Олегом Чухонцевым книжечка стихов, поэтических переводов, прозаических
отрывков. заметок, выдержек из писем и дневников - небольшая книжечка: -
все, что он успел написать.
Про стихи Полетаева говорят: "Да, стихи эти безусловно талантливы. Но
сильно влияние Пастернака и других... к тому же чувствуется, что написа-
ны они не сегодня. А главное: талантливы они прежде всего постольку,
поскольку знаешь, что написаны в 15-17 лет, да еще и мальчиком с такой
трагической судьбой..."
Все это именно так!
Все зависит от угла зрения, с каким смотришь на предмет. А под опре-
деленным углом важным становится все: и сами стихи, и то, что написаны
они в 15 лет, и то, что, написав их, Полетаев в 18 покончил с собой -
выбросился из окна старого московского дома под колеса машин на Ленинг-
радском проспекте, и то, как он любил, и то, как жил, и какой была его
жизнь. Потому что все это и определяет поэта.
Мир Поэта - вселенная. Внутри нее - масса связочек, ассоциаций, дви-
жений и взрывов. Позже, если поэт состоялся, все эти тонкости разберут
литературоведы, культурологи, биографы, чтобы определить и вычислить,
каким был тот или иной поэт, что было главным в его вселенной. Может
быть - "чистые слова"? - тогда таких по терминологии Жирмунского они на-
зывают классиками: это Тютчев, Анненский... Витальная подоснова слов? -
это Есенин, Рембо... А, может быть, жизнь и слова гармонично сочетались
в творчестве - как у Пушкина, или Блока...
Исследовать, повторяю, эти внутренние взаимосвязи - дело литературо-
веда, то есть ученого, смотрящего на мир отстраненно и именно потому мо-
гущего постигать его внутренние законы. Думаю, рассматривать их изнутри
было бы не столько нецеломудренно, сколько самоубийственно для творчест-
ва.
Разве я знаю, отчего я плачу?
Я только петь и умирать умею.
Не мучь меня: я ничего не значу
И черный хаос в черных снах лелею.
Как он думал, любил, писал, жил?
На эти вопросы есть в стихах Полетаева ответы.
...а жизнь моя была проста
во власти чистого листа,
во власти благостной, во власти
нетерпеливого пера,
в неумолкающем соблазне,
а жизнь моя была щедра.
Зима ворота раскрывала
завороженного двора,
укутанного в одеяло
до самого полуподвала,
и абажура кожура,
оранжевая, проплывала,
и удивленная строка
дрожала в пальцах чудака,
и ускользала за ограду
захолодалая щека,
прижавшаяся к снегопаду,
а жизнь моя была легка...
Часто, когда я читаю написанное Полетаевым, мне становится страшно.
Откуда и как этот московский школьник, ходивший в московскую школу и дом
пионеров, мог в свои 16-17 лет знать то, что он знал! Потом я вспоминаю,
что все страшное уже произошло и теперь больше бояться нечего... Но
все-таки: откуда это вспонимание, эта наглая уверенность:
Я не служу сюжетному стиху,
Пусть логики его понятна сила.
Я просто все скажу, как на духу,
О, если б горла у меня хватило...
На самом деле здесь нет никакой наглости. Просто: чтоб "все сказать",
надо все действительно знать. Он и знал. Ниоткуда. Оттуда, откуда растет
трава и плывут облака... Знающему тайну не нужно выстраивать сюжетов,
хотя овладевать секретами мастерства, конечно, тоже полезно, и для этого
можно последовать и за Пастернаком, и за другими.
Его поэтическое воздухоплавание для него очевидно и естественно, как
для пешехода - хождение по асфальту. Он даже определенно знает, где на-
чинается и кончается небо. То, в которое он привычно, и совсем не заду-
мываясь над этим, поднимается. Милостиво соблаговолив, он может и с нами
поделиться своим знанием и при этом точно укажет место:
Небо начинается с земли,
с лепета последнего былинок,
с огонька случайного вдали,
с желтых Якиманок и Ордынок.
.....................................................
Дождь зарядит с самого утра.
Эта осень на дожди щедра.
Капли расплывутся на стекле. -
Небо возвращается к земле.
Это стихотворение показательно своей концовкой не менее, чем началом.
И, конечно, закономерен проделанный в нем, замыкающийся сам на себе сло-
весный круг. Все начальное - конечно. И со спокойной ясностью он отдает
себе отчет в том, что его небо существует только в противоположности с
асфальтом земли, так же, как жизнь - противоположна смерти, а свобода -
страху. Все обязательно существует вместе.
Вот, может быть, самое полетаевское стихотворение:
Свобода, да, о вечная свобода,
свобода жить, свобода умирать,
и белый снег, какая благодать,
с январского повалит небосвода.
А там весна и грохот ледохода,
ручьям и рекам русла выбирать...
Потом страда - спины не разгибать...
Ржи золото, деревьев позолота -
все позади. Уже ноябрь дохнул.
Пригорки листьев вместо листопада,
пустых кустов колючая ограда,
деревьев голых черный караул
и первый снег. Раскрытая тетрадь
белым-бела, как смертная рубаха...
Свобода жить. Свобода жить без страха.
Без страха жить. Без страха умирать...
Полетаев был молод, свободен и искренен, но не само по себе и не
столько это делало его Поэтом. Он умел быть разным. Он был нежным, и
добрым. Главное - он умел любить. А это дар, может быть, еще и более
редкостный, чем дар поэтический.
Вот стихотворение, где юность, любовь, сама жизнь - все как бы сво-
дится в одном:
Кружился снег, стократ воспетый,
кружился медленно и строго,
и под полозьями рассвета
плыла январская дорога.
Неприбранная мостовая
лежала в белом беспорядке,
мучительно напоминая
об ученической тетрадке.
Ах, сколько снега, сколько снега,
какая чистая страница -
пройти, не оставляя следа,
и в пустоту не оступиться.
Ах, детство, детство, мое детство,
мое фарфоровое блюдце,
мне на тебя не наглядеться,
мне до тебя не дотянуться.
Над розовыми фонарями,
над фонарями голубыми
кружился снег, и губы сами
произносили чье-то имя.
Есть еще один, пожалуй самый примечательный момент в творчестве Поле-
таева Это - одновременно и как причина и как следствие упомянутых любви
и легкости: светлость. Просветленность. Постоянное настроение. Переходя-
щее из стихотворения в стихотворение желание пройти, не оставляя следа,
не испачкав снега. Не попортить прекрасного Мироздания. Не осквернить.
Это - обязательное условие Пути. И если не так, - то никак, то - лучше
пустота. А этот путь - самый трудный на свете, и не оступиться на нем,
не сорваться в пустоту - куда как трудно. За то идущему по нему и дано,
как любому, стоящему высоко, это право видеть открывающуюся взору красо-
ту, и чувствовать ее, и любить.
Был 1970 год. Мне, читающему сегодня эти стихи, было тогда одиннад-
цать. Поэтому не могу с определенностью судить о тогдашних "серьезных
вещах". Но, кажется, последующее десятилетие - в целом - мало отличалось
от первого своего года. Неприятное было время. Плохое. Бывают ли вообще
- легкие времена? - тем более для поэта... Сомнительно. Да и в творчест-
ве Полетаева, вовсе не склонного к полито- или культурологии, как и во-
обще к какой бы то ни было "логии", за исключением собственно "Логоса",
нет никаких прямых указаний на общественные или иные ситуации. И все-та-
ки... Что-то появляется сбоку, или над ними - обществами... ситуациями:
какие-то тени, тревожность:
Он записывает:
"...Умерла Надя Рушева...
Я знал ее вскользь, мельком. Смуглое монгольское лицо, большие глаза
в косых разрезах, яркое платье.
Рисунки ее - от кружева, от заставок и виньеток в старых романах.
Быть может еще морозные узоры на стеклах, витиеватые росчерки фигу-
ристов на зеркале катка.
Опустевшее зеркало... На него набрасывают белую простыню, а она все
сползает и сползает, открывая пустое стекло..."
Молодость брала свое. Молодость и радостное удивление открывающейся
красотой вселенной, в которой все значимо, все бесценно-прекрасно и по-
тому достойно непрекращающегося восторга - будь то далекая звезда в соз-
вездии Девы, или "осторожные колени" девушки. Кажется, все вышесказанное
настолько очевидно для Полетаева, что некоторые его стихи, в силу своей
прозрачности, уже теряют рифму. Она становится попросту не нужна. Причем
это не сознательный поиск формы, не выбор нового пути, а абсолютно ес-
тественный отказ от потерявшего свою насущность, необходимость а, зна-
чит, ставшего уже помехой, элемента. Так, взлетев, самолет прячем шасси,
потому, что в том пространстве, где он оказывается, они теперь могли бы
только затруднить его движение вперед.
Сегодня белый плоский теплоход
(над ним зигзаг - реки изображенье)
нам предлагает странствие начать.
...А где-нибудь играют Мендельсона,
и это время выпускных былов
и всяких глупостей. Теперь ведь лето
и можно делать глупости. И окна
распахнуты. И каждое окно -
цветной фонарик. Улицей плывет
чудесный запах булочных, молочных,
кондитерских. До локтя рукава
закатаны. Сливаются кварталы
в зеленое и шумное пятно.
Я, наверное, повторяюсь, но хочется сказать еще раз: радость бытия,
восторг перед жизнью не заслоняла для Полетаева серьезности жизни, пото-
му-то, может статься, когда собственно юность стала выдыхаться ("расти
мне, кажется, расхотелось" - его запись), а при этом, идти дальше, не
солгав, не предав и не оскверняя - было нельзя, он предпочел сорваться.
Да, он был мальчиком, и был мудрым, как старик. И оставался мальчи-
ком. Хорошо это, или плохо? Правильно или нет... Не нам судить. Так бы-
ло.
Он шел в стихах вслед за Пастернаком, Ахматовой и еще многими. Но это
не было подражанием, а только школой - классом-вселенной. А его
собственное творчество, пропущенное через призму жизни - первично и
прозрачно.
Я не касаюсь здесь переводческой деятельности Владимира Полетаева,
которая сама по себе почти столь же значима, как и написанное им самим.
Если обратиться к этой теме, то пришлось бы много и подробно, с тща-
тельным знаниме предмета, говорить о яркой и стройной, главное - явной,
как само естество - грузинской поэзии, которой так много и совсем не
случайно занимался Владимир Полетаев. Кроме того, пришлось бы (на мой
взгляд в первую очередь) вернуться к другому поэту, как бы "через голо-
ву" Пастернака - к стоящему в определенном смысле "за Пастернаком" -
Р.М.Рильке. Все это было бы темой совсем другого, отдельного разгово-
ра...
Что же еще остается сказать об этом московском подростке - нет, уже
юноше - на рубеже 60-х и 70-х годов... Позволю себе последнюю цитату:
"Люди живут в окнах. Каждое окно - цветной фонарик, ввечеру фонари
загораются, и видно, как внутри ужинают... целуются.
Город - много окон, поставленных друг на друга.
...А жить хочется в нем легко и мудро, жить, как светится вечером ок-
но во флигеле, забившемся в угол двора".
Иногда вспоминайте это, проходя по тем самым Лаврушинским и Кривомо-
нетным...
Виктор Санчук
ВЛАДИМИР ПОЛЕТАЕВ
* * *
...когда приметы листопада
закопошатся там и сям,
когда незваная прохлада
уже бежит по волосам,
когда над городом упорно
играет черная валторна,
и на развалинах жары
пируют старые дворы,
и розовая Поварская,
заученная наизусть,
закружится, а я смеюсь,
я рук твоих не выпускаю.
И не доделаны дела,
а ты проста и весела...
Вот небо хлынуло потоком
и нам загородило путь,
и так легко егоп отрогать -
лишь стоит руку протянуть.
* *
Ну что ты? Видишь, мир господень
сегодня снова беззаботен,
а улицами - листопад
и у него такие струи,
и у него такие струны,
такую музыку струят!
А где-нибудь в Замоскворечье
найдется двор, найдется вечер,
найдутся нежные слова,
смывающие все заботы.
Свет расплывется, голова
закружится... Ну, что ты? Что ты?
