по отношению к безразлично-суеверной
массе, утопавшей в полном невежестве и совершенно не подымавшейся до
вопросов личного нравственного совершенствования во имя религиозных по-
буждений".
Увы, официальная церковь как раз и имела дело с этой "безразлично-су-
еверной массой" (которой, конечно же, гораздо легче управлять), а на
старообрядцев, "передовых людей и охранителей благочестия" при Петре об-
рушились массовые репрессии, о которых я подробнее расскажу чуть позже.
В отношении к религии Петр по своему всегдашнему обыкновению, о чем
бы ни зашла речь, страдал шизофренической раздвоенностью теории и прак-
тики, слов и дел. На словах он показывал себя ревнителем православия -
но преспокойно принимал в Англии причастие по англиканскому образцу, а в
Германии перед памятником Лютеру произнес хвалебную речь в честь "сего
великого пастыря". Когда случайно произошло какое-то промедление при
пострижении в монахини царицы Евдокии, Петр так рассердился на патриарха
Адриана, что тот, всерьез опасаясь за свою жизнь, свалил вину на архи-
мандрита и четырех священников - все пятеро были тут же арестованы и от-
правлены в страшный Преображенский приказ. Когда во время стрелецких
казней патриарх по стародавнему обычаю, побуждавшего его молиться за го-
нимых, возглавил двинувшийся в Преображенское крестный ход, Петр орал на
главу православной церкви, как капрал на недотепуновобранца...
В то же время продолжал свои потехи "всепьянейший собор". Тот самый,
где были шутовские фигуры "патриархов", "кардиналов", "епископов", "ар-
химандритов", "попов и дьяконов" - около 200 человек. "Патриархом" счи-
тался воспитатель Петра, ничтожный пьянчужка Зотов. Доходило до того,
что священников (!) забавы ради заставляли по всем правилам венчать в
церквах шута с вдовой или карлика с карлицей (помнится, кто-то негодовал
на большевиков, впоследствии венчавших священников с кобылами? Корни та-
ятся в петровских кощунственных забавах...). Публичное святотатство,
когда при шутовском "освящении храма бога Вакха во дворце Лефорта" народ
крестили табачными трубками, связанными в виде креста, ужаснуло даже
чуждого православию иностранца, немцалютеранина Иоганна Корба...
Вот что пишет об этих забавах современный богослов протоиерей Лев Ле-
