разговаривали -- они денно и нощно чирикали.
Мы с Джойс встречались за завтраком и обедом -- весьма поспешно, и
получалось очень мило. Хотя ей и удавалось меня по-прежнему время от
времени сношать, все же лучше, чем раньше. Но попугаи...
-- Послушай, крошка...
-- Ну что еще?
-- Ладно. Я уже привык к герани, к мухам и к Пикассо, но ты должна
понять, что я работаю по 12 часов в ночь, а помимо этого изучаю план, а ты
насилуешь остатки моей энергии...
-- Насилую?
-- Ладно. Я не так выразился. Прости.
-- Что ты имеешь в виду -- насилую?
-- Я же сказал -- выкинь из головы! Но смотри, все дело в попугаях.
-- Так значит теперь попугаи! Они тебя тоже насилуют?
-- Да, насилуют.
-- Кто же сверху?
-- Слушай, не остри. Не будь такой гадкой. Я пытаюсь тебе кое-что
сказать.
-- Теперь ты мне пытаешься сказать, какой мне быть!
-- Хорошо! Блядь! Ты у нас -- при деньгах! Ты дашь мне сказать или нет?
Отвечай: да или нет?
-- Ладно, сосунок: да.
-- Ладно. Сосунок вот что хочет сказать: Мама! Мама! Эти ебаные попугаи
сводят меня с ума!
-- Ладно, теперь расскажи маме, как именно эти попугаи сводят тебя с
ума.
-- А вот так, мама, эти твари целыми днями трещат, ни на минуту не
останавливаются, а я все жду, чтобы они что-нибудь сказали, но они никогда
ничего не говорят, а я целый день не могу заснуть, слушая этих идиотов!
-- Ладно, сосунок. Если они не дают тебе спать, выставь их.
-- Выставить, мама?
-- Да, выстави.
-- Хорошо, мама.
Она поцеловала меня и провиляла жопой вниз по лестнице на свою
ментовскую работу.
Я забрался в постель и попробовал уснуть. Как же они трещали! Болела
каждая мышца моего тела. Если я лежал на этом боку, если я лежал на том
боку, если я лежал на спине -- все болело. Я обнаружил, что легче всего
лежать на животе, но от этого уставал. Чтобы из одного положения
перевернуться в другое, требовалось добрых две-три минуты.
Я ворочался и вертелся, матерясь, постанывая, да и немного похохатывая
тоже над нелепостью положения. А те все трещали. Они меня достали. Что они
знают о боли в этой своей клетушке? Трепачи яйцеголовые! Одни перья --
мозгов-то с булавочную головку.
Я умудрился вылезти из постели, сходить в кухню, набрать в чашку воды,
а потом подошел к клетке и окатил их обоих.
-- Ебанутые твари! -- выматерил их я.
Они злобно посмотрели на меня из-под мокрых перьев. Но замолчали! Нет
лучше средства, чем старое доброе водолечение. Я позаимствовал страничку у
психоаналитиков.
Потом зеленый с желтой грудкой изогнулся и цапнул себя за живот. Затем
поднял голову и зачирикал с красным с зеленой грудкой -- и пошло-поехало.
Я сидел на кровати и слушал их. Подошел Пикассо и куснул меня в лодыжку.
Это меня доконало. Я вынес клетку наружу. Пикассо шел за мной. 10000
мух поднялись в воздух. Я поставил клетку на землю, открыл дверцу и присел
на ступеньки.
Обе птички посмотрели на дверцу. Они не могли этого понять и
одновременно могли. Я слышал, как их крохотные мозги пытаются
функционировать. У них тут есть пища и вода, а что означает это открытое
простанство?
Зеленый с желтой грудкой пошел первым. Он соскочил в проем дверцы со
своей жердочки. Сел, цепляясь за проволоку. Посмотрел на мух. Постоял
секунд 15, стараясь принять решение. Затем у него в маленькой голове
что-то щелкнуло. Или у нее. Он не полетел. Он взмыл прямо внебо. Выше,
выше, выше, выше. Прямо вверх!
Стрелой! Мы с Пикассо сидели и смотрели. Чертова тварь исчезла.
Настала очередь красного с зеленой грудкой.
Красный оказался гораздо нерешительнее. Он нервно походил по дну клетки.
Дьявольски сложное решение. Людям, птицам, всем приходится его
принимать.
Трудная игра.
Поэтому красный ходил и обдумывал. Желтый свет солнца. Мухи жужжат.
Человек и собака наблюдают. И все это небо, все это небо.
Это было чересчур. Старина красный подскочил к проволоке. Три секунды.
ВЖЖИК!
Птицы не стало.
Мы с Пикассо взяли пустую клетку и вернулись в дом.
Я хорошо выспался впервые за много недель. Я даже забыл завести
будильник. Я скакал на белом коне по Бродвею в городе Нью-Йорке. Меня
только что выбрали мэром. У меня здорово стояло, а потом кто-то швырнул в
меня комком грязи... и Джойс меня растолкала.
-- Что случилось с птичками?
-- К чертям птичек! Я -- мэр Нью-Йорка!
-- Я тебя спрашиваю, где птички? Я вижу пустую клетку!
-- Птички? Птички? Какие птички?
-- Да просыпайся же, черт тебя побери!
-- Трудный день в конторе, дорогуша? Ты что-то резковата.
-- ГДЕ ПТИЧКИ?
-- Ты мне сама сказала выставить их наружу, если будут мешать мне спать.
-- Я имела в виду выставить их на заднюю веранду или во двор, дурак.
-- Дурак?
-- Да, ты дурак! Ты что, хочешь сказать, что выставил птичек из клетки?
Ты действительно хочешь сказать, что выпустил их?
-- Ну, я могу сказать только, это что они не заперты в ванной, и в
буфете их тоже нет.
-- Они же там умрут с голода!
-- Они могут ловить червей, есть ягоды, и все такое.
-- Они не могут, не могут. Они не умеют! Они умрут!
-- Пусть учатся или сдохнут, -- ответил я, медленно повернулся на
другой бок и снова начал засыпать. Смутно я слышал, как она готовит ужин,
роняя крышки и ложки на пол, ругаясь. Но Пикассо лежал со мной на постели,
Пикассо не грозили ее острые туфли. Я вытянул руку, он ее полизал, и я
уснул.
То есть, заснул я ненадолго. В следующее мгновение я почувствовал, как
меня мацают. Я открыл глаза -- она лыбилась на меня как ненормальная.
Голая, груди болтаются у меня перед самым носом. Волосы ноздри щекочут. Я
много чего про нее подумал, затем обхватил руками, перевернул на спину и
засадил.
22
Ментовкой она на самом деле не была, она была клерком-ментовкой. И как-то
начала приходить домой и рассказывать мне про парня, который носил лиловую
булавку для галстука и был настоящим джентльменом.
-- Ох, он такой добрый!
Я слушал истории про него каждый вечер.
-- Ну, -- спрашивал я, -- как сегодня поживает наша старая Лиловая
Булавка?
-- О, -- отвечала она, -- знаешь, что произошло?
-- Нет, крошка, потому и спрашиваю.
-- Ох, он ТАКОЙ джентльмен!
-- Ладно. Ладно. Что произошло?
-- Знаешь, он так много страдал!
-- Конечно.
-- Знаешь, у него жена умерла.
-- Нет, не знаю.
-- Не будь таким развязным. Я тебе говорю, у него умерла жена, и он
истратил 15 тысяч долларов на ее лечение и похороны.
-- Хорошо. И?
-- Иду я по коридору. А он навстречу. Мы встретились. Он посмотрел на
меня и говорит со своим турецким акцентом: Ах, вы такая прекрасная! И
знаешь, что он сделал?
-- Нет, крошка, расскажи. Рассказывай скорее.
-- Он поцеловал меня в лоб, слегка, так легко. И пошел дальше.
-- Я могу тебе про него кое-что рассказать, крошка. Он слишком кино
насмотрелся.
-- Откуда ты знаешь?
-- То есть как?
-- Он владелец кинотеатра для автолюбителей. Он им управляет каждый
вечер после работы.
-- Оно и видно, -- сказал я.
-- Но он такой джентльмен! -- сказала она.
-- Слушай, бэби, я не хочу делать тебе больно, но...
-- Но что?
-- Слушай, ты мещанка. Я в 50 местах работал, может в ста. Я нигде
надолго не задерживался. Вот что я пытаюсь сказать: в конторах по всей
Америке играют в определенную игру. Людям скучно, они не знают, чем
заняться, поэтому играют в конторскую романтику. В большинстве случаев это
ничего не значит, кроме препровождения времени. Иногда им удается выхарить
поебку-другую на стороне. Но даже так это просто легкое развлечение, вроде
кегельбана, телевизора или новогодней вечеринки. Ты должна понять, что это
ничего не означает, и тогда тебе не будет больно. Ты понимаешь, что я имею
в виду?
-- Я считаю, что мистер Партизян искренен.
-- Ты на эту булавку наколешься, крошка, не забывай, что я тебе сказал.
Осторожнее с этими пройдохами. Это такая же туфта, как свинцовая
монетка.
-- Он не туфта. Он джентльмен. Настоящий джентльмен. Если б только ты
тоже был джентльменом.
Я опустил руки. Сел на кушетку, взял свой листок с планом и попытался
выучить наизусть Бульвар Бэбкок. Бэбкок делился на 14, 39, 51, 62. Какого
черта?
Я что, не смогу это запомнить?
23
Наконец, мне дали выходной, и знаете, что я сделал? Я встал пораньше,
пока Джойс не вернулась, и пошел на рынок немного подзатариться, и может
быть, я спятил. Я прошел рынок насквозь и вместо того, чтобы купить
славный красный бифштекс или даже кусок курицы для жарки, знаете, что я
сделал? Я выкинул два очка и зашел в восточную секцию, где начал набивать
корзинку осьминогами, водяными пауками, улитками, морской капустой и так
далее. Кассир странно на меня посмотрел и стал выбивать чек.
Когда Джойс вернулась вечером домой, у меня все уже стояло на столе.
Морская капуста, в ней немного паука и кучки маленьких, золотистых,
жаренных в масле улиток.
Я завел ее в кухню и показал добро на столе.
-- Я приготовил это в твою честь, -- сказал я, -- как посвящение нашей
любви.
-- Что это за говно, к чертовой матери? -- спросила она.
-- Улитки.
-- Улитки?
-- Да, неужели ты не понимаешь, что многие века люди на Востоке жили
только этим и ему подобным? Давай отдадим им дань и отдадим дань себе. Они
поджарены в масле.
Джойс вошла и села.
Я начал закидывать улиток себе в рот.
-- Черт побери, да они хорошие, крошка! ПОПРОБУЙ!
Джойс протянула руку и вилкой положила одну в рот, разглядывая
оставшихся на тарелке.
Я набил рот вкусной морской капустой.
-- Хорошо, а, крошка?
Она пережевывала улитку.
-- Поджарены в золотом масле!
Я подхватил несколько рукой и отправил в рот.
-- Столетия на нашей стороне, крошка. Мы не сможем пролететь!
Она, наконец, проглотила свою. Потом обследовала остальных на тарелке.
-- У них у всех крохотные жопки есть! Это кошмар! Кошмар!
-- Что кошмарного в жопках, крошка?
Она прижала ко рту салфетку. Вскочила и понеслась в ванную. Ее начало
рвать.
Я верещал ей из кухни:
-- ЧЕМ ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ ЖОПЫ, КРОШКА? У ТЕБЯ ЕСТЬ ЖОПА, У МЕНЯ ЕСТЬ
ЖОПА! ТЫ
ИДЕШЬ В МАГАЗИН И ПОКУПАЕШЬ РЕСТОРАННЫЙ БИФШТЕКС, У КОТОРОГО ТОЖЕ БЫЛА
ЖОПА!
ЖОПЫ ПОКРЫВАЮТ ВСЮ ЗЕМЛЮ! У ДЕРЕВЬЕВ В НЕКОТОРОМ СМЫСЛЕ ТОЖЕ ЕСТЬ ЖОПЫ,
НО ТЫ ИХ
НЕ НАЙДЕШЬ, ОНИ ПРОСТО СБРАСЫВАЮТ ЛИСТВУ. ТВОЯ ЖОПА, МОЯ ЖОПА, МИР ПОЛОН
МИЛЛИАРДОВ ЖОП. У ПРЕЗИДЕНТА ЕСТЬ ЖОПА, У МАЛЬЧИШКИ С МОЙКИ МАШИН ТОЖЕ
ЕСТЬ
ЖОПА, И У СУДЬИ, И У УБИЙЦЫ ЕСТЬ ПО ЖОПЕ... ДАЖЕ У ЛИЛОВОЙ БУЛАВКИ ЕСТЬ
ЖОПА!
-- Ох, прекрати! ПРЕКРАТИ!
Она траванула снова. Мещанка. Я открыл бутылку саке и хлебнул.
24
Это случилось примерно неделю спустя, около 7 утра. Мне обломился еще
один выходной, и после двойной смены я прижимался к заднице Джойс, к ее
жопке, спал, поистине спал, как вдруг затренькал дверной звонок, я встал и
пошел открывать эту дрянь.
Там стоял маленький человечек при галстуке. Он сунул мне в руку
какие-то бумаги и убежал.
То была повестка на развод. Тю-тю мои миллионы. Но я не рассердился,
поскольку все равно на ее денежки никогда не рассчитывал.
Я разбудил Джойс.
-- Что?
-- Ты не могла устроить мне подъем в более пристойное время?
Я показал ей бумаги.
-- Прости меня, Хэнк.
-- Все в порядке. Надо было просто мне сказать. Я бы согласился. Мы бы
просто пару раз потрахались и посмеялись, повеселились бы, в общем. Я
такого не понимаю. А ты всю дорогу знала. Будь я проклят, если я понимаю
баб.
-- Слушай, я подала на развод, когда мы с тобой поссорились. Я
подумала, что если буду ждать, пока не остыну, то никогда этого не сделаю.
-- Ладно, крошка, честная женщина достойна восхищения. Это Лиловая
Булавка?
-- Лиловая Булавка, -- ответила она.
Я рассмеялся. Довольно печальным смехом, надо признать. Но он прозвучал.
-- Догадаться нетрудно. Однако у тебя с ним будут хлопоты. Я желаю тебе
удачи, бэби. Знаешь, я многое в тебе любил, не только твои деньги.
