У нее было двое детей, которые ее никогда не навещали, никогда ей не
писали.
Она работала уборщицей в дешевых меблирашках. Когда я впервые с ней
встретился, у нее была дорогая одежда, стройные лодыжки входили в дорогие
туфельки. Она раньше была твердотелой, почти прекрасной. Дикоглазой.
Смеялась. Сбегала от богатого мужа, потом развелась с ним, а ему суждено
было погибнуть в автокатастрофе, пьяному, сгореть заживо в Коннектикуте.
Ты ее никогда не укротишь, -- говорили мне.
И вот теперь... Но мне в этом помогали другие.
-- Слушай, -- сказал я, -- я должен забрать у тебя все это. Я хочу
сказать, что я тебе буду отдавать по одной бутылке время от времени. Я их
все сам не пить не стану.
-- Оставь бутылки, -- произнесла Бетти. Она не взглянула на меня.
Комната ее находилась на самом верхнем этаже, и она сидела в кресле у
окна, смотрела, как по утренней улице едут машины.
Я подошел:
-- Послушай, я с ног валюсь. Мне надо ехать. Но ради Бога, полегче ты с
этой дрянью!
-- Конечно, -- ответила она.
Я нагнулся и поцеловал ее на прощанье.
Недели полторы спустя я снова заехал. На мой стук никто не ответил.
-- Бетти! Бетти! С тобой все в порядке?
Я повернул ручку. Дверь была незаперта. Постель -- разворошена. На
простыне алело громадное кровавое пятно.
-- Ох, блядь! -- сказал я и огляделся. Все бутылки пропали.
Я обернулся. Пожилая француженка, владелица меблирашек. Стоит в дверях.
-- Она в Окружной Больнице. Ей было очень плохо. Вчера ночью я вызвала
скорую помощь.
-- Она выпила всю эту дрянь?
-- Ей помогли.
Я сбежал вниз по лестнице и прыгнул в машину. Оказался в больнице. Я
знал это место хорошо. Мне сказали номер палаты.
В крошечной комнатке стояло три или четыре кровати. На одной напротив
меня сидела женщина, жевала яблоко и смеялась с двумя посетительницами. Я
отодвинул занавеску вокруг кровати Бетти, сел на табуретку и склонился над
ней.
-- Бетти! Бетти!
Я дотронулся до ее руки.
-- Бетти!
Ее глаза открылись. Они снова были прекрасны. Ярко спокойно синие.
-- Я знала, что это будешь ты, -- проговорила она.
И закрыла глаза снова. Губы у нее потрескались. В левом уголке рта
запеклась желтоватая слюна. Я взял влажную салфетку и вытер. Я умыл ей
лицо, руки и шею.
Взял еще одну салфетку и выжал немного воды ей на язык. Потом еще
чуть-чуть.
Смочил ей губы. Поправил волосы. Я слышал, как женщины смеялись за
занавесками, разделявшими нас.
-- Бетти, Бетти, Бетти. Прошу тебя, попей немного водички, всего один
глоточек, не очень много, один глоточек.
Она не отвечала. Я пытался напоить ее 10 минут. Никак.
В уголках рта снова выступила слюна. Я ее стер.
Потом поднялся и задернул занавеску. Посмотрел на трех женщин.
Я вышел и обратился к сестре за конторкой.
-- Послушайте, почему ничего не делают той женщине в 45-Ц? Бетти
Вильямс?
-- Мы делаем все, что можем, сэр.
-- Но там никого нет.
-- Мы делаем регулярные обходы.
-- Но где же врачи? Я не вижу ваших врачей.
-- Врач ее смотрел, сэр.
-- Почему вы просто бросили ее лежать там?
-- Мы делаем все, что можем, сэр.
-- СЭР! СЭР! СЭР! ХВАТИТ МНЕ СЭРКАТЬ, А? Да я спорить готов, если б на
ее месте был президент, или губернатор, или мэр, или какой другой богатый
сукин сын, в палате от докторов бы не продохнуть было, и они бы что-нибудь
делали! Почему вы просто даете им умереть? Разве грех быть бедным?
-- Я уже сказала вам, сэр, мы сделали ВСЕ, что могли.
-- Я вернусь через два часа.
-- Вы ее муж?
-- Я раньше был ее гражданским мужем.
-- Можно записать ваше имя и номер телефона?
Я продиктовал и поспешил наружу.
10
Похороны были назначены на 10:30 утра, но уже припекало. На мне был
дешевый черный костюм, купленный и подогнанный в спешке. Мой первый костюм
за много лет.
Я отыскал сына. Мы подъехали в его новом мерседес-бенце. Я вышел на его
след по клочку бумаги с адресом его тестя. Два междугородных звонка -- и
он у меня в руках. К тому времени, как он подъехал, его мать умерла. Она
умерла, пока я звонил. Этот парень, Ларри, никогда не вписывался в
общество. У него была привычка угонять машины друзей, но в промежутке
между друзьями и судьей ему все сходило с рук. Потом его зацапала армия, и
ему как-то удалось пролезть в учебную программу, поэтому когда он
демобилизовался, то попал на хорошо оплачиваемую работу. Тогда-то он и
перестал навещать мать -- когда получил хорошую работу.
-- Где твоя сестра? -- спросил я.
-- Не знаю.
-- Хорошая у тебя машина. Даже мотора не слышно.
Ларри улыбнулся. Ему понравилось.
На похоронах нас было всего трое: сын, любовник и недоразвитая дочь
хозяйки меблирашек. Ее звали Марша. Марша никогда не раскрывала рта. Она
просто сидела с бессмысленной улыбкой на губах. Кожа у нее была белая, как
эмаль. На голове -- копна мертвых желтых волос и плохо сидевшая шляпка.
Маршу сюда вместо себя отправила хозяйка. Самой ей нужно было
присматривать за меблирашками.
Разумеется, я был с очень мерзкого похмелья. Мы остановились хлебнуть
кофе.
Похороны уже шли не так, как полагалось. Ларри поругался с католическим
священником. Тот сомневался, была ли Бетти ревностной католичкой, и не
хотел проводить службу. Наконец, решили, что он отслужит половину. Ладно,
полслужбы лучше, чем вообще никакой.
Даже с цветами получился косяк. Я купил венок из роз, из разных роз, и
их сплели в венок. Цветочная лавка весь день его плела. Барышня из
цветочной лавки знала Бетти. Они вместе пили несколько лет назад, когда у
нас с Бетти были дом и собака. Делси звали барышню. Мне всегда хотелось
забраться к Делси в трусики, но так и не удалось.
Делси позвонила мне.
-- Хэнк, да что там такое с этими гадами?
-- С какими гадами?
-- С теми парнями в похоронном бюро?
-- В чем дело?
-- Ну, я отправила своего мальчишку на грузовике отвезти твой венок, а
они не хотели его впускать. Сказали, что закрыто. Сам знаешь, туда путь не
близкий.
-- И что, Делси?
-- Наконец, они разрешили ему занести венок, но не дали положить его в
холодильник. Поэтому мальчишке пришлось просто оставить венок внутри. Что
за херня происходит с этими людьми?
-- Не знаю. Что за херня с людьми повсюду?
-- Я не смогу приехать на похороны. У тебя все нормально, Хэнк?
-- А может приедешь меня утешить?
-- Придется Пола взять с собой.
Пол был ее мужем.
-- Ладно, не стоит.
И вот мы ехали на половину похорон.
Ларри поднял голову от стакана с кофе.
-- Я напишу вам про памятник попозже. У меня сейчас больше денег нет.
-- Хорошо, -- ответил я.
Ларри расплатился за кофе, мы вышли и влезли в мерседес-бенц.
-- Постой минутку, -- сказал я.
-- Что такое? -- спросил Ларри.
-- Мне кажется, мы кое-что забыли.
Я вернулся в кафе.
-- Марша.
Та по-прежнему сидела за столиком.
-- Мы уезжаем, Марша.
Она поднялась и пошла за мной к выходу.
Священник читал свою муру. Я не слушал. Стоял гроб. В гробу лежала
Бетти.
Было очень жарко. Солнце опускалось одной желтой простыней. Вокруг
летала муха.
Когда полупохороны наполовину прошли, появились двое парней в робах.
Они несли мой венок. Розы завяли, завяли и умерли на жаре, и парни
прислонили эту штуку к ближнему дереву. Под конец службы мой венок
наклонился и упал лицом вниз. Никто его не поднял. Затем все кончилось. Я
подошел к священнику и пожал ему руку:
-- Спасибо.
Тот улыбнулся. Улыбались теперь двое: священник и Марша.
На въезде в город Ларри снова сказал:
-- Я напишу вам про памятник.
Я до сих пор жду этого письма.
11
Я поднялся к себе в 409-ю, выпил скотча пополам с водой, вытащил из
верхнего ящика немного денег, спустился по лестнице, сел в машину и поехал
на бега.
Подъехал как раз к первому заезду, но играть не стал, поскольку не
успел прочесть форму.
Я пошел в бар выпить и увидел, как мимо проходит эта высокая мулатка в
старом плаще. Неважно она в самом деле одета, но поскольку я и сам не
лучше, то позвал ее -- негромко, но так, чтоб услышала.
-- Ви, бэби.
Она остановилась, подошла.
-- Привет, Хэнк. Как дела?
Я знал ее по центральному почтамту. Она работала на другом участке,
возле поилки, но казалась дружелюбнее прочих.
-- Тоска. Третьи похороны за два года. Сначала -- мама, потом -- отец.
Сегодня -- одна старая подруга.
Она что-то себе заказала. Я открыл Форму.
-- Давай посмотрим второй заезд.
Она подошла и оперлась на меня кучей ноги и груди. Под этим плащом
что-то было. Я всегда ищу непубличную лошадь, которая может обставить
фаворита. Если же нахожу, что фаворита обойти никто не может, то ставлю на
фаворита.
После тех двух похорон я приходил на бега и выигрывал. Что-то такое в
похоронах было. От них лучше разные вещи видишь. Каждый день бы похороны
- - глядишь, и разбогател бы.
6-я лошадь на голову уступила фавориту в забеге на милю. Фаворит обошел
6-ю после форы в два корпуса на начале отрезка. 6-я котировалась 35/1.
Фаворит в этом забеге шел 9/2. Оба возвращались в одном классе. Фаворит
набрал 2 фунта, 118 вместо 116. 6-я по-прежнему несла 116, но они поменяли
жокея на менее популярного, к тому же дистанция была миля и одна 16-я.
Толпа прикинула, что если фаворит поймал 6-ю на миле, то на оставшейся
1/16-й мили он ее уж точно поймает. Логично, кажется. Но бега не
подчиняются логике. Тренеры вводят своих лошадей в неблагоприятных, по
всей видимости, условиях, чтобы деньги публики на лошади не залипали.
Смена дистанции, плюс замена на менее популярного жокея -- все указывало
на галоп к хорошей цене. Я посмотрел на табло. Утренняя строка была 5.
Сейчас табло гласило 7 к 1.
-- 6-я лошадь, -- сказал я Ви.
-- Не-а, она вылетит, -- ответила та.
-- Ага, -- сказал я, пошел и поставил 10 на победителя, на 6-ю.
6-я взяла форы от самых ворот, впритирку прошла заграждение на первом
повороте, а потом под легким поводом ушла вперед на корпус с четвертью на
обратном отрезке. Вся стая -- за ней. Они думали, что 6-я поведет их на
повороте, затем откроется на начале отрезка, и тут они наступят ей на
пятки.
Стандартная процедура. Но тренер дал парню совершенно другие
инструкции. В начале поворота парень отпустил тетиву, и лошадь прыгнула
вперед. Другие жокеи не успели еще и в седла сесть, а 6-я уже гнала на
четыре корпуса впереди. В начале отрезка парень дал лошадке чуть-чуть
продышаться, оглянулся, а затем снова вжарил. Я выглядел неплохо. Тут
фаворит, 9/5, оторвался от стаи -- ну и двигался же этот сукин сын.
Корпуса просто пожирал, гнал и гнал вперед. Похоже было, что он собирался
так и мою лошадку проскочить. Фаворитом была 2-я лошадь.
На середине отрезка 2-я отставала от 6-й всего на полкорпуса, и тут
парень на 6-й пустил в дело хлыст. А мальчонка на 2-й пустил его в ход уже
давно.
Так они и прошли остаток отрезка, в полкорпусе друг от друга, так и
пришли к финишу. Я посмотрел на табло. Моя лошадь поднялась до 8 к 1.
Мы снова пошли в бар.
-- Самая лучшая лошадь этот заезд не выиграла, -- сказала Ви.
-- А мне все равно, кто лучший. Мне нужен только передний номер.
Заказывай.
Мы заказали.
-- Ладно, грамотей. Посмотрим, как ты следующую получишь.
-- Говорю же тебе, крошка, я после похорон -- сам дьявол.
Она прислонила ко мне всю эту свою ногу с грудью. Я пригубил скотча и
развернул Форму. Третий заезд.
Я просмотрел весь список. В тот день они собирались просто прикончить
толпу.
Ранняя нога только что выиграла, поэтому теперь толпа просекла, какая
лошадь скоростная, и плевать хотела на остальных бегунов на отрезке.
Памяти у толпы хватает только на один заезд. Отчасти это вызвано
25-минутным перерывом между ними. Они умеют думать только о том, что
только что произошло.
Третий заезд был на 6 фарлонгов. Теперь скоростная лошадь, ранняя нога,
стала фаворитом. Она на волосок проиграла свой последний заезд на семь
