взрослая, и нос свой мне в очко чуть не наполовину засунула. Щелкнет
челюстями разок и все яйца выдерет. Я решил, что эти люди не получат
сегодня свою почту -- может, вообще никогда никакой почты не получат. В
натуре, парень, она там своим носом работала. НЮФ! НЮФ! НЮФ!
Я положил почту обратно в кожаную сумку, а затем очень медленно --
очень -- сделал полшага вперед. Нос за мной. Еще полшажка -- другой ногой.
Нос не отстает. Затем я делаю медленный, очень медленный полный шаг. За
ним еще один.
Не шевелюсь. Нос отклеился. Она стоит и на меня смотрит. Может, ей
никогда не приходилось ничего подобного нюхать, и она не поняла, что нужно
делать.
Я тихонько ушел.
8
Была и еще одна немецкая овчарка. Стояло жаркое лето, и она ВЫНЕСЛАСЬ со
двора и ПРЫГНУЛА в воздух. Зубы ее щелкнули, едва не прокусив мне кадык.
-- О БОЖЕ! -- заверещал я, -- ОХ ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ! УБИВАЮТ! УБИВАЮТ!
ПОМОГИТЕ! УБИВАЮТ!
Тварь развернулась и прыгнула снова. Я хорошенько впаял ей по морде
мешком для почты прямо в воздухе, письма и журналы разлетелись. Тварь
готовилась к прыжку еще раз, когда вышли двое парней, хозяева, и оттащили
ее. Пока она смотрела на меня и рычала, я нагнулся и собрал письма и
журналы, которые следовало вновь разложить по порядку на крылечке
соседнего дома.
-- Вы, суки, ополоумели, -- сказал я парням. -- Это убийца, а не
собака. Или избавьтесь от нее, или на улицу не пускайте!
Я бы полез бить им морду, но между ними рычала и кидалась на меня эта
собака. Я отошел к соседнему крыльцу и переложил почту, ползая на
четвереньках.
Как обычно, времени на обед не осталось, но я все равно на 40 минут
опоздал в сортировку.
Булыжник посмотрел на часы.
-- Ты на 40 минут опоздал.
-- А ты вообще не приходил, -- ответил ему я.
-- Так и запишем.
-- Пиши-пиши, Камешек.
У него в машинку уже был заправлен соответствующий бланк, и он
приступил. Я сидел, сортируя почту по ящикам и откладывая возвраты, а он
подощел ко мне и швырнул бланк мне под нос. Я уже устал читать его
докладные и по своему походу в город знал, что любой протест бесполезен.
Не глядя, я кинул ее в мусорную корзину.
9
На каждом маршруте были свои ловушки, и только штатные доставщики о них
знали. Каждый день возникало что-то дьявольски новое, и ты всегда был
готов к изнасилованию, убийству, собакам или какого-либо рода безумию.
Штатные своих маленьких секретов не выдавали. Это было их единственным
преимуществом -- если не считать того, что свои маршруты они знали
наизусть. Сплошной банзай для новичка, особенно такого, кто киряет
допоздна, ложится в 2, встает в полпятого, ночь напролет трахается и орет
песни, -- и ему все сходит с рук, ну, почти...
Как-то днем я был на улице, маршрут двигался неплохо, хоть и новый, и я
подумал: Господи Боже, может быть, впервые за два года я смогу пообедать.
Меня мучил ужасный бодун, но все равно все шло хорошо, пока я не
добрался до этой горсти почты, адресованной церкви. В адресе не было
номера улицы -- только название церкви и бульвара, на который она
выходила. Я поднялся, похмельный, по ступенькам. Яшика отыскать не
удалось, а людей внутри не было. Какие-то свечи горят. Стоят миски, пальцы
макать. Пустая кафедра на меня лыбится вместе со статуями:
бледно-красными, голубыми, желтыми, -- фрамуги закрыты, вонюче жаркое утро.
Ох, Иисусе, подумал я.
И вышел.
Я зашел за угол церкви и нашел лестницу в подвал. Дверь открыта, я
вошел.
Знаете, что я увидел? Ряд унитазов. И душевые кабинки. Но там было
темно. Ни одна лампочка не горела. Как, черт побери, они хотят, чтобы
человек в темноте почтовый ящик нашел? Тут я увидел выключатель. Дернул за
эту штуку, и весь свет в церкви зажегся, и внутри, и снаружи. Захожу в
следующую комнату, а там облачения на столе разложены. И стоит бутылка
вина.
Да ради Бога, подумал я, кого, к дьяволу, еще, кроме меня, могут
застукать в таком положении?
Я взял бутылку, хорошенько приложился, оставил письма на рясах и
вернулся к унитазам с душами. Выключил свет, посрал в темноте и выкурил
сигарету. Подумал было принять душ, но мысленно увидел заголовки: ГОЛОГО
ПОЧТАЛЬОНА ЗАСТАЮТ ПЬЮЩИМ КРОВЬ ХРИСТА ПОД ДУШЕМ РИМСКО-КАТОЛИЧЕСКОЙ
ЦЕРКВИ.
Поэтому, в конце концов, на обед времени мне не хватило, и когда я
вернулся, Джонстон написал докладную, что я на 23 минуты выбился из
графика.
Позже выяснилось, что почту для церкви доставляют в приходской дом за
углом.
Но теперь, разумеется, я знаю, где срать и подмываться, когда приспичит.
10
Начался сезон дождей. Большая часть моих денег уходила на пойло, поэтому
в башмаках подметки продырявились, а плащ был старым и рваным. Под любым
мало-мальским ливнем меня изрядно мочило -- я имею в виду мочило до
костей: аж трусы с чулками разбухали. Штатные доставщики начинали
бюллетенить -- они бюллетенили на участках по всему городу, поэтому работы
было полно каждый день и на Окфордском Участке, и везде. Даже сменщики
сказывались больными. Я бюллетень не брал, поскольку слишком уставал,
чтобы соображать, как надо. Именно в то утро меня отправили на Участок
Уэнтли. В самом разгаре был один из таких пятидневных ливней, когда вода
хлещет одной непрерывной стеной, и весь город задирает лапки, вс задирает
лапки кверху, канализация не успевает глотать воду так быстро, и та
захлестывает тротуары, а в некоторых районах -- газоны и даже дома.
Меня послали на Участок Уэнтли.
-- Там сказали, что им нужен хороший человек, -- крикнул мне вслед
Булыжник, когда я выходил под покров воды.
Дверь закрылась. Если мой драндулет заведется -- а он завелся -- поеду
в Уэнтли. Но это не важно: если машина не заводилась, тебя кидали в
автобус. Ноги у меня уже промокли.
Суп в Уэнтли поставил меня перед ящиком. В нем почты и так было под
завязку, а я стал пихать в него еще больше вместе с другим подменным.
Такого ящика я никогда в жизни не видел! Чья-то гнилая шутка. Я насчитал в
нем 12 связок. На полгорода должно хватить. Мне только предстояло узнать,
что весь маршрут идет по крутым холмам. Кто его придумал, совсем,
наверное, бу дался.
Мы подняли и выволокли его, и только я собрался уходить, как суп
подошел и сказал:
-- Я тут не смогу дать тебе никого в помощь.
-- Все нормально, -- ответил я.
Хрен там, нормально. Только гораздо позже я узнал, что он -- первый
кореш Джонстона.
Маршрут начинался от участка. Первый из 12 отрезков. Я вышел под стену
воды и покандюхал вниз по склону. То был нищий район города -- маленькие
домишки и дворики с почтовыми ящиками, где полно пауков, висящими на одном
гвозде, а за окошками старухи крутят самокрутки, жуют табак, мычат что-то
своим канарейкам и смотрят на тебя, придурка, заблудившегося под дождем.
Когда трусы намокают, то сползают вниз, вниз, вниз они сползают,
облепляют ягодицы, а мокрую резинку этой дряни поддерживает только
промежность штанов.
Дождь размыл чернила на некоторых письмах; сигарета гореть не хотела.
Нужно постоянно лазить в мешок за журналами. Первый отрезок, а я уже
устал. Ботинки мне облепило грязью, по весу они стали как сапоги. То и
дело я натыкался на что-нибудь скользкое и чуть не падал.
Открылась дверь, и старушка задала мне вопрос, слышанный уже сотню раз:
-- А где мой обычный почтальон сегодня?
-- Леди, ПРОШУ ВАС, откуда я знаю? Откуда, к чертовой матери, мне
знать? Я -- здесь, а он -- где-то в другом месте!
-- О-о, так вы и впрямь хулиган какой-то!
-- Хулиган?
-- Да.
Я рассмеялся и вложил толстое промокшее письмо ей в руку, потом перешел
к следующей двери. Может, на горке будет получше, подумал я.
Еще одна старая кошка -- хочет казаться милой, спрашивает:
-- А вам не хотелось бы зайти и выпить чашечку чаю, подсушиться
немножко?
-- Леди, неужели вы не понимаете, у нас времени нет даже трусы
подтянуть?
-- Трусы подтянуть?
-- ДА, ТРУСЫ ПОДТЯНУТЬ! -- заорал на нее я и ушел под стену дождя.
Закончил я первый отрезок. Он занял у меня около часа. Еще одиннадцать
таких -- значит, одиннадцать часов. Невозможно, подумал я. Должно быть,
они повесили на меня самый поганый маршрут.
На горке оказалось хуже, поскольку туда приходилось тянуть еще и
собственную тушу.
Полдень пришел и ушел. Без обеда. Четвертый или пятый отрезок. Даже в
сухой день маршрут был бы невозможен. А теперь -- невозможен настолько,
что нельзя было даже думать о нем.
Наконец, я вымок так, что подумал: тону. Отыскал крыльцо с козырьком,
где капало не очень сильно, встал и умудрился зажечь сигарету. Я сделал
примерно три спокойные затяжки, когда услышал за спиной голосок еще одной
старушенции:
-- Почтальон! Почтальон!
-- Да, мэм? -- спросил я.
-- У ВАС ПОЧТА МОКНЕТ!
Я опустил глаза к мешку и точно -- кожаный клапан остался открытым.
Капля или две попали туда через дыру в козырьке.
Я ушел. Вс, пиздец, подумал я: только идиот станет терпеть то, что
приходится терпеть мне. Сейчас найду телефон и скажу им, чтоб приезжали,
забирали почту -- и в жопу их работу. Джонстон победил.
В тот момент, когда я решил все бросить, мне полегчало. В дожде я
разглядел здание у подножия холма: похоже, в нем может оказаться телефон.
Я стоял на склоне. Спустившись, увидел, что это маленькое кафе. Работал
обогреватель.
Ладно, блин, подумал я, хоть обсушусь. Снял дождевик и кепку, швырнул
мешок с почтой на пол и заказал чашку кофе.
Кофе был очень черным. Выпаренный из спитой гущи. Хуже кофе я никогда
не пробовал, но он был горячим. Я выпил три чашки и просидел там час, пока
полностью не высох. Затем выглянул наружу: дождь кончился! Я вышел,
поднялся на горку и стал разносить почту снова. Не торопясь, закончил
маршрут. На 12-м отрезке я уже шел по темноте. К тому времени, как я
вернулся в участок, стояла ночь.
Служебный вход был заперт.
Я забарабанил в жестяную дверь.
Появился маленький ночной дежурный и открыл.
-- Где ты шлялся так долго, черт побери? -- заорал он на меня.
Я подошел к ящику и сбросил мокрый мешок, полный возвратов, отказов и
почты до востребования. Затем снял ключ и жахнул им по ящику. За ключ при
выдаче и сдаче надо было расписываться. Я беспокоиться не стал. Он стоял и
смотрел на меня.
Я тоже на него взглянул.
-- Паря, если ты мне скажешь еще хоть одно слово, если даже чихнешь,
помоги мне, Господи, я тебя убью!
Паря не издал ни звука. Я отметился и ушел.
На следующее утро я все ждал, чтобы Джонстон повернулся ко мне и
что-нибудь сказал. Он вел себя как ни в чем ни бывало. Дождь закончился, и
штатные больше не болели. Булыжник отправил троих подменных домой без
оплаты, меня -- в том числе. Я чуть не полюбил его за это.
Я пришел домой и пристроился к теплой заднице Бетти.
11
Но потом дождь пошел снова. Булыжник послал меня на так называемую
Воскресную Выемку, и если вы думаете, что это как-то связано с церковью,
то не стоит. Берешь грузовик в Западном Гараже и планшет. На планшете
написано, какие улицы, во сколько там нужно быть и как проехать к
следующему ящику для выемки.
Вроде 14:32, угол Бичер и Авалона, Л3 П2 (что означает три квартала
налево и два направо) 14:35, и не врубаешься, как можно вынуть почту из
одного ящика, проехать пять кварталов за три минуты и закончить вычищать
следующий. Иногда все три минуты занимала выемка всей воскресной почты
только из одного ящика. К тому же, планшеты были неточны. Иногда переулок
они считали улицей, а иногда улицу -- тупиком. Понятия не имеешь, где ты.
Накрапывал один из таких затяжных дождей -- не лило, но и не
прекращалось. Местность, по которой я ехал, была новой, но, по крайней
мере, света, чтобы читать планшет, хватало. Однако по мере того, как
темнело, труднее становилось и читать (при свете приборной доски), и
замечать ящики. Мало того, на улицах прибывала вода, и несколько раз я
ступал в лужу по самые лодыжки.
Потом приборная доска погасла. Планшет не прочтешь. Где я -- без
