Она заплакала в подушку, лежа на животе, вся сотрясаясь. Просто девочка
из маленького городка, избалованная и замороченная. Вот она трясется,
плачет, ничего в этом фальшивого. Ужасно.
Одеяла сползли и упали на пол, и я смотрел на ее белую спину, лопатки
торчали, как будто хотели вырасти в крылья, протыкали изнутри кожу.
Маленькие лопаточки. Она была беспомощна.
Я забрался в постель, погладил ее по спине, ласкал ее, ласкал, успокоил
- - и тут она разрыдалась снова:
-- О, Хэнк, я люблю тебя, люблю тебя, мне так жаль, прости меня прости
меня прости!
В самом деле на дыбу вздернули.
Через некоторое время я начал чувствовать себя так, как будто это я с
ней развожусь.
Затем мы хорошенько трахнулись в честь старых добрых времен.
Ей остались домик, собака, мухи и герань.
Она даже помогла мне собрать вещи. Аккуратно сложила мне в чемоданы
штаны.
Упаковала трусы и бритву. Когда я собрался уходить, она снова
расплакалась. Я укусил ее в ухо, правое, и спустился по лестнице вместе с
барахлом. Залез в машину и начал кататься по улицам в поисках вывески
Сдается.
Это не показалось мне непривычным занятием.
Т Р И
1
Я не стал оспаривать развод, не пошел в суд. Джойс отдала мне машину.
Водить она не умела. Все, что я потерял, -- это три или четыре миллиона.
Но у меня по-прежнему оставался почтамт.
Бетти я встретил на улице.
-- Я видела тебя с этой сукой некоторое время назад. Она не твоего типа
баба.
-- Все они не моего типа.
Я рассказал ей, что все кончено. Мы сходили выпили пива. Бетти
постарела, и очень быстро. Потяжелела. Морщины прорезались. Шея обвисла.
Печально. Но и я тоже постарел.
Бетти потеряла работу. Собаку переехала машина. Она устроилась
официанткой, затем и эту работу потеряла, когда кафе снесли, чтобы
построить административное здание. Теперь она жила в ночлежке для
неудачников. Она меняла там простыни и мыла сортиры. Закладывала. Она
предложила нам как-нибудь собраться снова. Я предложил немножко обождать.
Я только-только пытался оклематься после этой передряги.
Она вернулась к себе в комнатенку и надела лучшее платье, высокие
каблуки, попыталась примарафетиться. Но в ней была какая-то ужасная печаль.
Мы взяли квинту виски и немного пива, поехали ко мне на четвертый этаж
старого многоквартирного дома. Я снял трубку и сказал, что заболел. Сел
напротив Бетти. Она скрестила ноги, скинула туфли, немного посмеялась. Как
в былые времена. Почти. Чего-то не хватало.
А в то время, когда сказывался больным, почтамт присылал медсестру
проверить больного на месте: не в ночном ли ты клубе, не режешься ли в
покер. Квартира у меня была близко от центрального участка, поэтому
проверять меня им было удобно.
Мы с Бетти просидели так часа два, когда в дверь постучали.
-- Что это?
-- Все нормально, -- прошептал я, -- закрой рот! Снимай эти свои
каблуки, иди на кухню и ни звука. МИНУТОЧКУ! -- ответил я стучальщику.
Я зажег сигарету, духан перебить, подошел к двери и приоткрыл ее на
щелочку.
Там стояла медсестра. Та же самая. Она меня знала.
-- Ну, так что с вами? -- спросила она.
Я выпустил облачко дыма:
-- Расстройство желудка.
-- Вы уверены?
-- Мой ведь желудок.
-- Распишитесь вот здесь, чтоб видно было, что я заходила и что вы были
дома.
-- Конечно.
Сестра боком втолкнула форму в щелочку. Я подписал. Протолкнул обратно.
-- Завтра на работу выйдете?
-- Откуда мне знать? Если поправлюсь -- выйду, если нет -- останусь.
Она гадко на меня взглянула и ушла. Я знал, что она унюхала запах
вискача.
Достаточное доказательство? Возможно, нет, слишком много технических
подробностей, а может, она и смеялась, залезая в машину со своим черным
саквояжиком.
-- Ладно, -- сказал я, -- надевай туфли и выходи.
-- Кто это был?
-- Медсестра с почтамта.
-- Ушла?
-- Ага.
-- Они так все время делают?
-- До сих пор ни разу не пропустили. Давай теперь нальем по полной и
хорошенько отпразднуем!
Я зашел на кухню и налил два полных. Вышел и протянул Бетти ее стакан.
-- Салуд! -- сказал я.
Мы подняли стаканы повыше, чокнулись.
И тут зазвонил будильник, причем громко.
Я дернулся, будто мне выстрелили в спину. Бетти подскочила на фут,
прямо вверх. Я подбежал к часам и заткнул звонок.
-- Господи, -- сказала она, -- я чуть не уделалась со страху!
Мы оба расхохотались. Потом сели. Хорошенько выпили.
-- У меня был парень, на округ работал, -- сказала она. -- Так там тоже
инспектора отправляли, мужика, но не каждый раз, а может один из пяти. И
вот в тот вечер пьем мы с Гарри -- так его звали: Гарри. В тот вечер пью я
с Гарри, и тут стук в дверь. Гарри сидит на кушетке, весь одетый. Ох,
Господи Исусе! -- говорит он и прыгает в постель как есть, прямо в одежде,
и натягивает покрывало. Я сую стаканы с бутылками под кровать и открываю
дверь.
Заходит этот мужик и садится на кушетку. А Гарри даже башмаков с
чулками не снял, но он весь под покрывалом. Мужик говорит: Как ты себя
чувствуешь, Гарри? А Гарри отвечает: Да не очень. Она вот пришла за мной
ухаживать. И на меня показывает. А я там сижу пьяная такая. Что ж,
надеюсь, ты поправишься, Гарри, -- говорит инспектор и уходит. Я уверена,
он заметил эти бутылки и стаканы под кроватью, и я уверена, что он понял,
что ноги у Гарри не настолько большие. Перетрухали мы.
-- Черт, мужику житья вообще нет, правда? Им вечно надо, чтоб он за
штурвалом стоял.
-- Точно.
Мы еще немного покиряли, а затем отправились в постель, но так, как
раньше, уже не было, так никогда не бывает: теперь между нами было
пространство, много разного произошло. Я смотрел, как она уходит в ванную,
видел складки и морщины у нее под ягодицами. Бедняжка. Бедная, бедная
бедняжка. Джойс была гладкой и твердой -- хватал ее пятерней, и хорошо.
Бетти же на ощупь была не так хороша.
Печально, печально, печально. Когда Бетти вернулась, мы не пели, не
смеялись, мы даже не спорили. Мы сидели и пили в темноте, курили сигареты,
а когда засыпали, ни я на нее ноги не складывал, ни она на меня. Мы спали,
не прикасаясь.
Нас обоих ограбили.
2
Я позвонил Джойс.
-- Как получается с Лиловой Булавкой?
-- Я ничего не могу понять, -- ответила она.
-- Что он сделал, когда ты сказала ему, что развелась?
-- Мы сидели друг напротив друга в кафетерии для сотрудников, когда я
ему сказала.
-- И что произошло?
-- Он уронил вилку. У него открылся рот. Он сказал: Что?
-- Значит, он понял, что ты не шутила.
-- Я не врубаюсь. С тех пор он меня избегает. Когда я вижу его в
коридоре, удирает. Больше не садится за мой столик в обеденный перерыв. Он
кажется... ну, почти... холодным.
-- Бэби, есть и другие мужики. Забудь ты про этого парня. Поднимай
паруса к кому-нибудь новому.
-- Его трудно забыть. В смысле, то, каким он был.
-- А он знает, что у тебя есть деньги?
-- Нет, я ему никогда этого не рассказывала, он не знает.
-- Ну, если ты его хочешь...
-- Нет, нет! Я не хочу его так!
-- Ну тогда ладно. До свиданья, Джойс.
-- До свиданья, Хэнк.
Вскоре после этого я получил от нее письмо. Она вернулась в Техас.
Бабуля была совсем плоха, долго не протянет. Люди про меня спрашивали. И
так далее. С любовью, Джойс.
Я отложил письмо в сторону. Я мысленно видел того карлика: он
недоумевал, где же это я облажался. Бедный трясущийся уродец, ведь он
считал меня таким умным мерзавцем. Тяжело вот так вот его обломить.
3
Потом меня вызвали в отдел кадров в старое Федеральное Здание. Продержали
в приемной обычные 45 минут или полтора часа.
Затем:
-- Мистер Чинаски? -- осведомился голос.
-- Ну, -- ответил я.
-- Пройдите.
Человек подвел меня к столу. Там сидела эта женщина. Немного
сексуальная на вид, плавится лет в 38-39, но похоже, что ее сексуальные
амбиции либо отложили ради более важных дел, либо просто игнорировали.
-- Садитесь, мистер Чинаски.
Я сел.
Бэби, подумал я, я в самом деле мог бы прокатить тебя верхом.
-- Мистер Чинаски, -- сказала она, -- нам неясно, должным ли образом вы
заполнили бланк заявления о приеме на работу.
-- А?
-- Мы имеем в виду список судимостей.
Она протянула мне листок. В ее глазах не было секса.
Я перечислил там восемь или десять обычных пьяных приводов. То была
приблизительная оценка. Я понятия не имел о точных датах.
-- Итак, вы все здесь перечислили? -- спросила она.
-- Хммм, хммм, дайте подумать...
Я знал, чего ей хотелось. Ей хотелось, чтобы я ответил да, и тогда бы
она взяла меня в оборот.
-- Сейчас-сейчас... Хммм. Хммм.
-- Так? -- спросила она.
-- О, о! Господи!
-- Что такое?
-- Был еще привод либо за пьянство в автомобиле, либо за пьяное
вождение.
Года четыре назад или около того. Не помню точной даты.
-- И этого вы просто не припомнили?
-- Да, в самом деле, я не собирался этого утаивать.
-- Хорошо. Внесите.
Я вписал.
-- Мистер Чинаски. У вас ужасная биография. Я хочу, чтобы вы объяснили
выдвинутые против вас обвинения и, если возможно, оправдали свой настоящий
найм у нас.
-- Хорошо.
-- На ответ вам дается 10 дней.
Не так уж и нужна мне была эта работа. Но баба меня раздражала.
В тот вечер я взял больничный, купил немного разлинованной и
пронумерованной бумаги юридического формата и синюю, официальную на вид
папку. Еще купил квинту виски и шестерик пива, сел и все напечатал. Под
локтем у меня лежал словарь. То и дело и отслюнивал страницу, находил
крупное невнятное слово и строил предложение или целый абзац на его идее.
Получилось 42 страницы. Закончил я такими словами: Копии этого заявления
сохранены для распространения в прессе, на телевидении и в других
средствах массовой коммуникации.
Говно меня переполняло.
Она поднялась из-за стола и лично приняла папку.
-- Мистер Чинаски?
-- Да?
Было 9 утра. На день позже, чем требовалось ей ответить.
-- Минуточку.
Она отнесла все 42 страницы к себе за стол. Она вс читала, читала и
читала.
Кто-то еще читал у нее из-за плеча. Потом их стало 2, 3, 4, 5. И все
читали. 6, 7, 8, 9. Все читали.
Что за чертовщина? подумал я.
Потом из толпы раздался голос:
-- Что ж, все гении -- пьяницы! -- Как будто это что-то объясняло.
Снова слишком много фильмов.
Она встала из-за стола, держа в руке мои 42 страницы.
-- Мистер Чинаски?
-- Да?
-- Ваше дело будет продлено. Мы вас известим.
-- А пока продолжать работать?
-- А пока продолжайте работать.
-- Доброго вам утра, -- сказал я.
4
Однажды ночью меня перевели на табурет рядом с Бучнером. Он почту не
рассовывал. Он просто сидел. И трепался.
Вошла молоденькая девчонка и села в конце прохода. Я услышал Бучнера:
-- Ага, пиздявочка! Хочешь моего хуя себе в пизду, правда? Вот чего ты
хочешь, мокрощелка, правда?
Я продолжал распихивать почту. Мимо прошел суп. Бучнер сказал:
-- Ты у меня в списке, мамаша! Я тебя достану, грязная мамка! Сволочь
гнилая! Хуесоска!
Надзиратели Бучнера никогда не трогали. Никто никогда не трогал Бучнера.
Потом я услышал его снова:
-- Ладно, бэби! Мне не нравится твоя рожа! Ты у меня в списке, мамка!
Ты у меня вот тут, прямо первым номером! Я тебя за жопу ухвачу! Эй, я с
тобой разговариваю! Ты меня слышишь?
Это уже было слишком. Я отшвырнул свою почту.
-- Ладно, -- сказал ему я, -- я вызываю твою карту! Я вызываю всю твою
вонючую колоду! Здесь хочешь или выйдем?
Я посмотрел на Бучнера. Тот разговаривал с потолком, безумный:
-- Я же сказал тебе, ты первый номер в моем списке! Ты мне попадешься,
и попадешься мне как следует!
Ох, ради всего святого, подумал я, тут я, кажется, влип по-настоящему!
Клерки сидели очень тихо. Я не мог их в этом винить. Я встал, сходил
попить воды. Потом вернулся. Через двадцать минут я поднялся на свой
10-минутный перерыв. Когда я вернулся, надзиратель меня уже ждал. Жирный
