Раньше ее не было. В этом я был уверен. Такая профессия, как моя, требует
острого глаза. Жаль, что слух у меня не такой острый. Пока я осматривал
компьютер, кто-то открыл дверь и втолкнул коробку в лабораторию.
Осторожно заглянув в нее, я засмеялся от радости и снова почувствовал
себя счастливым. Коробка была доверху набита всякой снедью. Чего в ней
только не было - даже большой вишневый пирог! Если я когда-нибудь окажусь
в раю, первое, чем должны меня встретить небеса, - это неповторимым
ароматом вишневого пирога. В коробке был и вместительный термос с кофе. О
том, чтобы я не умер с голоду, они по крайней мере сочли нужным
позаботиться.
Я уселся на скамью, на которой в полном беспорядке были разбросаны
инструменты и измерительные приборы, и съел все содержимое коробки до
последней крошки. Я толком не ел уже несколько дней. Меершрафт, хитрая
лиса, об этом не забыл! Кормите меня досыта - и я стану неистовым гением.
Держите меня впроголодь - и я не могу думать ни о чем, кроме еды. Я
закурил сигарету и, попивая кофе, принялся не спеша размышлять о
переменных контурах в логических цепях и произвольных уровнях сложности.
Хотел бы я знать, честно говоря, что это такое!
Но мало-помалу мои мысли приняли более определенное направление, и я
поставил вопрос прямо: в чем различие между мыслящим человеком и
немыслящим, но быстрым, как молния, компьютером? Затем мне в голову пришел
ответ, и преграда, стоявшая на пути моего сознания, рухнула.
Со мной всегда так. Вдохновение нисходит на меня, как на поэта. Я
люблю такие мгновения, ибо знаю им цену. Может быть, они и не открывают
истину, но, пока они длятся, разве это имеет какое-нибудь значение? Пусть
умники облачают свои мысли в математические одеяния. Я предпочитаю мыслить
электронными схемами.
Сначала забрезжит общая идея, а потом нужная часть схемы вспыхивает
немеркнущим светом пред моим внутренним взором, как выразился однажды,
правда по другому поводу, Уордсворт. Люблю поэтов. Я и сам стал бы поэтом,
только за поэзию платят меньше, чем за кибернетику.
Решение моей проблемы, как это часто бывает, было заключено в самой
постановке вопроса. В чем различие между мыслящим человеком и немыслящей
машиной? Разумеется, в том, что машина не может мыслить. Она
просто-напросто отбарабанивает вам ответ на вопрос, единственный ответ,
который был в нее заложен программистом.
С человеком все обстоит иначе. Какой бы вопрос ему ни задали, вы
никогда не знаете заранее, что он ответит. Вас может ожидать и совершенно
правильный ответ, и ответ верный лишь отчасти. Под сводом человеческого
черепа неразличимо сплавлены воедино софизмы, способные вызвать у вас лишь
легкое раздражение, и совершенно нелепые представления.
Иногда какое-нибудь понятие, считавшееся некогда лишенным всякого
смысла, приводит к правильному ответу или позволяет по-новому поставить
какой-нибудь вопрос, и тогда рождается новая идея или совершается великое
открытие. В других случаях разумное начало оказывается погребенным под
ворохом неразумного, и тогда ответ лежит на грани безумия, ибо измученный
разум черпает доводы из глубин подсознания.
С компьютером все обстоит иначе. Компьютер слишком логичен, слишком
прямолинеен. Вы спрашиваете у компьютера, сколько будет дважды два, и он
отвечает вам: "Четыре". Девять из десяти людей ответили бы вам так же, но
десятый спросил бы: "Дважды два чего? Двое мужчин и две женщины? Или два
слона, дирижерская палочка и небоскреб Эмпайр-Стейтс Билдинг?"
С этим различием и были связаны все неприятности с СИМом. Он обладал
чрезмерно изощренной логикой, был слишком математичен. Ему недоставало
разнообразия в идеях. В память СИМа нужно было ввести ворох всякой чепухи.
Ведь СИМ должен был быть самую малость "не в своем уме" - как всякий
человек!
Два часа у меня ушло на то, чтобы приготовить наживку. Я повернул
главный выключатель и задал СИМу один или два простых вопроса. Я записал
их в двоичной системе, сопоставив каждой букве нашего алфавита
определенную комбинацию нулей и единиц, понятную СИМу. Индикатор памяти
стоял на пуле, и бумажная лента на выходе оставалась девственно белой. Я
принялся загружать память СИМа: ввел в нее сначала самые разные факты,
важные, второстепенные и так себе, затем понятия, противоречащие здравому
смыслу, и совсем безумные идеи, отрывки из поэзии - словом, всякую
всячину, какая только приходила мне в голову.
После нескольких часов напряженной работы все было готово, и я
принялся снова спрашивать СИМа. Индикатор памяти сдвинулся с нуля и
показывал, что она загружена на пять процентов. Значит, с памятью у СИМа
было все в порядке. Ответы, напечатанные на выходной ленте, были такими,
как я и ожидал, - они лишь точно воспроизводили то, что я своими руками
ввел в память машины. Мне стало ясно, что переменные контуры в логических
цепях СИМа, о которых столь красноречиво распространялся Меершрафт,
бездействуют. Они как бы окаменели, превратившись в жестко заданные
контуры, исключавшие ассоциативное мышление.
Я задавал СИМу один и тот же вопрос и неизменно получал на него один
и тот же ответ. Вопрос мой гласил: "Что такое темнота?" СИМ неукоснительно
отвечал: "Темнота - отсутствие света", и приводил противоположное понятие,
введенное в его память мною, Геком Беловым: "Свет - отсутствие темноты".
Строго говоря, ни одно из этих двух утверждений не было истинным. Слепой
человек не ощущает темноту или свет. Он "видит" то, что видите вы, не
поворачивая головы, позади себя.
Постарайтесь, скосив глаза, взглянуть назад, не поворачивая при этом
головы, и глазам вашим откроется тайное тайных. Вас охватит ужас, вы
ощутите трепет и благоговение. Оттуда мы миллионы лет назад высунули свои
морды. Кто из вас может сказать, что это такое? Не знаете? Тогда позвольте
старине Геку Белову ответить вам. Это - ничто и в то же время почти все,
необъятная часть бесконечной вселенной, недоступная нашим пяти чувствам.
Иногда мне кажется, что природа обделила человека, так любящего задавать
ей дерзкие вопросы, оставив его стоять на трехмерном пороге многомерного
мироздания.
Я видел, что порочный круг в определениях темноты и света продолжает
раздражать электронный мозг, так как с каждым вопросом корпус СИМа
вибрировал все сильнее и сильнее. Затем в СИМе произошло короткое
замыкание, и он "пал бездыханным". Разумеется, ничего серьезного с ним не
приключилось. Это был всего лишь трюк, достойный викторианской дамы,
попавшей в затруднительное положение.
Но отвертеться от ответа на щекотливый вопрос СИМу не удалось. Одно
короткое замыкание следовало за другим. Расплавившиеся предохранители я
заменял "жучками" из толстой проволоки. Риск был велик.
- Возьмись за ум, дубина, пока не поздно, - посоветовал я СИМу. -
Думай своей головой, не то погибнешь! Пожалей себя.
Страшно подумать, что бы сказал Рэтофф, узнай он о происходящем.
Наверное, отправил бы меня в тюрьму. Но рискнуть все же стоило. Я был
уверен, что СИМ мог бы ответить на мой вопрос, если бы сделал над собой
небольшое, хотя и болезненное усилие.
Пока же его била мелкая дрожь, он стенал и вопил, а я стоял над ним и
поносил его последними словами. Клуб дыма вырвался откуда-то изнутри
измученного пыткой механизма, но каким-то чудом СИМ не сгорел. Мало-помалу
он успокоился, крики и стоны сменились мерным успокоительным шумом.
Каким-то образом СИМ сумел найти выход из положения! Я ждал ответа.
Бумажная лента на выходе пришла в движение. На ней я прочитал:
"Темнота - внутри, свет - снаружи. Темнота определяется через отрицание.
Для более подробного ответа информации недостаточно".
Это было именно то, что нужно. Меня ничуть не интересовала истинность
утверждений СИМа. Главное, что СИМ мыслил. Отбрасывая одни сведения,
сопоставляя другие, СИМ пришел к новому заключению, причем весьма
необычному. Он снабдил меня даровой информацией о свете. Никаких сомнений
не было: СИМ мыслил! Дело пошло на лад! Осталось лишь ввести в пего всю
имеющуюся у нас информацию обо всем на свете, добавить парочку-другую
безумных идей, и тогда СИМу можно было бы задавать действительно серьезные
вопросы, например спросить у него: "Что, по-вашему, должен сделать
человек, если он хочет выпутаться из всех финансово-экономических
затруднений?" Вопрос, конечно, не из трудных. Задавать его СИМу -
напрасная трата времени. Держу пари, что СИМ ответил бы: "Упасть
замертво!"
Как бы то ни было, Меершрафту можно было теперь не опасаться за свое
место. Этот мерзавец Рэтофф должен будет теперь заплатить мне за работу, и
если очень повезет, то я сумею наскрести денег, чтобы вернуть долг
Меершрафту. Впрочем, особенно рассчитывать на это не приходится. Знаю я
людей типа Рэтоффа.
По крайней мере мне казалось, что знаю, но я глубоко заблуждался.
Прежде всего я обнаружил, что дверь была не заперта. Просто я поворачивал
дверную ручку не в ту сторону. Когда я сообщил Рэтоффу о своих
достижениях, его это удивило и слегка позабавило. И то и другое плохо
укладывалось в создавшееся у меня представление о Рэтоффе как о человеке с
гипертрофированным самомнением.
Мы произвели испытания на машине и позвали Меершрафта. Мой толстый
друг влетел в лабораторию в состоянии крайнего возбуждения.
- Белов, - закричал он с порога, - ты гений!
И хлопнув меня по спине, добавил:
- Я знал, что ты справишься. Ты же мне сам говорил об этом.
- Разве? Что-то не припомню, - ответил я. - Но оставим лавры, мне они
ни к чему. Заплатите то, что мне, по-вашему, причитается за работу, и я
пойду.
- Миллион фунтов осилишь? - спросил Меершрафт, ухмыляясь. - Ты только
не подумай, что мы заплатим тебе столько. Но миллион фунтов стерлингов
лишь ничтожная доля того, что эта проблема значит для нас. Кстати, как
тебе удалось решить ее?
Пока я рассказывал о своем методе безумных идей, профессор Рэтофф
задавал СИМу вопрос за вопросом и придирчиво оценивал ответы.
- Обучаемость необычайно быстрая, - вынужден был признать он. -
Наконец-то мы имеем то, что, признаться, отчаялись иметь. Кстати, вам
следует знать, что это правительственный проект, а потому он совершенно
секретен.
- За меня не беспокойтесь, - заверил я. - Я умею держать язык за
зубами.
- Это еще не все, - добавил Рэтофф и как-то странно посмотрел на
Меершрафта. - Может быть, вы сами объясните все своему приятелю? Ведь идея
пригласить его исходила именно от вас, а не от меня.
- Хорошо, - согласился Меершрафт, не без робости поглядывая на меня.
- Начну издалека. Вера способна сдвинуть даже горы. Я хочу сказать, что
если в осуществимость какой-нибудь затеи очень верить, то она становится
осуществимой. Ты только что доказал это сам. Знаю, не у всех так
получается. Среди людей немало природных скептиков. Есть и такие, что
мыслят чрезмерно жесткими категориями или стеснены раз и навсегда
выработанными схемами поведения...
- Ты хочешь сказать, что я не первый из тех, кого приглашали
исправить эту машину? Если так, то не трать слов понапрасну. Об этом я
догадался и сам.
Меершрафт кивнул головой.
- Да, это абсолютно очевидно. Ты был, наверное, двадцать первым.
Анализируя причины неудач, мы пришли к выводу, что нам необходим человек с
несколько бессистемным мышлением. Человек, любящий необычное. Этакий
индивидуум, действующий методом тыка, с самыми элементарными познаниями.
Мы хорошо сознавали, что дело не столько в инженерных решениях, сколько в
