рано утром. Если слушаешь ее одно утро за другим, неизбежно что-нибудь
запомнишь. А когда Джойс развелась со мной, я по ошибке упаковал два тома
Жизнеописаний Классических и Современных Композиторов в один из своих
чемоданов. Жизнь большинства этих людей была такой мукой, что я получал
удовольствие, читая о них, и думал: что ж, я тоже в аду, а музыку сочинять
даже не умею.
Но я распустил язык. Джэнко с каким-то еще мужиком спорили, а я уладил
их спор, сообщив дату рождения Бетховена, когда он написал Третью
Симфонию, а также обобщенное (хоть и смутное) представление о том, что о
Третьей говорили критики.
Для Джэнко это было слишком. Он немедленно принял меня за ученого
человека.
Усевшись на табуретку рядом со мной, он начал стонать и кряхтеть, одну
долгую ночь за другой, о страдании, захороненном в глубине его терзаемой и
обозленной души. У него был ужасно громкий голос, и он хотел, чтоб его
слышали все. Я раскидывал письма, я слушал, слушал и слушал, думая: что же
мне теперь делать?
Как заставить этого несчастного безумного ублюдка заткнуться?
Каждую ночь я шел домой, и меня подташнивало и кружилась голова. Он
убивал меня звуком своего голоса.
19
Я начинал в 6.18 вечера, а Дэйв Джэнко приходил на работу только к 10.36,
поэтому могло быть и хуже. Уходя в 10.06 на тридцатиминутный обеденный
перерыв, я обычно возвращался к тому времени, как он уже приходил. Заходил
он и сразу начинал искать табурет рядом с моим. Джэнко, помимо изображения
себя великим мыслителем, также разыгрывал из себя великого любовника. По
его словам, прекрасные молодые женщины ловили его в вестибюлях,
преследовали на улицах. Не давали ему роздыху, бедняге. Но я ни разу не
видел, чтобы он заговаривал с женщинами на работе -- да и они с ним не
разговаривали.
И вот он входит:
-- ЭЙ, ХЭНК! ЧУВАК, НУ И ОТСОСАЛИ МНЕ СЕГОДНЯ В НАТУРЕ!
Он не говорил -- он орал. Он орал всю ночь напролет.
-- ГОСПОДИ ТЫ БОЖЕ МОЙ, ОНА МЕНЯ ЧУТЬ НЕ СЪЕЛА! ДА ТАКАЯ МОЛОДАЯ! НО НА
САМОМ ДЕЛЕ ПРОФЕССИОНАЛКА!
Я зажег сигарету.
Затем вынужден был выслушать, как он ее встретил:
-- БУЛКУ ХЛЕБА НАДО БЫЛО КУПИТЬ, ПОНЯЛ!
Затем -- до последней подробности -- что она сказала, что он ответил,
что они делали, и т.д.
В то время вышел закон, чтобы почтамт платил подменным клеркам полторы
ставки. Поэтому все сверхурочные почтамт перекинул на штатных работников.
За восемь или десять минут до конца моей обычной смены в 2.48 включался
интерком:
-- Прошу внимания! Всем штатным клеркам, прибывшим на работу в 6.18
вечера, требуется задержаться на час сверхурочно!
Джэнко улыбался, склонялся вперед и выливал в меня еще больше своего
яда.
Затем, за восемь или десять минут до окончания моего девятого часа,
интерком включался снова:
-- Прошу внимания! Всем штатным клеркам, прибывшим на работу в 6.18
вечера, требуется задержаться на два часа сверхурочно!
Затем, за восемь минут до моего 10-го часа:
-- Прошу внимания! Всем штатным клеркам, прибывшим на работу в 6.18
вечера, требуется задержаться на три часа сверхурочно!
А тем временем Джэнко не закрывал рта:
-- СИЖУ Я В ЭТОЙ АПТЕКЕ, ПОНИМАЕШЬ? ВХОДЯТ ДВЕ КЛАССНЫЕ ДЕВКИ. САДЯТСЯ
ПО
ОБЕ СТОРОНЫ ОТ МЕНЯ...
Мальчишка меня просто приканчивал, но я не мог найти выхода. Я
вспоминал все остальные места, где работал. В каждом ко мне прибивался
какой-нибудь псих. Я им нравился.
Затем Джэнко вывалил на меня свой роман. Печатать он не умел, поэтому
дрянь эту напечатала ему профессиональная машинистка. Он был переплетен в
причудливую черную кожаную тетрадь. Название было очень романтичным.
-- СКАЖЕШЬ ПОТОМ, ЧТО ТЫ ОБ ЭТОМ ДУМАЕШЬ, -- сказал он.
-- Ага, -- ответил я.
20
Я взял его домой, открыл пиво, залез в постель и приступил.
Начинался он хорошо. О том, как Джэнко жил по маленьким комнатушкам и
голодал, пытаясь найти работу. У него не получалось с агентствами по
найму. И тут встретил в баре парня -- тот показался ему весьма ученым
типом, -- но этот друг постоянно занимал у него деньги и так никогда и не
отдал.
Честное письмо.
Может, я недооценил этого человека, подумал я.
Я все надеялся на него, пока читал. А потом весь его роман развалился.
Почему-то стоило ему начать писать о почтамте, как вся эта штука
утратила реальность.
Роман становился все хуже и хуже. Закончилось все тем, как он пришел в
оперу. Антракт. Он вышел из зала, чтобы не видеть неотесаную и глупую
толпу. Тут я был с ним. Когда он огибал столб в фойе, все и случилось.
Очень быстро. Он столкнулся с культурной, изысканной, прекрасной дамочкой.
Чуть не сшиб ее с ног.
Диалог звучал примерно так:
-- Ох, простите, бога ради!
-- Все в порядке...
-- Я не хотел... понимаете... извините...!
-- О, уверяю вас, все в порядке!
-- Но понимаете, в смысле, я вас не видел... я не нарочно...
-- Все в порядке. Все в полном порядке...
Диалог по поводу столкновения продолжался полторы страницы.
Бедный мальчонка был поистине безумен.
Оказалось, что эта баба, хоть и бродила вокруг столбов в одиночку, ну,
на самом деле, она замужем за этим врачом, но эскулап не врубается в оперу
и даже, собственно говоря, плевать хотел на такие простейшие вещи, как
Болеро Равеля. Или даже Танец с Треуголками де Фаллы. Тут я был на стороне
доктора.
С момента столкновения этих двух подлинно чувствительных душ что-то
начало развиваться. Они встречались на концертах, а после наскоряк
перепихивались. (Это скорее подразумевалось, нежели утверждалось, ибо они
оба были слишком тонки для того, чтобы просто ебаться.)
Короче, роман закончился. Несчастное прекрасное существо любило своего
мужа, и нашего героя (Джэнко) оно тоже любило. Она не знала, что делать, и
поэтому, разумеется, совершила самоубийство. Оставила обоих -- и врача, и
Джэнко -- стоять поодиночке у себя в ванных.
Я сказал парню:
-- Начинается хорошо. Но тебе нужно выкинуть этот диалог про
столкновение за столбом. Он очень плох...
-- НЕТ! ВСЕ ОСТАЕТСЯ НА МЕСТЕ!
Шли месяцы, и роман все время возвращался ко мне.
-- ГОСПОДИ БОЖЕ! -- говорил он, -- Я ДАЖЕ НЕ МОГУ ПОЕХАТЬ В НЬЮ-ЙОРК
ПОЖАТЬ РУКИ ИЗДАТЕЛЯМ!
-- Слушай, парень, почему б тебе не бросить эту работу? Запрись в
маленькой комнатке и пиши. Работай.
-- ЭТО ТАКОЙ ПАРЕНЬ, КАК ТЫ МОЖЕТ СДЕЛАТЬ, -- говорил он, -- ПОТОМУ ЧТО
ТЫ ПОХОЖ НА АЛКАША. ТЕБЯ БЕРУТ, ПОСКОЛЬКУ СЧИТАЮТ, ЧТО ТЫ НИГДЕ БОЛЬШЕ НЕ
СМОЖЕШЬ
НАЙТИ РАБОТУ, И ТЫ ОСТАЕШЬСЯ. А МЕНЯ НЕ БЕРУТ, ПОТОМУ ЧТО СМОТРЯТ НА МЕНЯ,
ВИДЯТ, КАКОЙ Я ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ, И ДУМАЮТ: НУ, ТАКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ ЧЕЛОВЕК
У НАС
НЕ ЗАДЕРЖИТСЯ, НЕТ СМЫСЛА И НАНИМАТЬ ЕГО.
-- И все равно я считаю: запрись и пиши.
-- НО МНЕ НУЖНА УВЕРЕННОСТЬ!
-- Хорошо, что некоторые другие так не думали. Хорошо, что так не думал
Ван-Гог.
-- ВАН-ГОГУ БРАТ ДАВАЛ БЕСПЛАТНО КРАСКИ! -- ответил мне парнишка.
Ч Е Т Ы Р Е
1
Потом я разработал на скачках новую систему. Я снимал там по 3000
долларов за полтора месяца, а ездил всего два-три раза в неделю. Я начал
мечтать. Я уже видел маленький домик у моря. Видел себя в хорошей одежде,
спокойного, встаю по утрам, сажусь в свою импортную машину, неторопливо и
расслабленно еду на бега.
Видел праздные обеды с бифштексами, предваряемые и завершаемые хорошими
охлажденными напитками в разноцветных бокалах. Большие чаевые. Сигара. И
женщины -- так, как ты их хочешь. Очень легко впасть в такие мысли, когда
из окошечка кассы тебе протягивают такие большие чеки. Когда за один забег
на шесть фарлонгов, скажем, за минуту и девять секунд, ты зарабатываешь
столько же, сколько за месяц.
И вот я стоял в кабинете маршрутного суперинтенданта. Тот сидел за
столом. У меня была сигара во рту, а изо рта пахло виски. Я чувствовал
себя при деньгах. Я выглядел при деньгах.
-- Мистер Уинтерс, -- сказал я, -- почтамт относился ко мне хорошо. Но
у меня возникли деловые интересы на стороне, о которых просто-напросто
надо позаботиться. Если вы не можете дать мне отпуск, я вынужден буду
уволиться.
-- Разве я уже не предоставлял вам отпуска в этом году, Чинаски?
-- Нет, мистер Уинтерс, вы отклонили мое прошение на отпуск. На этот
раз не может быть никаких отказов. Иначе я уволюсь.
-- Хорошо, заполняйте бланк, я подпишу. Но я могу дать вам лишь 90
рабочих дней.
-- Я их возьму, -- ответил я, выдыхая длинный шлейф голубого дыма своей
дорогой сигары.
2
Ипподром переехал вниз по побережью на сотню миль или около того. Я
продолжал платить за квартиру в городе, садился в машину и ехал. Раз или
два в неделю я возвращался в городскую квартиру, смотрел почту, может,
оставался переночевать, затем ехал обратно.
То была хорошая жизнь, и я начал выигрывать. Каждый вечер после
последнего заезда я выпивал парочку легких в баре, давая хорошие чаевые
бармену. Похоже на новую жизнь. Я не мог облажаться.
Однажды я даже не стал смотреть последний заезд. Пошел прямо в бар.
Пятьдесят долларов на победителя было моей стандартной ставкой. После
того, как некоторое время ставишь 50 на победителя, такое чувство, будто
ставишь пять или 10.
-- Скотч с водой, -- сказал я бармену. -- Этот я, наверное, послушаю по
радио.
-- У вас кто?
-- Синий Чулок, -- сообщил ему я, -- 50 на победителя.
-- Слишком большой вес.
-- Вы что, смеетесь? Хорошая лошадь может упаковать 122 фунта в
продажном заезде на шесть тысяч долларов. А это означает, согласно
условиям, что она сделала то, чего не смогла сделать в этом заезде ни одна
лошадь.
Конечно, причина, по которой я ставил на Синий Чулок, была не в этом. Я
всегда их дезинформировал. На доске тотализатора я не хотел больше никого.
В то время у них еще не было внутреннего телевизора. Можно было только
слушать, как вызывают ставки. Я опережал на 380 долларов. Проигрыш в
последнем заезде принес бы мне прибыль в 330 баксов. Хорошо сегодня
поработал.
Мы слушали. Комментатор объявлял каждую лошадь в заезде, кроме Синего
Чулка.
Должно быть, моя лошадь упала, решил я.
Они вышли на отрезок, приближались к финишу. Этот ипподром был известен
своим коротким отрезком.
И тут, перед самым концом заезда, комментатор завопил:
-- И ВОТ ПО ВНЕШНЕМУ КРАЮ ВПЕРЕД ВЫРЫВАЕТСЯ СИНИЙ ЧУЛОК! СИНИЙ ЧУЛОК
ОБХОДИТ! ЭТО... СИНИЙ ЧУЛОК!
-- Прошу прощения, -- сказал я бармену, -- я сейчас вернусь. Смешайте
мне скотч с водой, двойной.
-- Слушаюсь, сэр! -- ответил он.
Я вышел на задворки, где у них стоял небольшой тотализатор рядом с
прогулочным кругом. Синий Чулок шел 9/2. Что ж, не восемь или 10 к одному.
Но играл же на победителя, а не на цену. Заберу 250 долларов плюс мелочь.
Я вернулся в бар.
-- А на завтра вам кто нравится, сэр? -- спросил бармен.
-- До завтра еще далеко, -- ответил я.
Я допил, дал ему доллар на чай и вышел.
3
Каждый вечер происходило примерно одно и то же. Я ездил по побережью,
ища, где бы пообедать. Мне нужно было дорогое место, но не слишком людное.
У меня на такие места выработался нюх. Определяешь навскидку, снаружи. Не
всегда удавалось получить столик с видом на океан, если не хотел ждать. Но
океан и луну снаружи все равно видно, и можно поддаться романтике.
Позволить себе наслаждаться жизнью. Я всегда просил небольшой салат и
большой бифштекс. Официантки вкусно улыбались и стояли очень близко. Я
далеко ушел от того парня, что работал на скотобойнях, мотался по всей
стране с бандой железнодорожных рабочих, делал на фабрике собачьи
бисквиты, спал на скамейках в парках, впахивал за гроши в дюжине городов
всего континента.
После обеда я искал мотель. Тут тоже приходилось поездить. Сначала я
заглядывал куда-нибудь выпить виски и пива. Я избегал мест с телевизорами.
Нужны только чистые простыни, горячий душ, роскошь. Волшебная жизнь. И я
от нее не уставал.
4
Однажды я сидел в баре между заездами и увидел эту женщину. Господь или
