исполнялись определенные законы, чтобы определенным вратам было дозволено
открываться только в одну сторону. Какой бы усталой, слабой или испуганной
я не была, в этом по-прежнему мое назначение. Вы, настаивая на том, чтобы
помочь мне, делаете это из невежества, поскольку не можете даже
вообразить, чем рискуете. Но я, я делаю это потому, что мне стыдно.
Джулия спросила:
- Вы думаете, Каннон придет? Что я должна делать? Как мне призвать
ее?
- Забудь про Каннон, - ответила Зия. - Призывай свою бабушку.
Зия не шутила насчет равновесия, она велела Джулии и Фарреллу
ухватиться друг за дружку в темноте гостиной и держаться покрепче, как
если б они ехали в вагоне подземки. Она даже прислонила Мику Виллоуза к
стенке камина и проверила, насколько он прочно сидит, прежде чем
повернуться к ним и еще раз сказать: "Ну хорошо". Они встали вокруг Мики
Виллоуза, рядом с котором сидела, дрожа, Брисеида (рука Зии держала собаку
за мех на шее). Мика обнял лапу Брисеиды рукой, снизу вверх оглядел
обступивших его людей и сказал:
- Обречены, вашу мать. Пресвитер Иоанн знает.
Долгое время ничего не происходило.
Сначала к великой радости Фаррелла вернулся звездный свет. Фаррелл
решил, что уж на этот-то раз он будет глядеть в оба, чтобы понять,
действительно ли свет истекает из Зииных волос или источником его служит
нечто, находящееся вне гостиной. Но когда свет возник, он просто возник,
заставив гостиную оторваться от своего основания и поплыть, а Фаррелл был
слишком счастлив, чтобы предпринимать что-либо - он лишь прошептал: "Добро
пожаловать" - и стиснул ладонь Джулии. Свет растекался вокруг, наполняя
гостиную ароматом цветов - {плюмерия, боги пахнут, как плюмерия на
Гавайях} - заставляя Фаррелла вспомнить Сенген, прекрасную, как деревья в
цвету. Мика Виллоуз или царь, запрятанный внутрь него, снова начал
постанывать в предчувствии непостижимого ужаса, и Фаррелл успел подумать:
{и вот так же каждый раз чувствует себя Эгиль Эйвиндссон?} Далеко-далеко
от них всходил, подобно луне, лик Зии: золотистый и утомленный, обретший
под ударами бессчетных камней, которыми его осыпали, человеческую красоту.
Затем она произнесла на языке, больше всего походившем на шелест
мыльной пены, фразу, которая могла означать только одно: {нет, будь оно
проклято, будь оно проклято во веки веков} и - словно некая команда
небесных ремонтников приступила к работе - в гостиную сквозь стены и
потолок потекли рваные ошметки ночи. Казалось, за несколько секунд
осуществилось то, чего не сумели добиться Эйффи с Никласом Боннером:
гостиную раздирало в клочья, словно сорванный ураганом аэростат. Но вместе
с нею сгинули и солидные старые дома, и блудливые сады Шотландской улицы,
и огни Авиценны внизу под холмом - ничего не осталось за пределами
разломанных очертаний Зииного дома, только небо, оскалившееся странными,
стремительными звездами, и тьма, так же летящая, летящая вечно, не
оставляя никакой надежды на утро. То было единственное когда-либо
явившееся Фарреллу видение примитивного хаотичного пространства, и оно
свалило Фаррелла с ног. Он скорчился среди кувыркающихся звезд, закрыл
руками глаза и с нелепой мыслью: {так я и не закончу песочить тот старый
"эксетер", никогда уже не закончу} - изверг из себя блевотину.
Охваченный безучастностью, он сознавал, что где-то поблизости Джулия
вскрикивает:
- Каннон! Шо-Каннон, дзюитимэн Каннон, сендзю Каннон, бато Каннон,
нио-ирин Каннон! О, Каннон, явись, Каннон, умоляю! Шо-Каннон, сендзю
Каннон!
Крик повторялся раз за разом, и Фаррелл хотел сказать ей, чтобы она
заткнулась, потому что у него разламывается голова, но не успел, ибо
Каннон явилась.
Джулия уверяла потом, что богиня просто выступила из дыры в
пространстве, пятьюста парами рук стянув за собой бесконечную,
бессмысленную ночь и позволив дыре сомкнуться за собой, но не раньше, чем
Джулия углядела драконов и синие с зеленью берега небесной страны.
Фарреллу же представилось, будто она приблизилась к ним, пройдя дальней
дорогой, и вошла туда, где они были, сквозь единственную из Зииных масок,
не охваченную пакостной жизнью и мирно висевшую на стене над камином. То
была белая, точно гипс, маска театра Кабуки, и пока Фаррелл смотрел на
нее, маска начала переливаться в Каннон, расплываясь и растворяясь, чтобы
в конце концов перетечь в коричневый круглый лик богини, в соцветия ее
рук, в облачные одежды и в долгие янтарные глаза. Облик ее неустанно
пульсировал, волновался на грани форм, размеров, полов, непостижных для
воображения и разума Фаррелла. Он увидел, как Каннон легко поклонилась
Джулии, приветствуя и признавая ее. Когда она повернулась к нему, он вытер
рот ослабевшей рукой, стыдясь, что она увидит его таким, но Каннон
улыбнулась, и Фаррелл заплакал - не в этот миг, потом - ибо улыбка Каннон
позволила ему быть таким, как он есть, и позволила также простить себе
несколько вполне основательных гнусностей.
Впоследствии он настаивал на том, что слышал, как они разговаривали,
Каннон и Зия, на языке мыльной пены - и что он понимал каждое их слово.
{- Старый друг...
- Старый друг...
- Я не способна помочь ему. Я слишком устала...
- Я помогу...
- Ты моложе меня и намного сильнее. У тебя мириады служителей, у меня
же ни одного...
- Иллюзия. Нас не существует...
- Взможно. Но дитя позвало тебя, и ты пришла...
- Конечно. Как же иначе? Я знала ее бабушку...
- Да. Спасибо тебе, старый друг...}
Впрочем, Зия клялась, что они не произнесли ни слова, что они и не
нуждались в словах, а Джулия доводила его до исступления, описывая, как
Каннон склонилась над Микой Виллоузом и коснулась его глаз, коснулась
по-настоящему, и как он заморгал и промолвил: "Джулия", тут же лишившись
чувств. Все это Фаррелл полностью пропустил, осознав вдруг, что Бен висит
далеко в ночи, подобно Зииной маске из театра Кабуки, и вглядывается над
неисцеленным пока пространством в сцену, лежащую где-то под ним. И тут
Каннон вновь поклонилась Джулии - слишком занятой все еще беспамятным
Микой Виллоузом, чтобы заметить поклон - низко, изогнувшись, как Северное
Сияние, склонилась перед Зией, и ушла, унося с собой звездный свет, и Бен
спустился вниз по восстановившейся лестнице, и по скрипучему полу гостиной
приблизился к Зие. Он обнял ее и прижал к себе так крепко, как мог.
Мика Виллоуз открыл глаза и сказал:
- Джулия? Мать честная, а это еще кто такие?
Фаррелл стоял, не двигаясь, прислушиваясь к первым птицам, к
брызгалкам, заработавшим у соседского дома, и думая лишь об одном - об
улыбке Каннон.
XVI
Война представляла собой дело нешуточное. Почти от каждого рыцаря
Лиги, не считая короля и боевого инструктора Джона Эрне, ожидалось, что он
будет участвовать в ней, хотя степень своей активности определял
исключительно сам боец. О себе Фаррелл знал только, что он состоит в
войске Симона Дальнестранника, и что ему надлежит приискать для себя
какое-либо гуманное и в то же время поднимающее дух бойцов занятие в тылу.
Он поинтересовался у Симона, дает ли изготовление бутербродов и помощь
Хамиду ибн Шанфара в импровизировании укрепляющих моральное состояние
войска песен право числиться гражданским лицом. Симон сказал, что обещать
ничего не может, и посоветовал приглядеть себе дерево повыше.
Правила ведения войны отличались скудостью и простотой. Густо
поросший кустарником тринадцатиакровый остров, лежащий посреди озера
Валльехо - отделенного от Хавлока заливом и землями целого округа - уже
несколько лет ежегодно сдавался Лиге, благодаря наличию у нее друзей,
обладавших не весьма, но все же значительной властью, а также отсутствию у
туристов интереса к этому обилующему ядоносным сумахом клочку суши. Война
длилась один день - с рассвета до заката - и за неделю до этого дня остров
поступал в полное распоряжение обороняющейся стороны, коей дозволялось
соорудить на нем целый лабиринт фанерных барбаканов и форпостов, равно как
и разного рода символических рвов, западней и ловушек, окружавшших
центральную крепость, которая и сама представляла собой не более чем форт,
возведенный на невысокой земляной насыпи. Она-то и была тем замком,
который войску Гарта де Монфокон надлежало взять, чтобы выиграть войну.
Единоборства воинов мало чем отличались от турнирных, исход их
определялся законами чести и решением любого из восьми обладавших свободой
передвижения судей - по четыре с каждой стороны. Единственное отклонение
от правил, которых Лига придерживалась во все остальное время, состояло в
том, что каждой стороне разрешалось использовать оружие, обыкновенно
находившееся под запретом. Симон Дальнестранник избрал длинные луки, а
Гарт моргенштерны. На самом деле, как справедливо отметил Вильям
Сомнительный, главную роль все равно играли мечи, но выбор Симона заставил
атакующую сторону облачиться в шлемы и тяжелые доспехи, несмотря на то,
что стрелы применялись тупые.
- Это быстро скажется, особенно в жаркий день. Никто не пишет об
этом, но в старых войнах самая обычная усталость и была основной причиной
потерь среди рыцарей. Вот увидите, часа в два, может быть, в три они
начнут сами валиться на землю.
- А сможем мы продержаться до этого времени?
Лицо Вильяма расплылось в пьяноватой улыбке. Всю вторую половину дня
они помогали строить деревянную крепость, подкрепляя силы мексиканским
пивом, и выпили столько, что хватило бы на долгую осаду.
- Это как раз самое легкое. Видите ли, Джо, преимущество всегда на
стороне тех, кто обороняется. На всем острове есть только три места, где
можно по-человечески высадиться - раньше их было больше, но Гарт когда-то
потратил целую неделю, стаскивая сюда здоровенные валуны и затопляя их
так, что они теперь вышибают дно всякому, кто пытается пристать к берегу.
Лишь для того, чтобы закрепиться на берегу, им придется сражаться до
полудня, да при этом они еще потеряют кучу людей. В итоге у них только и
будет времени, что от полудня до заката, и если нам хоть немного повезет,
мы до самого вечера не подпустим их близко к замку.
- Стало быть, шансы у нас неплохие, - сказал Фаррелл. Он хотел
добавить: {"если не брать в расчет Эйффи"}, но вместо этого спросил: - А
вы и впрямь ждете не дождетесь когда начнется война, верно?
Вильям серьезно кивнул.
- Для меня это будет уже пятая. На мой взгляд, она замечательно
избавляет человека от всякой дряни, скопившейся на душе - от
агрессивности, потребности в насилии, от притворства, от напряжения,
связанного с необходимостью то и дело выбирать, на чьей ты стороне, от
желания победить любой ценой. Я думаю, что в скором времени все войны так
или иначе начнут походить на нашу. Настоящей-то уже никто не сможет себе
позволить, а какие-то войны людям так или иначе нужны, - поняв, что
зарапортовался, он засмеялся немного смущенно и добавил: - Ну ладно,
ладно, не людям - {мужчинам}. Малость увлекся.
Вечером накануне войны Фаррелл отправился вместе с Хамидом домой к
Вильяму, где предстояло обсудить стратегические планы Войны Ведьмы, как ее
уже официально окрестили. На обсуждении присутствовал Симон Дальнестранник
и самые сильные из его воинов, которые, напоминая футбольных болельщиков,
немедля затеяли спор о прошлых турнирах и славных подвигах, совершенных
тем или иным из рыцарей в той или иной из жестоких melee; впрочем, столь
