переработки, которые назначают чуть ли не каждую ночь?
-- Послушайте, 23-минутный поднос занял у вас 28 минут. Вот и все дела.
-- Вам виднее. В каждом подносе -- два фута. На некоторых -- в три,
даже в четыре раза больше писем, чем на других. Клерки хватают то, что
называется жирными подносами. Мне это до лампочки. Кому-то надо крутиться
с тяжелой почтой. Однако, вам, парни, известно только то, что каждый
поднос -- длиной два фута, и что его нужно рассовать за 23 минуты. Но мы
же не подносы по ящикам рассовываем, мы рассовываем письма.
-- Нет-нет, эти показатели проверены временем!
-- Может, и проверены. Сомневаюсь. Но если вы засекаете время человека,
не судите по одному подносу. Даже Бэйб Рут иногда лажается. Судите
человека по 10 подносам или по всей ночной работе. Вы же пользуетесь этим,
чтобы прикапываться к тем, на кого у вас зуб.
-- Ладно, высказались, Чинаски. Теперь же я скажу ВАМ: вы
рассортировали поднос за 28 минут. С этого и начнем. ИТАК, если вас
поймают еще с одним медленным подносом, вам придется пройти ПОВЫШЕННЫЙ
КУРС РАЗЪЯСНИТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ!
-- Хорошо, только можно один вопрос?
-- Задавайте.
-- Предположим, мне попадается легкий поднос. Иногда они мне достаются.
Иногда я заканчиваю поднос за пять или за восемь минут. Ну, скажем,
рассортировал я поднос за восемь минут. Если верить провереннной временем
норме, я сэкономил почтамту 15 минут. Так могу ли я взять эти 15 минут,
спуститься в кафетерий, съесть ломтик пирога с мороженым, посмотреть
телевизор и вернуться?
-- НЕТ! ВАМ НАДЛЕЖИТЬ НЕМЕДЛЕННО СХВАТИТЬ СЛЕДУЮЩИЙ ПОДНОС И ПРОДОЛЖАТЬ
СОРТИРОВКУ ПОЧТЫ!
Я подписал бумагу, извещавшую, что со мной проведена разъяснительная
работа.
Затем Тощий Бобер подписал мою увольнительную, записал на ней время и
отправил меня обратно на табуретку рассовывать письма дальше.
3
Но кое-что по-прежнему еще происходило. Один парень спалился на той же
самой лестнице, где попался я. Спалился он там с головой, засунутой под
юбку какой-то девахе. Затем одна из девиц, работавших в кафетерии
пожаловалась, что ей не заплатили обещанного за сеанс орального соития,
предоставленного ею одному общему нарядчику и троим сортировщикам. Девицу
и троих сортировщиков выперли, а общего нарядчика разжаловали в рядовые
надзиратели.
Потом я поджег почтамт.
Меня отправили сортировать бумаги третьего класса, а я курил сигару,
перекладывая пачки почты с ручной тележки, и тут подошел какой-то парень и
сказал:
-- ЭЙ, У ТЕБЯ ПОЧТА ГОРИТ!
Я огляделся. Точно. Язычок пламени начинал подниматься, словно
танцующая змейка. Очевидно, комок горящего пепла с сигары попал туда чуть
раньше.
-- Ох, блядь!
Пламя быстро росло. Я схватил каталог и наотмашь, плоскостью, выбил из
него все дерьмо. Полетели искры. Стало жарко. Как только я погасил одну
стопку, занялась другая.
Я услышал голос:
-- Эй! Огнем пахнет!
-- ТУТ НЕ ОГНЕМ ПАХНЕТ, ИДИОТ! -- заорал я. -- ТУТ ПАХНЕТ ДЫМОМ!
-- Наверное, пора ноги клеить!
-- Так и пошел тогда к черту! -- завопил я. -- ПОШЕЛ ВОН!
Пламя обжигало мне руки. Я должен был спасти почту Соединенных Штатов
- - эту макулатуру третьего класса!
Наконец, я взял его под контроль. Ногой столкнул всю кипу бумаги на пол
и затоптал остатки тлевшего пепла.
Подошел надзиратель, хотел что-то мне сказать. Я стоял с обгоревшим
каталогом в руке и ждал. Он посмотрел на меня и отошел.
Затем я продолжил сортировать по ящикам третьеклассный мусор. Все
сгоревшее откладывал в сторону.
Сигара моя потухла. Я не стал раскуривать ее.
Руки начало саднить, и я сходил к питьевому фонтанчику, сунул их под
воду.
Не помогло.
Я нашел надзирателя и попросил у него увольнительную в медпункт.
Медсестра была та же самая, что, бывало, приходила к моим дверям и
спрашивала:
-- Ну, в чем дело, мистер Чинаски?
Когда я вошел в медпункт, она спросила то же самое.
-- Помните меня, а? -- спросил я.
-- О, да, у вас очень неприятные ночи бывали.
-- Ну да, -- ответил я.
-- У вас в квартире до сих пор женщины? -- спросила она.
-- Ага. А у вас -- до сих пор мужчины?
-- Хорошо, мистер Чинаски, что с вами случилось?
-- Руки обжег.
-- Подойдите сюда. Как вы обожгли себе руки?
-- Какая разница? Обжег и все.
Она мне их чем-то промакивала. Одна ее грудь проехалась по мне.
-- Как это произошло, Генри?
-- Сигарой. Стоял рядом с тележкой третьего класса. Должно быть, туда
упал пепел. Вспыхнуло.
Грудь снова уперлась в меня.
-- Не дергайте руками, пожалуйста!
Тут она возложила на меня весь свой фланг, пока мазала руки какой-то
мазью.
Я сидел на табуретке.
-- В чем дело, Генри? Что вы так нервничаете?
-- Ну... знаете же, как бывает, Марта.
-- Меня зовут не Марта. Меня зовут Хелен.
-- Давайте поженимся, Хелен.
-- Что?
-- Я имею в виду -- когда я смогу снова пользоваться руками?
-- Хоть сейчас, если вам так хочется.
-- Что?
-- Я имею в виду, на рабочем месте.
Она обернула их марлей.
-- Мне уже лучше, -- сказал я ей.
-- Почту жечь нельзя.
-- Это макулатура.
-- Вся почта важна.
-- Учту, Хелен.
Она подошла к своему столу, я -- за ней. Она заполнила мне
увольнительную. В своем беленьком чепчике она выглядела очень мило. Надо
будет придумать, как сюда вернуться.
Она заметила, как я разглядываю ее тело.
-- Ладно, мистер Чинаски, мне кажется, вам пора.
-- Ох, да... Ну ладно, спасибо за все.
-- Это моя работа.
-- Еще бы.
Неделю спустя повсюду висели таблички: НА ЭТОМ УЧАСТКЕ НЕ КУРИТЬ.
Клеркам курить запрещалось, если они не пользовались пепельницами. С
кем-то заключили контракт на производство этих самых пепельницы.
Смотрелись они славно. Причем гласили: СОБСТВЕННОСТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВА
СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ. Клерки сперли бльшую их часть.
НЕ КУРИТЬ.
Я, Генри Чинаски, в одиночку реформировал всю почтовую систему.
4
Потом пришли какие-то люди и повыдирали питьевые фонтанчики через один.
-- Эй, глядите, какого дьявола они делают? -- спросил я.
Никого, казалось, это не интересовало.
Я работал в плоской секции третьего класса. Встал и подошел к другому
клерку.
-- Слушай! -- сказал я. -- Они забирают у нас воду!
Тот бросил взгляд на поилку и снова принялся за сортировку макулатуры.
Я попробовал других. Те проявили то же самое отсутствие интереса. Я
ничего не понимал.
Тогда я попросил, чтобы в этот район вызвали моего профсоюзного
представителя.
После долгой задержки он возник -- Паркер Андерсон. Раньше Паркер спал
в старом подержанном автомобиле, а освежался, брился и срал на заправочных
станциях, которые не запирали свои комнаты отдыха. Пытался стать
сутенером, но ничего не вышло. И вот он пришел на центральный почтамт,
вступил в профсоюз и начал ходить на все собрания, где быстро стал
приставом. Вскоре он уже был представителем профсоюза, а затем его избрали
вице-президентом.
-- В чем дело, Хэнк? Я-то знаю, что ты с этими супами тут и без меня
справишься!
-- Ты меня не подмасливай, крошка. Я уже 12 лет профсоюзные взносы
плачу и еще ни черта не просил.
-- Ладно, что тут не так?
-- Питьевые фонтанчики.
-- Питьевые фонтанчики не так?
-- Нет, черт возьми, с питьевыми фонтанчиками все так. А вот то, что с
ними делают... Смотри.
-- Смотреть? Куда?
-- Вон туда!
-- Я ничего не вижу.
-- Вот именно. В этом -- суть моей кляузы. Там раньше был питьевой
фонтанчик.
-- Значит, его убрали. Что с того, к чертям собачьим?
-- Слушай, Паркер, я б не возражал, если бы убрали один. Но они через
одну выдирают поилки по всему зданию. Если мы их не остановим, они и
сортиры через один закроют... А что дальше -- я и представить себе не
могу...
-- Хорошо, -- ответил Паркер, -- чего ты от меня хочешь?
-- Я хочу, чтобы ты встал со своей задницы и выяснил, зачем убирают
фонтанчики.
-- Хорошо, увидимся завтра.
-- И постарайся хорошенько. Профсоюзные взносы за двенадцать лет -- это
312 долларов.
На следующий день Паркера мне пришлось разыскивать. Ответа у него не
было. И на следующий день, и потом. Я сообщил Паркеру, что устал ждать. У
него оставался один день.
Назавтра он подошел ко мне в перерыве на кофе.
-- Все, Чинаски, я выяснил.
-- Ну?
-- В 1912 году, когда построили это здание...
-- В 1912-м? Так это ж почти полвека назад! Не мудрено, что дом --
вылитый кайзеровский бордель!
-- Ладно, хватит. Итак, в 1912 году, когда его построили, в контракте
было указано определенное количество питьевых фонтанчиков. При проверке же
почтамт обнаружил, что их установили в два раза больше, чем полагалось по
первоначальному контракту.
-- Так, ладно, -- сказал я, -- а какой вред может быть от того, что их
в два раза больше? Служащие ведь не пьют больше воды.
-- Правильно. Но питьевые фонтанчики случайно немного выпирают. И
мешают проходу.
-- И?
-- Хорошо. Предположим, служащий, у которого есть ловкий адвокат,
стукнется о питьевой фонтанчик? Скажем, его прижмет к фонтанчику тележкой
с тяжелыми мешками журналов?
-- Теперь понимаю. Фонтанчика там быть не должно. Почтамт оштрафуют за
халатность.
-- Точно!
-- Хорошо. Спасибо, Паркер.
-- К вашим услугам.
Если даже он это сочинил, то история почти стоила 312 долларов, черт
возьми.
В Плэйбое я видал истории и похуже.
5
Я обнаружил, что единственный способ не отрубиться и не загреметь в ящик
- - время от времени вставать и ходить гулять.
Фаццио, в то время -- надзиратель участка, как-то увидел меня на пути к
одной из редких поилок.
-- Слушай, Чинаски, каждый раз, когда я вижу тебя, ты прогуливаешься!
-- Это ерунда, -- ответил я, -- каждый раз, когда я тебя вижу, ты тоже
прогуливаешься.
-- Но это входит в мои обязанности. Гулять -- часть моей работы. Я
вынужден это делать.
-- Послушай, -- сказал я, -- это входит и в мои обязанности. Я вынужден
это делать. Если я посижу на табуретке чуть-чуть дольше, то вскочу на вот
этот жестяной ящик и начну бегать кругами, насвистывая жопой Дикси, а
Маменькины Детки Любят Рассыпчатый Хлеб -- ротовым отверстием.
-- Ладно, Чинаски, забудем.
6
Однажды вечером я огибал угол после того, как прокрался в кафетерий за
пачкой сигарет. А навстречу -- знакомая физиономия.
Это был Том Мото! Парень, с которым мы вместе вкалывали при Булыжнике!
-- Мото, ебал ты старая! -- сказал я.
-- Хэнк! -- ответил он.
Мы пожали руки.
-- Эй, а я о тебе вспоминал! В этом месяце Джонстон на пенсию выходит.
Мы тут собрались ему отходную устроить. Знаешь, он же всегда любил рыбу
ловить. Мы собираемся взять его на рыбалку на лодке. Может, ты тоже
захочешь поехать и его за борт скинуть, утопить. У нас хорошее глубокое
озеро есть.
-- Да нет, блядь, я даже смотреть на него не хочу.
-- Но ты же приглашен.
Мото ухмылялся от сраки до бровей. Тут я бросил взгляд на его рубашку:
значок надзирателя.
-- Неужели, Том?
-- Хэнк, у меня четверо детей. Я им нужен, чтобы хлеб с маслом есть.
-- Ладно, Том, -- ответил я.
И отошел прочь.
7
Не знаю, как это с людьми происходит. Я тоже платил алименты, мне нужно
было пить, платить за квартиру, покупать ботинки, носки, всю эту хрень.
Как и любому другому, мне необходима старая машина, необходимо чем-то
питаться, необходимы маленькие неощутимые вещи.
Вроде женщин.
Или дня на скачках.
Когда вс на крючке и нет ни просвета, об этом даже не думаешь.
Я оставил машину напротив Федерального Здания и стоял ждал зеленого.
Потом перешел через дорогу. Пропихнулся сквозь вертушку. Меня тянуло, как
кусок железа магнитом. Я ничего не мог с собой поделать.
Я поднялся на второй этаж. Открыл дверь -- они были на месте. Клерки
Федерального Здания. Я заметил одну девушку -- бедняжка, всего одна рука.
Она будет сидеть здесь вечно. Все равно, что быть старым алкашом, вроде
меня. Что ж, как говорят парни, нужно ведь где-то работать. Вот и
