журный, распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоцикле-
тов с пулеметами для поимки иностранного консультанта. Что?
Заезжайте за мною, я сам с вами поеду... Говорит поэт Бездомный
из сумасшедшего дома... Как ваш адрес?- Шепотом спросил без-
домный у доктора, прикрывая трубку ладонью, - а потом опять
закричал в трубку:- вы слушаете? Алло!.. Безобразие!- Вдруг
завопил Иван и швырнул трубку в стену. Затем он повернулся к
врачу, протянул ему руку, сухо сказал "До свидания" и собрался
уходить.
Помилуйте, куда же вы хотите идти?- Заговорил врач, вгляды-
ваясь в глаза Ивана, - глубокой ночью, в белье... Вы плохо чув-
ствуете себя, останьтесь у нас!
- Пропустите-ка, - сказал Иван санитарам, сомкнувшимся у
дверей.- Пустите вы или нет?- Страшным голосом крикнул поэт.
Рюхин задрожал, а женщина нажала кнопку в столике, и на его
стеклянную поверхность выскочила блестящая коробочка и запаян-
ная ампула.
- Ах так?!- Дико и затравленно озираясь, произнес Иван, -
ну ладно же! Прощайте...- И головою вперед он бросился в штору
окна. Раздался удар, но небьющиеся стекла за шторою выдержали
его, и через мгновение Иван забился в руках у санитаров. Он
хрипел, пытался кусаться, кричал:
- так вот вы какие стеклышки у себя завели!.. Пусти! Пусти,
говорю!
Шприц блеснул в руках у врача, женщина одним взмахом рас-
порола ветхий рукав толстовки и вцепилась в руку с неженской
силой. Запахло эфиром. Иван ослабел в руках четырех человек, и
ловкий врач воспользовался этим моментом и вколол иглу в руку
Ивану. Ивана подержали еще несколько секунд, и потом опустили
на дИван.
- Бандиты!- Прокричал Иван и вскочил с дИвана, но был во-
дворен на него опять. Лишь только его отпустили, он опять было
вскочил, но обратно уже сел сам. Он помолчал, диковато озира-
ясь, потом неожиданно зевнул, потом улыбнулся со злобой.
- Заточили все-таки, - сказал он, зевнул еще раз, неожидан-
но прилег, голову положил на подушку, кулак по-детски под щеку,
забормотал уже сонным голосом, без злобы:- ну и очень хорошо...
Сами же за все и поплатитесь. Я предупредил, а там как хотите!
Меня же сейчас более всего интересует понтий пилат... Пилат...-
Тут он закрыл глаза.
- Ванна, сто семнадцатую отдельную и пост к нему, - рас-
порядился врач, надевая очки. Тут рюхин опять вздрогнул: бес-
шумно открылись белые двери, за ними стал виден коридор, осве-
щенный синими ночными лампами. Из коридора выехала на резиновых
колесиках кушетка, на нее переложили затихшего Ивана, и он уе-
хал в коридор, и двери за ним замкнулись.
- Доктор, - шепотом спросил потрясенный рюхин, - он, зна-
чит, действительно болен?
- О да, - ответил врач.
- А что же это такое с ним?- Робко спросил рюхин.
Усталый врач поглядел на рюхина и вяло ответил:
- двигательное и речевое возбуждение... Бредовые интер-
претации... Случай, по-видимому, сложный... Шизофрения, надо
полагать. А тут еще алкоголизм...
Рюхин ничего не понял из слов доктора, кроме того, что дела
Ивана николаевича, видно, плоховаты, вздохнул и спросил:
- а что это он все про какого-то консультанта говорит?
- Видел, наверно, кого-то, кто поразил его расстроенное
воображение. А может быть, галлюцинировал...
Через несколько минут грузовик уносил рюхина в Москву. Све-
тало, и свет еще не погашенных на шоссе фонарей был уже не ну-
жен и неприятен. Шофер злился на то, что пропала ночь, гнал
машину что есть сил, и ее заносило на поворотах.
Вот и лес отвалился, остался где-то сзади, и река ушла ку-
да-то в сторону, навстречу грузовику сыпалась разная разность:
какие-то заборы с караульными будками и штабеля дров, высочен-
ные столбы и какие-то мачты, а на мачтах нанизанные катушки,
груды щебня, земля, исполосованная каналами, - словом, чувст-
вовалось, что вот-вот она, Москва, тут же, вон за поворотом, и
сейчас навалится и охватит.
Рюхина трясло и швыряло, какой-то обрубок, на котором он
поместился, то и дело пытался выскользнуть из-под него. Ресто-
ранные полотенца, подброшенные уехавшими ранее в троллейбусе
милиционером и пантелеем, ездили по всей платформе. Рюхин пы-
тался было их собрать, но, прошипев почему-то со злобой: "Да ну
их к черту! Что я, в самом деле, как дурак верчусь?.."- Отшвыр-
нул их ногой и перестал на них глядеть.
Настроение духа у едущего было ужасно. Становилось ясным,
что посещение дома скорби оставило в нем тяжелейший след. Рюхин
старался понять, что его терзает. Коридор с синими лампами,
прилипший к памяти?Мысль о том, что худшего несчастья, чем ли-
шение разума, нет на свете? Да, да, конечно, и это. Но это- так
ведь, общая мысль. А вот есть что-то еще. Что же это? Обида,
вот что. Да, да, обидные слова, брошенные Бездомным прямо в
лицо. И горе не в том, что они обидные, а в том, что в них за-
ключается правда.
Поэт не глядел уже по сторонам, а, уставившись в грязный
трясущийся пол, стал что-то бормотать, ныть, глодая самого се-
бя.
Да, стихи... Ему- тридцать два года! В самом деле, что же
дальше?- И дальше он будет сочинять по нескольку стихотворений
в год.- До старости?- Да, до старости.- Что же принесут ему эти
стихотворения? Славу? "Какой вздор! Не обманывай-то хоть сам
себя. Никогда слава не придет к тому, кто сочиняет дурные сти-
хи. Отчего они дурные? Правду, правду сказал!- Безжалостно об-
ращался к самому себе рюхин, - не верю я ни во что из того, что
пишу!.."
Отравленный взрывом неврастении, поэт покачнулся, пол под
ним перестал трястись. Рюхин поднял голову и увидел, что они
уже в москве и, более того, что над москвой рассвет, что облако
подсвечено золотом, что грузовик его стоит, застрявши в колонне
других машин у поворота на бульвар, и что близехонько от него
стоит на постаменте металлический человек, чуть наклонив голо-
ву, и безразлично смотрит на бульвар.
Какие-то странные мысли хлынули в голову заболевшему поэту.
"Вот пример настоящей удачливости...- Тут рюхин встал во весь
рост на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на
никого не трогающего чугунного человека, - какой бы шаг он ни
сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на по-
льзу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не по-
нимаю... Что-нибудь особенное есть в этих словах: "буря
мглою..."? Не понимаю!.. Повезло, повезло!- Вдруг ядовито за-
ключил рюхин и почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся,
- стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и
обеспечил бессмертие..."
Колонна тронулась. Совершенно больной и даже постаревший
поэт не более чем через две минуты входил на веранду грибо-
едова. Она уже опустела. В углу допивала какая-то компания, и в
центре ее суетился знакомый конферансье в тюбетейке и с бокалом
"Абрау" в руке.
Рюхин, обремененный полотенцами, был встречен арчибальдом
арчибальдовичем очень приветливо и тотчас избавлен от проклятых
тряпок. Не будь рюхин так истерзан в клинике и на грузовике,
он, наверно, получил бы удовольствие, рассказывая о том, как
все было в лечебнице, и украшая этот рассказ выдуманными под-
робностями. Но сейчас ему было не до того, а кроме того, как ни
мало был наблюдателен рюхин, - теперь, после пытки в грузовике,
он впервые остро вгляделся в лицо пирата и понял, что тот хоть
и задает вопросы о бездомном, и даже восклицает "Ай-яй-яй!",
Но, по сути дела, совершенно равнодушен к судьбе бездомного и
ничуть его не жалеет. "И молодец! И правильно!"- С цинической,
самоуничтожающей злобой подумал рюхин и, оборвав рассказ о ши-
зофрении, попросил:
- арчибальд арчибальдович, водочки бы мне...
Пират сделал сочувствующее лицо, шепнул:
- понимаю... Сию минуту...- И махнул официанту.
Через четверть часа рюхин, в полном одиночестве, сидел,
скорчившись над рыбцом, пил рюмку за рюмкой, понимая и призна-
вая, что исправить в его жизни уже ничего нельзя, а можно толь-
ко забыть.
Поэт истратил свою ночь, пока другие пировали, и теперь
понимал, что вернуть ее нельзя. Стоило только поднять голову от
лампы вверх к небу, чтобы понять, что ночь пропала безвозврат-
но. Официанты, торопясь, срывали скатерти со столов. У котов,
шнырявших возле веранды, был утренний вид. На поэта неудержимо
наваливался день.
Глава 7
нехорошая квартирка
если бы в следующее утро степе лиходееву сказали бы так:
"Степа! Тебя расстреляют, если ты сию минуту не встанешь!"-
Степа ответил бы томным, чуть слышным голосом: "Расстреливайте,
делайте со мною, что хотите, но я не встану".
Не то что встать, - ему казалось, что он не может открыть
глаз, потому что, если он только это сделает, сверкнет молния и
голову его тут же разнесет на куски. В этой голове гудел тяже-
лый колокол, между глазными яблоками и закрытыми веками проплы-
вали коричневые пятна с огненно-зеленым ободком, и в довершение
всего тошнило, причем казалось, что тошнота эта связана со зву-
ками какого-то назойливого патефона.
Степа старался что-то припомнить, припоминалось только
одно- что, кажется, вчера и неизвестно где он стоял с салфеткой
в руке и пытался поцеловать какую-то даму, причем обещал ей,
что на другой день, и ровно в полдень, придет к ней в гости.
Дама от этого отказывалась, говоря: "Нет, нет, меня не будет
дома!"- А степа упорно настаивал на своем: "А я вот возьму да и
приду!"
Ни какая это была дама, ни который сейчас час, ни какое
число, ни какого месяца- степа решительно не знал и, что хуже
всего, не мог понять, где он находится. Он постарался выяснить
хотя бы последнее и для этого разлепил слипшиеся веки левого
глаза. В полутьме что-то тускло отсвечивало. Степа наконец
узнал трюмо и понял, что он лежит навзничь у себя на кровати,
то есть на бывшей ювелиршиной кровати, в спальне. Тут ему так
ударило в голову, что он закрыл глаз и застонал.
Об"Яснимся: степа лиходеев, директор театра варьете, очнул-
ся утром у себя в той самой квартире, которую он занимал по-
полам с покойным берлиозом, в большом шестиэтажном доме, покоем
расположенном на садовой улице.
Надо сказать, что квартира эта- N 50- давно уже поль-
зовалась если не плохой, то, во всяком случае, странной репута-
цией. Еще два года тому назад владелицей ее была вдова ювелира
де фужере. Анна францевна де фужере, пятидесятилетняя почтенная
и очень деловая дама, три комнаты из пяти сдавала жильцам:
одному, фамилия которого была, кажется, беломут, и другому- с
утраченной фамилией.
И вот два года тому назад начались в квартире необ"яснимые
происшествия: из этой квартиры люди начали бесследно исчезать.
Однажды в выходной день явился в квартиру милиционер, вы-
звал в переднюю второго жильца (фамилия которого утратилась) и
сказал, что того просят на минутку зайти в отделение милиции в
чем-то расписаться. Жилец приказал анфисе, преданной и давней
домашней работнице анны францевны, сказать, в случае если ему
будут звонить, что он вернется через десять минут, и ушел вме-
сте с корректным милиционером в белых перчатках. Но не вернулся
он не только через десять минут, а вообще никогда не вернулся.
Удивительнее всего то, что, очевидно, с ним вместе исчез и ми-
лиционер.
Набожная, а откровеннее сказать- суеверная анфиса так на-
прямик и заявила очень расстроенной анне францевне, что это
колдовство и что она прекрасно знает, кто утащил и жильца и
милиционера, только к ночи не хочет говорить. Ну, а колдовству,
как известно, стоит только начаться, а там уж его ничем не
остановишь. Второй жилец исчез, помнится, в понедельник, а в
среду как сквозь землю провалился беломут, но, правда, при дру-
гих обстоятельствах. Утром за ним заехала, как обычно, машина,
