что нам их деньги на фиг не нужны. Чтоб доказать, что мы самостоятельны.
-- Крошка, это детский сад какой-то. Любой дурак может выхарить себе
какую-нибудь работу; наоборот, только мудрый человек может обойтись без
нее. Тут у нас мы называем это фарцой. Я б хотел стать хорошим фарцем.
Такое ей не нравилось.
Потом я объяснил, что человек не может себе найти работу, если у него
нет машины ездить ее искать. Джойс села на телефон, и дедуля прислал ей
денег на машину. Я опомниться не успел, как уже сидел в новеньком плимуте.
Она выставила меня на улицу в отличном новом костюме, ботинках за сорок
долларов, и я подумал: какого черта, пусть ей будет в кайф. Экспедитор --
вот я кто. Когда не умеешь ничего делать, им и становишься --
экспедитором, приемщиком, кладовщиком. Я съездил по двум объявлениям,
зашел в оба места, и оба меня взяли. Первое пахло работой, поэтому я
выбрал второе.
И вот я со своим рулончиком клейкой ленты работаю в художественной
лавке.
Раз плюнуть. Работы на час-два в день. Я слушал радио, построил себе из
фанеры кабинет, поставил туда старый письменный стол, телефон и сидел
читал Беговые Формы. Иногда мне становилось скучно, и я ходил по переулку
в кофейню, сидел там, прихлебывая кофе, жуя пирожные и флиртуя с
официантками.
Приходили водители.
-- Где Чинаски?
-- В кофейне.
Они шли туда, пили кофе, потом мы вместе возвращались по переулку,
делали, что нужно -- скидывали несколько коробок с грузовика или
закидывали в кузов. Еще что-то с накладными.
Они не хотели меня увольнять. Даже продавцам я нравился. Они грабили
своего босса с черного хода, но я ничего не говорил. То была их маленькая
игра. Меня она не интересовала. Мелкое воровство, не больше. Мне же нужен
был весь мир или ничего.
6
В том домике на холме жила смерть. Я понял это, как только вышел через
сетчатую дверь на задний двор. На меня обрушился зудящий, звенящий, воющий
грохот: 10000 мух поднялись в воздух одновременно. Такие мухи живут на
всех задних дворах -- там растет высокая зеленая трава, и они в ней гнезда
вьют, они ее обожают.
Господи ты боже мой, подумал я, и ни единого паука в радиусе пяти миль!
Пока я там стоял, эти 10000 мух начали спускаться с небес, усаживаться
на траву, на забор, на землю, мне на волосы, на руки, везде. Одна из тех,
что посмелее, меня укусила.
Я выматерился, выскочил из дома и купил самый большой баллон от мух,
что только есть. Я сражался с ними много часов, в неистовстве -- и мухи, и
я, -- и через несколько часов, кашляя и тошня от того, что надышался этой
гадостью, огляделся: мух было столько же, сколько и раньше. Наверное, на
каждую, что я убил, они залегали в траву и рожали двух. Я сдался.
В спальне у нас вокруг кровати стояла такая низенькая стеночка,
перегораживавшая комнату. На ней располагались горшки, а в горшках
располагалась герань. Когда мы с Джойс впервые легли в постель и
заработали, я заметил, что половицы начали прогибаться и дрожать.
Затем -- плюх.
-- О-о! -- сказал я.
-- Ну что еще? -- спросила Джойс. -- Не останавливайся! Не
останавливайся!
-- Бэби, мне на задницу горшок герани свалился.
-- Не останавливайся! Продолжай!
-- Ладно, ладно!
Я снова расшуровался, все шло сносно, и тут -- -- Ох, блядь!
-- Что такое? Что такое?
-- Еще один горшок с геранью, бэби, трахнул меня по копчику, скатился в
жопу и упал.
-- К черту герань! Дальше! Дальше!
-- А, ну ладно...
Через все наше упражнение горшки все падали и падали. Как ебаться под
бомбежкой. Наконец, мне удалось.
Позже я сказал:
-- Слушай, крошка, надо что-то сделать с этой геранью.
-- Нет, пускай там стоит!
-- Но почему, бэби, почему?
-- Остроты придает.
-- Остроты придает?
-- Да.
Она только хихикнула. Но горшки оставались на месте. Бльшую часть
времени.
7
Затем я начал возвращаться домой несчастным.
-- В чем дело, Хэнк?
Приходилось каждый вечер напиваться.
-- Дело в управляющем, Фредди. Он начал насвистывать эту песенку. Он ее
насвистывает, когда я прихожу по утрам, и не останавливается. Когда я
ухожу вечером домой, он ее по-прежнему свистит. И так уже две недели!
-- А как песня называется?
-- Вокруг Света в Восемьдесят Дней. Мне она никогда не нравилась.
-- Так найди себе другую работу.
-- Найду.
-- Только с этой не увольняйся, пока новую не найдешь. Надо им
доказать, что...
-- Ладно. Ладно!
8
Как-то днем я встретил на улице одного пьянчугу. Я его знал и раньше -- в
те дни, когда мы с Бетти бары обходили один за другим. Он мне рассказал,
что работает почтовым клерком, и что это не работа, а пшик.
Самое большое и жирное вранье столетия. Я ищу этого парня уже много
лет, но боюсь, до него кто-нибудь другой раньше добрался.
И вот я снова держал экзамен на гражданскую службу. Только в этот раз
пометил свои бумаги клерк, а не почтальон.
К тому времени, как я получил уведомление, что должен явиться на
присягу, Фредди перестал насвистывать Вокруг Света в Восемьдесят Дней, но
мне уже не терпелось заполучить эту шаровую работенку у Дяди Сэма.
Фредди я сказал:
-- Мне тут отлучиться по одному делу нужно, можно я полтора часа на
обед возьму?
-- О-кей, Хэнк.
Кабы знать, каким длинным этот обед окажется.
9
Нас собралась целая банда. Человек 150 или 200. Надо было заполнить
скучные бумаги. Затем все встали лицом к флагу. Присягу принимал тот же
парень, что и раньше.
Приняв у нас присягу, он сказал:
-- Так, ладно, вы получили хорошую работу. Держите рыльце чистым, и
уверенность до конца жизни вам обеспечена.
Уверенность? Такая уверенность только при пожизненном бывает: три
квадрата, за квартиру платить не нужно, ни удобств, ни подоходного налога,
ни алиментов.
Ни подати за номер на машину. Ни штрафов на дороге. Ни вождения в
нетрезвом виде. Ни проигрышей на скачках. Бесплатное медицинское
обслуживание. Товарищи со сходными интересами. Церковь. Глазок. Бесплатные
похороны.
Почти 12 лет спустя, из тех 150 или 200 нас осталось лишь двое. Как
некоторые не могут водить такси, или шлюхами торговать, или толкать
наркоту, большинство парней -- да и девчонок тоже -- не могут быть
почтовыми клерками. И я их не виню. Шли года, и я видел, как они маршируют
своими отрядами по 150-200 человек, и из каждой группы оставалось двое,
трое, четверо -- ровно столько, чтобы заменить тех, кто уходит на пенсию.
10
Сопровождающий провел нас по всему зданию. Нас было так много, что всех
пришлось поделить на группы. Мы ездили на лифте по очереди. Нам показали
столовую для служащих, подвалы, всю эту скукотищу.
Боже праведный, подумал я, побыстрее бы он, что ли. Я с обеда уже на
два часа задерживаюсь.
Затем сопровождающий вручил нам рабочие листки. Показал часы.
-- Вот так вы отмечаетесь.
Он показал нам, как. Потом сказал:
-- Теперь отмечайтесь.
Двенадцать с половиной часов спустя мы отметились на выходе. Ни хера
себе присяга получилась.
11
Через девять или десять часов людей морил сон, и они падали в свои ящики,
умудряясь схватиться за что-то и не рухнуть туда совсем. Мы раскладывали
зонированную почту. Если на письме стояло зона 28, ты совал его в дырку
под номером 28. Просто.
Один большой черный парень вскочил с места и замахал руками, чтобы
проснуться. Его мотало по всему полу.
-- Вот черт! Не могу я так! -- говорил он.
При том, что был он здоровым и мощным кабаном. Работать одними и теми
же мышцами очень утомляет. У меня все болело. В конце прохода стоял
надзиратель, еще один Булыжник, и на роже у него было написано такое --
должно быть, они специально перед зеркалом репетируют, у всех надзирателей
такое выражение на лицах: смотрят так, будто ты -- кусок человечьего говна.
Однако, входили они сюда через те же самые двери. Когда-то были
клерками или почтальонами. Я этого не мог понять. Вертухаи ручной выборки.
Одну ногу всегда следовало держать на полу. Вторую -- на подставке для
отдыха. То, что они называли подставкой для отдыха, было маленькой круглой
подушечкой на каблучке. Разговаривать запрещено. Два 10-минутных перерыва
за восемь часов. Время, когда уходил, и когда возвращался, записывалось.
Если сидел в сортире 12 или 13 минут, то тебе об этом сообщали.
Но платили лучше, чем в художественной лавке. И я подумал: к этому
можно будет привыкнуть.
Не привык я к этому никогда.
12
Затем надзиратель перевел нас на новый проход. Мы уже 10 часов
проработали.
-- Прежде, чем начнете, -- сказал суп, -- я хочу вам кое-что сказать.
Каждый поднос этого типа почты должен быть рассортирован за 23 минуты.
Таков производственный график. А теперь, ради удовольствия, давайте
посмотрим, сможете ли вы уложиться в производственный график! Итак, раз,
два, три... ВПЕРЕД!
Что это, к дьяволу такое? подумал я. Я устал.
Каждый поднос был фута два в длину. Но на каждом было разное количество
писем. На некоторых почты в два-три раза больше, чем на других, в
зависимости от размера писем.
Руки замелькали. Проиграть страшно.
Я не торопился.
-- Когда закончите первый поднос, хватайте следующий.
Они в самом деле работали. Потом подскакивали и хватались за следующий.
Надзиратель подошел ко мне сзади.
-- Вот, -- сказал он, показывая на меня, -- этот человек в самом деле
выполняет план. Он уже наполовину закончил свой второй поднос!
Поднос у меня был первым. Не знаю, подкалывал он меня или нет, но
поскольку я так сильно оторвался, то еще немного притормозил.
13
В 3:30 утра мои 12 часов истекли. В то время они не платили подменным за
время полностью и половину за сверхурочные. Ты получал как за одно время.
А брали тебя как временного подменного клерка с неограниченным сроком.
Я поставил будильник с тем, чтобы к 8 утра быть в художественной лавке.
-- Что случилось, Хэнк? Мы уж подумали, ты в аварию попал. Мы ждали,
что ты вернешься.
-- Я увольняюсь.
-- Увольняешься?
-- Да, нельзя же обвинять человека в том, что он ищет для себя лучшей
жизни.
Я зашел в контору и получил расчет. Я снова вернулся на почту.
14
А тем временем рядом по-прежнему была Джойс со своей геранью и парой
миллионов, если я протяну еще хоть немного. Джойс, мухи и герань. Я
работал в ночную смену, 12 часов, а она мацала меня днем, пытаясь
заставить исполнять супружеский долг. Сплю я, как вдруг просыпаюсь от
того, что меня ее рука поглаживает. Тогда приходилось это делать. Бедняжка
совсем спятила.
Затем однажды утром я прихожу, а она говорит:
-- Хэнк, только не злись.
Я слишком устал, чтобы злиться.
-- Ч такое, крошка?
-- Я завела нам собачку. Маленького щеночка.
-- Ладно. Это мило. С собаками все в порядке. Где он?
-- На кухне. Я назвала его Пикассо.
Я зашел туда и взглянул на пса. Он ничего не видел. Шерсть закрывала
ему глаза. Я посмотрел, как он ходит. Бедный Пикассо!
-- Крошка, ты знаешь, что ты натворила?
-- Он тебе не нравится?
-- Я не сказал, что он мне не нравится. Но он недоразвитый. У него
коэффициент интеллекта около 12. Ты пошла и притащила нам идиота, а не
собаку.
-- Откуда ты знаешь?
-- Это видно, стоит на него только посмотреть.
И тут Пикассо начал писать. Пикассо был полон ссак. Они бежали длинными
толстыми ручейками по кухонному полу. Потом он закончил и подбежал
посмотреть.
Я взял его на руки.
-- Вытри.
Так Пикассо стал еще одной проблемой.
Я просыпался после 12-часовой смены от того, что Джойс надрачивала меня
под геранью, и спрашивал:
-- Где Пикассо?
-- Пошел к черту этот Пикассо! -- отвечала она.
Я вылезал из постели, голый, с огромной елдой, торчавшей спереди.
-- Слушай, ты его снова во дворе оставила! Я же говорил тебе не
оставлять его днем во дворе!
Затем я выходил во двор, голый, одеваться ломы, я и так устал. Двор был
неплохо прикрыт со всех сторон. А там сидел бедный Пикассо, одолеваемый
