но с бородой, поэтому, надеюсь, кое-кто меня запомнил. А те, кто втайне
предавались игре в кости, должно быть, вспоминают обо мне с тоской и
нежностью: когда я добрался до Нью-Йорка, в кармане у меня осталось ровно
пятнадцать центов, и мне пришлось занять пять долларов у очень любезного
священника, некоего Джона Смита, и он тоже может подтвердить, что я плыл
на "Куин Мэри". Если вам и этого мало, то сестра милосердия лейтенант
Грейс Димишель из Вермонта фотографировала меня в нью-йоркском порту.
Но в радостной суматохе той незабываемой минуты, когда лайнер вошел в
гавань Нью-Йорка, когда тысячи солдат обнимались, кричали, плакали и
смеялись, я потерял капрала Куку. Чего только я не делал, чтобы разыскать
этого удивительного человека! Но он бесследно исчез, как сквозь землю
провалился.
Я убежден, что его запомнили сотни людей, которые несчетное
количество раз видели его на борту "Куин Мэри" между шестым и одиннадцатым
июля тысяча девятьсот сорок пятого года.
Это светловолосый коренастый солдат среднего роста, по очень крепкого
сложения; он широк в кости и весит не менее ста девяноста фунтов. Глаза у
него зеленовато-серые, слезящиеся, и он прихрамывает на правую ногу. Зубы
на редкость крепкие, крупные, квадратные и слегка выдаются вперед, но
заметить это нелегко, ибо улыбается он очень редко. Я знаю, люди, как
правило, не слишком наблюдательны, но тот, кто хоть раз видел капрала
Куку, не мог не заметить его шрамы. Самый страшный - на голове: он тянется
от левой брови к правому уху. Когда я увидел его впервые, мне сразу же
вспомнилось убийство, потрясшее меня много лет назад, когда я был
полицейским репортером: убийца орудовал топором. Должно быть, редкостный
здоровяк, подумал я, глядя на капрала, если он после такого удара выжил и
преспокойно расхаживает по земле. Подбородок и шея у него изборождены
отметинами, какие остаются после ожогов. У него не хватает половины
правого уха, тыльная сторона правой руки точно иссечена ножом и вся
покрыта глубокими, побелевшими от времени рубцами. Казалось, когда-то
целая толпа сговорилась зарубить этого человека ножами, кинжалами и
саблями, но усилия их остались тщетными. Все его шрамы явно давнего
происхождения, а ведь он на вид совсем еще молод - лет тридцати пяти, не
больше.
Капрал этот пробудил во мне острое любопытство. Неужели никто из вас
так его и не вспомнил? Он бродил по кораблю, мрачный и нелюдимый, всегда с
сигаретой, которую докуривал до самого конца и выплевывал, только когда
она обжигала ему губы. Не от дыма ли у него слезятся глаза? Он бродил с
унылым видом, поглощенный какими-то невеселыми мыслями, и всегда забивался
в какой-нибудь темный угол или под лестницу. Я пробовал расспрашивать о
нем на палубах, но ничего не добился - в ту пору все только и говорили,
что об офицере, поразительно похожем на киноактера Спенсера Трейси. Но в
конце концов я все узнал сам.
Спиртное тоже было под запретом на военных судах. Меня об этом
предупредили заранее, и я позаботился тайком протащить на "Куин Мэри"
несколько бутылок виски. В первый же день плавания я угостил одного
пехотного капитана. Не успел я и глазом моргнуть, как у меня уже оказалось
семнадцать новых друзей и все они меня просто обожали и каждый выпрашивай
у меня автограф. Так что уже на второй день я выбросил за борт последнюю
пустую бутылку и был счастлив, когда мне в свою очередь удалось
напроситься на угощение. (К мистеру Чарлзу Беннету, голливудскому
сценаристу, и он, если ему позволит скромность, тоже подтвердит, что я
говорю чистую правду.) Он подарил мне бутылку из-под пива, полную доброго
шотландского виски, и я немедленно спрятал ее под гимнастерку, чтобы никто
из моих новоявленных друзей ничего не заметил. На третий день плавания
поздно вечером я удалился в укромный уголок, где было достаточно светло и
можно было читать. Я собирался еще раз прочитать кое-какие стихи Франсуа
Вийона, время от времени прикладываясь к виски мистера Беннета. На палубах
"Куин Мэри" было не так-то просто найти пустынное местечко, но я все же
нашел. Мне хотелось еще раз прочитать "Балладу добрых советов..."
["Баллада добрых советов ведущим дурную жизнь"]; великий Вийон написал ее
на воровском жаргоне средних веков, и понять ее не может даже самый
образованный француз, который изучал арго тех времен. Я повторял вслух
первые две строки, надеясь расслышать в них какой-нибудь новый смысл:
Car ou soie porteur de bulles
Pipeur ou hasardeur de dez...
["В какую б дудку ты ни дул,
Будь ты монах или игрок..."
Франсуа Вийон]
Вдруг чей-то голос лениво произнес:
- Эй, вы там! Вы-то что про это знаете?
Я поднял голову: из темноты выступило мрачное, иссеченное шрамами
лицо загадочного капрала. Мне не оставалось ничего иного, как предложить
ему выпить, ибо бутылку я держал в руке и он глядел прямо на нее. Капрал
отрывисто поблагодарил, одним глотком наполовину опорожнил бутылку и
вернул ее мне.
- "Pipeur ou hasardenr de dez", - повторил он со вздохом. - Старая
песня. Вам она нравится, сэр?
- Очень, - ответил я. - Наверно, Вийон был великий человек. Кто еще
сумел бы так блистательно писать на таком низменном языке? Кто еще смог бы
обратить воровские словечки, которые всегда отвратительны, в такую
прекрасную поэзию?
- Так вы эти слова понимаете? - усмехнулся он.
- Да нет, не совсем, но чувствую, что это поэзия, - ответил я.
- Это верно.
- "Pipeur он hasardeur de dez..." С тем же успехом можно пытаться
положить на стихи что-нибудь вроде этого: "А мне один черт, играешь ли ты
в кости или убиваешь людей..."
- А вы кто такой? Откуда взялись? В армии уже черт-те сколько времени
не разрешают отпускать бороду.
- Я военный корреспондент, - ответил я. - Меня зовут Керш. Можете
допивать.
Он осушил бутылку и сказал:
- Спасибо, мистер Керш. А меня звать Куку. - И тяжело, мешком,
грохнулся на палубу рядом со мной. - Уф, - выдохнул он при этом, -
посидеть, что ли.
Потом взял изуродованной рукой мою книжечку, похлопал ею по колену и
вернул мне.
- "Hasardeur de dez", - повторил он с незнакомым мне акцентом.
- Я вижу, вы читаете Вийона, - заметил я.
- Нет, не читаю. Я и вообще-то не особый грамотей.
- Но вы говорите по-французски. Где вы этому научились?
- Во Франции.
- А теперь едете домой?
- Вроде бы так.
- И кажется, не жалеете об этом.
- Да уж нет.
- Возвращаетесь из Франции?
- Из Голландии.
- А давно в армии?
- Да уж порядочно.
- Вам нравится служить?
- Конечно. Чем плохо? А вы откуда?
- Из Лондона.
- Я там бывал, - сказал он.
- А вы откуда родом?
- Что? Я... Да вроде бы из Нью-Йорка.
- Как вам понравился Лондон? - спросил я.
- Он стал получше.
- Получше? А я-то думал, вы видели его в самое неудачное время -
бомбежки и всякое такое, - заметил я.
- Да нет, Лондон вроде бы ничего.
- Вот если бы вы побывали там до войны, капрал...
- Бывал и до войны.
- Ну, тогда вы, верно, были еще очень молоды, - сказал я.
- Не так уж молод, - усмехнулся капрал Куку.
- Я военный корреспондент и газетчик, - сказал я, - и потому имею
право задавать нескромные вопросы. Понимаете, я мог бы написать про вас в
свою газету. Что это за имя такое - Куку? Никогда прежде не слыхивал
такого.
И для пущей важности я вытащил карандаш и записную книжку.
- Да по-настоящему-то меня звать вовсе не Куку, - объяснил капрал. -
Вообще-то имя у меня французское. Лекокю. Знаете, что это значит?
Я немного смутился.
- Н-ну... Если не ошибаюсь, так называют человека, которому изменила
жена, - сказал я.
- Верно.
- У вас есть семья?
- Нет.
- Но вы были женаты?
- Много раз.
- А что вы собираетесь делать, когда вернетесь в Штаты, капрал?
- Буду выращивать цветы и заведу пчел и кур.
- И все в одиночку?
- Да.
- Цветы, пчелы и куры... А какие цветы?
- Розы, - сказал он, не задумываясь. И прибавил: - Может, попозже
двинусь на юг.
- Это еще зачем?
- За скипидаром.
Понятно. Он просто сумасшедший. Должно быть, разум его помрачился
после той страшной раны, от которой на голове остался такой ужасающий
шрам.
- Вам, верно, досталось в боях, капрал, - сказал я.
- Да, сэр, порезали малость тут и там, - со смешком ответил он. -
Всякое бывало.
- Оно и видно. Когда я взглянул на вас в первый раз, я подумал, не в
обиду вам будь сказано, капрал, что раны у вас на голове, на лице и на
руках такие - сразу видно, не от современного оружия.
- А я и не говорил, что от современного, - огрызнулся он. Потом
набрал полную грудь воздуха и с шумом выдохнул. - Уф! Чем это вы меня
напоили?
- Отличным шотландским виски. А что?
- Отличное-то оно отличное, только пить мне его не надо было. Я от
такого крепкого отказался уж и не помню когда. В голову сильно ударяет.
Мне такого и в рот брать нельзя.
- Кто же вас просил опорожнять целую бутылку, да еще в два глотка? -
с досадой сказал я.
- Виноват, мистер. Как прибудем в Нью-Йорк, я вам тоже бутылку
поставлю, коли желаете, - ответил капрал Куку, сощурился, точно ему больно
было смотреть, и провел рукой по шраму на голове.
- Скверная, видно, была рана, - заметил я.
- Какая? Эта? - спросил он. - Да уж скверней некуда. Даже мозги
полезли наружу. А вот гляньте-ка... - Левой рукой он расстегнул
гимнастерку и задрал нижнюю рубашку, а правой зажег старый, видавший виды
фонарик. - Вот поглядите...
Я вскрикнул от изумления. Никогда еще не видел я, чтобы живой человек
был так невероятно изрезан и изуродован. В неверном свете фонарика передо
мной предстало нечто вроде выжженной пустыни, где отбушевала ярость
стихий, оставив за собой крутые откосы, пропасти, ущелья и провалы. Точно
на тело его обрушились все громы небесные, ураганы и землетрясения. Ребра
с левой стороны, казалось, сдавила какая-то страшная тяжесть и раздробила
их на мелкие кусочки. Каким-то чудом кости срослись, и получилось что-то
вроде лунного вулкана с кратером, окаймленным жесткой бугристой кромкой.
Под ложечкой темнела огромная глубокая впадина.
- Господи, дружище, вас точно разорвали пополам и потом кое-как
склеили, - воскликнул я.
Капрал Куку только засмеялся и поднял фонарик повыше, чтобы я мог
получше разглядеть - могучие мышцы его груди и живота были сплошь
изрублены и искромсаны. Наконец, фонарик погас и капрал Куку застегнул
гимнастерку.
- Недурно? - спросил он.
- Недурно! Бог ты мой, я ничего не смыслю в медицине, но по-моему, от
любой из этих ран человек должен отдать богу душу. Как вы ухитрились
остаться в живых, капрал? Возможно ли это?
- Думаете, вы что-нибудь видели? Ничего вы еще не видели, вот
поглядели бы на мою спину... Но это после.
- Послушайте, да откуда же они у вас? Шрамы-то все старые. Не в этой
же войне вы их заполучили!
Капрал Куку расслабил узел на галстуке, расстегнул воротничок и
оттянул ворот рубашки.
- Ясно, - преспокойно заявил он. - Вот гляньте, на этой войне меня
ранили только сюда.
И небрежно ткнул пальцем в плечо у самой шеи. Здесь тесно лепились
пять ямок - следы пуль.
- Легкий пулемет, - пояснил Куку.
- Не может быть! - воскликнул я, пока он приводил в порядок свой
