отозвалась настасья лукинишна непременова, московская купече-
ская сирота, ставшая писательницей и сочиняющая батальные мор-
ские рассказы под псевдонимом "штурман жорж".
- Позвольте!- Смело заговорил автор популярных скетчей за-
гривов.- Я и сам бы сейчас с удовольствием на балкончике чайку
попил, вместо того чтобы здесь вариться. Ведь заседание-то на-
значено в десять?
- Сейчас хорошо на клязьме, - подзудила присутствующих
штурман жорж, зная, что дачный литераторский поселок перелыгино
на клязьме- общее больное место.- Теперь уж соловьи, наверно,
поют. Мне всегда как-то лучше работается за городом, в особен-
ности весной.
- Третий год вношу денежки, чтобы больную базедовой боле-
знью жену отправить в этот рай, да что-то ничего в волнах не
видно, - ядовито и горько сказал новеллист иероним поприхин.
- Это уж как кому повезет, - прогудел с подоконника критик
абабков.
Радость загорелась в маленьких глазках штурман жоржа, и она
сказала, смягчая свое контральто:
- не надо, товарищи, завидовать. Дач всего двадцать две, и
строится еще только семь, а нас в "массолите" Три тысячи.
- Три тысячи сто одиннадцать человек, - вставил кто-то из
угла.
- Ну вот видите, - проговорила штурман, - что же делать?
Естественно, что дачи получили наиболее талантливые из нас...
- Генералы!- Напрямик врезался в склоку глухарев- сцена-
рист.
Бескудников, искусственно зевнув, вышел из комнаты.
- Одни в пяти комнатах в перелыгине, - вслед ему сказал
глухарев.
- Лаврович один в шести, - вскричал денискин, - и столовая
дубом обшита!
- Э, сейчас не в этом дело, - прогудел абабков, - а в том,
что половина двенадцатого.
Начался шум, назревало что-то вроде бунта. Стали звонить в
ненавистное перелыгино, попали не в ту дачу, к лавровичу, узна-
ли, что лаврович ушел на реку, и совершенно от этого расстро-
ились. Наобум позвонили в комиссию изящной словесности по до-
бавочному N 930 и, конечно, никого там не нашли.
- Он мог бы и позвонить!- Кричали денискин, глухарев и
квант.
Ах, кричали они напрасно: не мог Михаил Александрович по-
звонить никуда. Далеко, далеко от грибоедова, в громадном зале,
освещенном тысячесвечовыми лампами, на трех цинковых столах
лежало то, что еще недавно было Михаилом Александровичем.
На первом- обнаженное, в засохшей крови, тело с перебитой
рукой и раздавленной грудной клеткой, на другом - голова с вы-
битыми передними зубами, с помутневшими открытыми глазами, ко-
торые не пугал резчайший свет, а на третьем - груда заскорузлых
тряпок.
Возле обезглавленного стояли: профессор судебной медицины,
паталогоанатом и его прозектор, представители следствия и вы-
званный по телефону от больной жены заместитель Михаила алек-
сандровича Берлиоза по "массолиту"- Литератор желдыбин.
Машина заехала за желдыбиным и, первым долгом, вместе со
следствием, отвезла его (около полуночи это было) на квартиру
убитого, где было произведено опечатание его бумаг, а затем уж
все поехали в морг.
Вот теперь стоящие у останков покойного совещались, как
лучше сделать: пришить ли отрезанную голову к шее или выставить
тело в грибоедовском зале, просто закрыв погибшего наглухо до
подбородка черным платком?
Да, Михаил Александрович никуда не мог позвонить, и совер-
шенно напрасно возмущались и кричали денискин, глухарев и квант
с бескудниковым. Ровно в полночь все двенадцать литераторов
покинули верхний этаж и спустились в ресторан. Тут опять про
себя недобрым словом помянули Михаила Александровича: все сто-
лики на веранде, натурально, оказались уже занятыми, и пришлось
оставаться ужинать в этих красивых, но душных залах.
И ровно в полночь в первом из них что-то грохнуло, зазвене-
ло, посыпалось, запрыгало. И тотчас тоненький мужской голос
отчаянно закричал под музыку: "аллилуйя!!" Это ударил знамени-
тый грибоедовский джаз. Покрытые испариной лица как будто за-
светились, показалось, что ожили на потолке нарисованные лоша-
ди, в лампах как будто прибавили свету, и вдруг, как бы сорвав-
шись с цепи, заплясали оба зала, а за ними заплясала и веранда.
Заплясал глухарев с поэтессой тамарой полумесяц, заплясал
квант, заплясал жукопов - романист с какой-то киноактрисой в
желтом платье. Плясали: драгунский, чердакчи, маленький дени-
скин с гигантской штурман жоржем, плясала красавица архитектор
семейкина-галл, крепко схваченная неизвестным в белых рогож-
ковых брюках. Плясали свои и приглашенные гости, московские и
приезжие, писатель иоганн из кронштадта, какой-то витя куфтик
из ростова, кажется, режиссер, с лиловым лишаем во всю щеку,
плясали виднейшие представители поэтического подраздела "мас-
солита", То есть павианов, богохульский, сладкий, шничкин и
адельфина буздяк, плясали неизвестной профессии молодые люди в
стрижке боксом, с подбитыми ватой плечами, плясал какой-то
очень пожилой с бородой, в которой застряло перышко зеленого
лука, плясала с ним пожилая, доедаемая малокровием девушка в
оранжевом шелковом измятом платьице.
Оплывая потом, официанты несли над головами запотевшие
кружки с пивом, хрипло и с ненавистью кричали: "виноват, граж-
данин!" Где-то в рупоре голос командовал: "карский раз! Зубрик
два! Фляки господарские!!" Тонкий голос уже не пел, а завывал:
"аллилуйя!". Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал
грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спуска-
ли в кухню. Словом ад.
И было в полночь видение в аду. Вышел на веранду чер-
ноглазый красавец с кинжальной бородой, во фраке и царственным
взором окинул свои владения. Говорили, говорили мистики, что
было время, когда красавец не носил фрака, а был опоясан широ-
ким кожаным поясом, из-за которого торчали рукояти пистолетов,
а его волосы воронова крыла были повязаны алым шелком, и плыл в
караибском море под его командой бриг под черным гробовым фла-
гом с адамовой головой.
Но нет, нет! Лгут обольстители-мистики, никаких караибских
морей нет на свете, и не плывут в них отчаянные флибустьеры, и
не гонится за ними корвет, не стелется над волною пушечный дым.
Нет ничего, и ничего и не было! Вон чахлая липа есть, есть чу-
гунная решетка и за ней бульвар... И плавится лед в вазочке, и
видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то бычьи глаза, и
страшно, страшно... О боги, боги мои, яду мне, яду!..
И вдруг за столиком вспорхнуло слово: "Берлиоз!!" Вдруг
джаз развалился и затих , как будто кто-то хлопнул по нему ку-
лаком. "Что, что, что, что?!!" - "Берлиоз!!!". И пошли вскаки-
вать, пошли вскакивать.
Да, взметнулась волна горя при страшном известии о Михаиле
Александровиче. Кто-то суетился, кричал, что необходимо сейчас
же, тут же, не сходя с места, составить какую-то коллективную
телеграмму и немедленно послать ее.
Но какую телеграмму, спросим мы, и куда? И зачем ее посы-
лать? В самом деле, куда? И на что нужна какая бы то ни было
телеграмма тому, чей расплющенный затылок сдавлен сейчас в ре-
зиновых руках прозектора, чью шею сейчас колет кривыми иглами
профессор? Погиб он и не нужна ему никакая телеграмма. Все кон-
чено, не будем больше загружать телеграф.
Да, погиб, погиб... Но мы то ведь живы!
Да, взметнулась волна горя, но подержалась, подержалась и
стала спадать, и кой-кто уже вернулся к своему столику и- спер-
ва украдкой, а потом и в открытую - выпил водочки и закусил. В
самом деле, не пропадать же куриным котлетам де-воляй? Чем мы
поможем Михаилу Александровичу? Тем, что голодными останемся?
Да ведь мы-то живы!
Натурально, рояль закрыли на ключ, джаз разошелся, несколь-
ко журналистов уехали в свои редакции писать некрологи. Стало
известно, что приехал из морга желдыбин. Он поместился в каби-
нете покойного наверху, и тут же прокатился слух, что он и бу-
дет замещать Берлиоза. Желдыбин вызвал к себе из ресторана всех
двенадцать членов правления, и на срочно начавшемся в кабинете
Берлиоза заседании приступили к обсуждению неотложных вопросов
об убранстве колонного грибоедовского зала, о перевозе тела из
морга в этот зал, об открытии доступа в него и о прочем, свя-
занном с прискорбным событием.
А ресторан зажил своей обычной ночной жизнью и жил бы ею до
закрытия, то есть до четырех часов утра, если бы не произошло
нечто, уже совершенно из ряду вон выходящее и поразившее ресто-
ранных гостей гораздо больнее, чем известие о гибели Берлиоза.
Первыми заволновались лихачи, дежурившие у ворот грибоедов-
ского дома. Слышно было, как один из них, приподнявшись на коз-
лах прокричал:
- тю! Вы только поглядите!
Вслед за тем, откуда ни возьмись, у чугунной решетки вспых-
нул огонечек и стал приближаться к веранде. Сидящие за столика-
ми стали приподниматься и всматриваться и увидели, что вместе с
огонечком шествует к ресторану белое привидение. Когда оно при-
близилось к самому трельяжу, все как закостенели за столиками с
кусками стерлядки на вилках и вытаращив глаза. Швейцар, вышед-
ший в этот момент из дверей ресторанной вешалки во двор, чтобы
покурить, затоптал папиросу и двинулся было к привидению с яв-
ной целью преградить ему доступ в ресторан, но почему-то не
сделал этого и остановился, глуповато улыбаясь.
И привидение, пройдя в отверстие трельяжа, беспрепятственно
вступило на веранду. Тут все увидели, что это - никакое не при-
видение, а Иван николаевич Бездомный - известнейший поэт.
Он был бос, в разодранной беловатой толстовке, к коей на
груди английской булавкой была приколота бумажная иконка со
стершимся изображением известного святого, и в полосатых белых
кальсонах. В руке Иван николаевич нес зажженную венчальную све-
чу. Правая щека Ивана николаевича была свежеизодрана. Трудно
даже измерить глубину молчания, воцарившегося на веранде. Видно
было, как у одного из официантов пиво течет из покосившейся
набок кружки на пол.
Поэт поднял свечу над головой и громко сказал:
- здорово, други!- После чего заглянул под ближайший столик
и воскликнул тоскливо:- нет, его здесь нет!
Послышались два голоса. Бас сказал безжалостно:
- готово дело. Белая горячка.
А второй, женский, испуганный, произнес слова:
- как же милиция-то пропустила его по улицам в таком виде?
Это Иван николаевич услыхал и отозвался:
- дважды хотели задержать, в скатертном и здесь, на брон-
ной, да я махнул через забор и, видите, щеку изорвал!- Тут Иван
николаевич поднял свечу и вскричал:- братья во литературе!
(Осипший голос его окреп и стал горячей) слушайте меня все! Он
появился! Ловите же его немедленно, иначе он натворит неопису-
емых бед!
- Что? Что? Что он сказал? Кто появился?- Понеслись голоса
со всех сторон.
- Консультант!- Ответил Иван, - и этот консультант сейчас
убил на патриарших мишу Берлиоза.
Здесь из внутреннего зала повалил на веранду народ, вокруг
Иванова огня сдвинулась толпа.
- Виноват, виноват, скажите точнее, - послышался над ухом
Ивана тихий и вежливый голос, - скажите, как это убил? Кто
убил?
- Иностранный консультант, профессор и шпион!- Озираясь,
отозвался Иван.
- А как его фамилия? - Тихо спросили на ухо.
- То-то фамилия!- В тоске крикнул Иван, - кабы я знал фами-
лию! Не разглядел я фамилию на визитной карточке... Помню толь-
ко первую букву "ве", На "ве " Фамилия! Какая же это фамилия на
ве?- Схватившись рукою за лоб, сам у себя спросил Иван и вдруг
забормотал:- ве, ве, ве! Ва... Во... Вашнер? Вагнер? Вайнер?
Вегнер? Винтер?- Волосы на голове Ивана стали ездить от напря-
жения.
- Вульф?- Жалостно выкрикнула какая-то женщина.
Иван рассердился.
- Дура!- Прокричал он, ища глазами крикнувшую.- Причем
здесь вульф? Вульф ни в чем не виноват! Во, во... Нет! Так не
