- А теперь мы станем охотиться с вами, - в словах прозвучал едва
заметный вопросительный оттенок, мельчайший трепет уязвимости, удививший и
тронувший Фаррелла. {До чего ж ей этого хочется, бедненькой.}
- Мы - Гильдия Сокольничьих, - откликнулся герцог Фредерик. - И даже
если ваша птица обучена посредством магического искусства взлетать с
кулака, ибо не существует в натуре птицы совиного племени, способной
ждать, покамест...
- И этому, - с радостным вызовом воскликнула Эйффи, - и всему, что
вам будет угодно. Если я прикажу ему весь день кружить над моей головой -
на высоте в целую милю или же в ширину ладони - он будет кружить, пока я
не крикну "пади и возьми". Что вам угодно, чтобы он сделал, мои господа?
Мы оба ждем ваших приказов - он и я.
В наступившем затем молчании филин впервые заухал, так и не
шелохнувшись, только закрыв глаза. Вспорхнувший одновременно ветерок донес
до Фаррелла холодный и затхловатый запах филина - {запах комнат, куда
убираются вещи, о которых больше не хочется думать}. Леди Хризеида начала
было: "По всем законам и правилам нашего братства..." - но голос Гарта де
Монфокон, хлесткий, как плеть ежевики, пресек ее речи.
- Закон? И мне, основателю этой несчастной гильдии, намереваетесь вы
читать ее правила? Ничто в законе не препятствует птице, коей владеет дочь
моя, охотиться вместе с вашими птицами, и вам сие отменно ведомо, господин
мой герцог, - он заслонил собой Эйффи и гневно уставился на Фредерика,
хрящеватое, тугое лицо его скривилось, обретя сходство с наконечником
бура. - Все, что требуется - {все} - это чтобы возраст и состояние птицы
дозволяли ей взять добычу. О биологических видах в законе нет ни единого
слова. Будь на то ее воля, она может охотиться с уткой, и коли оная в
добром здравии, никто не вправе преградить ее хозяйке дорогу. Вам это
отлично известно.
Никлас Боннер тронул Эйффи за плечо, она обернулась к нему. Фаррелл
не слышал, о чем они говорят, но Никлас время от времени кивал на сову,
улыбаясь своей раскаленной улыбкой, а Эйффи в явном раздражении бочком
отступала от него. Герцог Фредерик повторил еще более хрипло и медленно:
- Мы - Гильдия Сокольничьих. Правило подразумевается именем, и так
было всегда.
Кто-то торкнулся в спину Фаррелла, и он, обернувшись, увидел, что все
охотники подтянулись поближе друг к другу - на соседа никто не смотрел, но
всякий прижимал к себе свою птицу, будто поврежденную руку. Даже Хамид
подошел так близко, что Фарреллу бросилась в глаза коричневая жила,
подрагивавшая на его горле, словно струна. Никлас Боннер приподнял колодку
немного повыше, и филин снова заухал, растопырив крылья, черные с серым,
как волосы Зии, и столь широкие, что круглое тельце между ними казалось
меньше, чем оно было, казалось почти хрупким рядом с дюжей Микаэлой.
- Подразумевается? - удивленно осведомился Гарт де Монфокон. -
Помилуйте, что может подразумеваться для подобных созданий, кроме
врожденного их занятия? Откуда этот аристократизм в содружестве убийц и
тех, кто ходит за ними, подобно лакеям?
Герцог Фредерик попытался что-то возразить, но Гарт повернулся к нему
спиной и пошел прочь, щелкнув пальцами в сторону Никласа Боннера.
- Лесной дьявол леди дочери моей начинает охоту!
О том, что произошло в следующие десять секунд, каждый из членов
Гильдии Сокольничьих рассказывал по-своему. Леди Хризеида яро клялась, что
Никлас Боннер силком заставил филина взлететь, намеренно напугав и
прогневав его, тогда как Джулия навсегда сохранила уверенность, что прямо
на глазах у нее сама Эйффи отдала птице спокойный приказ - взглядом и
единственным резким жестом, знакомым всякому соколятнику. Испанский колдун
и юноша с сапсаном уверяли, что филин взлетел сам по себе еще до того, как
умолк Гарт, хотя юноша прибавлял, что на один невероятный миг филин завис
в воздухе, пока холодный клич Никласа Боннера не бросил его в атаку. Что
же до Хамида ибн Шанфара, то он сказал только:
- Против глупости и магия бессильна. Не надо быть ведьмой, чтобы
сообразить, чем кончится дело, если ты швыряешь виргинского филина прямо
на сокола. После этого никакая магия уже не нужна.
Фарреллу же врезались в память руки Эйффи. Долго еще после того, как
время смыло подробности вроде глубоководного безмолвия, с каким филин
нанес удар, бронзовых глаз, так и не открывшихся до конца полуденному
солнцу - даже когда из-под отчаянно стиснутых рук герцога Фредерика
донесся вопль Микаэлы - медленно, будто во сне, распустившихся когтей,
распустившихся в точности перед тем, как они впились Микаэле в шею, даже
после этого Фаррелл помнил торжество и ничтожество ее рук. Руки со
стиснутыми во властном триумфе кулачками взметнулись вослед филину, но
опадая, она задержались у рта, ладони раскрылись, медленно округлились
пальцы, и руки замерли, оставаясь такими, пока леди Хризеида, не
распрямилась, наконец, с забрызганными кровью кречета щеками и лифом
платья. Только тогда руки Эйффи снова пошли вниз и, опустившись, плотно
прижались к бокам, и Эйффи застыла, слушая, как леди Хризеида проклинает
ее, и улыбаясь, будто королева на аудиенции. И ни единым звуком больше не
сохранила память Фаррелла от этого мига, лишь несколько позже на далеких
деревьях заухал филин.
XV
Никто ничего не понял, но никто и не удивился, когда
непосредственного начальника Фаррелла как-то утром обнаружили в Разделе
Ночных Животных, свернувшимся калачиком на каменном выступе между двумя
сердитыми спросонья кинкажу. Начальника отправили в бессрочный отпуск, а
всех, кто имел к нему хотя бы отдаленное отношение, уволили в течение
недели, как если бы воцарившийся в его голове печальный сумбур был
заразен. Фаррелл, посчитавший удачей и то, что его не опрыскали
пестицидами, устроился - по совету Джейми, торговца каштанами - на место,
которое как раз освободилось в мастерской, занимавшейся восстановлением
старинных автомобилей. Платили здесь меньше, чем в зоопарке, и больше
времени приходилось оставаться под крышей, но Фарреллу работа понравилась
с первого дня - он нашел ее приятно утомительной и странно умиротворяющей.
Мастерская располагалась неподалеку от кампуса, что позволяло ему
проводить время ленча в обществе Джулии.
- Важно даже не то, чем я там занимаюсь, - рассказывал он ей,
проработав в мастерской уже пару недель. - В основном, моя забота -
отыскать нужную деталь и пристроить ее на место, а все, что посложнее,
делают сами владельцы мастерской. Но воздуху, которым дышишь внутри этих
машин, уже лет шестьдесят. Открываешь дверцу и на тебя волной накатывает
чье-то лето, проведенное за игрой в крокет - Тедди Рузвельт, Лидия Пинкем.
- Все дело в запахах, - сказала Джулия. - Эта обшивка на сиденьях и
дверцах, горячая, немного колючая, она впитывает буквально все - солнечный
свет, сигаретный дым, запах пота от ног. Знаешь, когда я сейчас слышу
запах старого "понтиака", я вспоминаю моего дядюшку Маши, хотя в детстве я
считала, что это как раз дядя Маши пахнет старым "понтиаком".
Фаррелл кивнул.
- Может, так оно и было. Все на свете каким-то образом перетекает
одно в другое. Люди, которые привозят машины в мастерскую, по большей
части похожи на тех, которые когда-то их покупали. Какую-то роль, конечно,
играют костюмы, потому что владельцы машин стараются и приодеться им под
стать, но все-таки главное - лица. Эти люди один за другим приходят к нам
прямиком из тех давних лет, с порыжелых семейных снимков. Совсем как в
Лиге, люди Лиги тоже ведь кажутся сошедшими со старинных картин. Мне такие
лица попадаются постоянно.
- Во всяком замкнутом сообществе так, - сказала Джулия. - У
обладателей общего хобби или даже мании, в конце концов и во внешности
появляется что-то общее. Владельцы лодок, альпинисты, любители научной
фантастики, коллекционеры комиксов. Даже радиолюбители, коротковолновики,
похожи один на другого.
- Да, но я не об этом, - задумчиво произнес Фаррелл. - Я говорил,
скорее, о людях, сознательно или бессознательно пытающихся вмешаться в ход
времени. Помнишь, как сказалФредерик - может быть, настоящего и вовсе не
существует, а просто прошлое ходит себе по кругу. Вчера мне пришлось
отдирать остатки первоначальной покраски с с дверцы "тейлора" тысяча
девятьсот двенадцатого года, и все время, пока я лущил, смачивал
растворителем и отшкрябывал чудесную, крепкую старую краску, я чувствовал,
клянусь тебе, чувствовал, как кто-то другой наносит ее - вручную, в
переделанной под гараж конюшне. Я понимаю, что чувствует Фредерик, когда
следит за соколами, уходящими в их собственное время. Всякая вещь так
близка к какой-то другой.
Он смолк, оставив в разговоре рваную прореху, сквозь которую Джулия
смотрела на него, неотрывно и беспощадно. В первый раз он заметил
крохотный, словно искорка, золотистый треугольник в одном из ее карих
райков - в другом треугольник не повторялся. {И волосы у нее в этом свете
не такие черные, как обычно. Или они такими и были всегда?} Джулия
сказала:
- Даже если я выйду из Лиги, ты не обязан уходить следом за мной. Это
твое дело, только твое.
- Конечно, этого не докажешь, но на самом деле она не собиралась
убивать Микаэлу, - сказал Фаррелл. - Просто выдрючивалась.
Гильдия Сокольничьих по существу самораспустилась через несколько
минут после гибели кречета, оставив Эйффи владычествовать над законами,
установленными некогда ее отцом, среди поля, усеянного разодранными
кроликами и куропатками.
- По-моему, она просто не сознавала, что делает, - повторил Фаррелл.
- На черта ей это, тут же нет никакого смысла.
Джулия ответила отрывисто и громко:
- Мы уже обсуждали с тобой эту тему.
Резко встав из-за столика, она грохнула своим стулом о другой,
стоявший сзади, опрокинула Фарреллов стакан с морковным соком и потратила
следующие несколько секунд, помогая Фарреллу вытирать получившуюся лужу
салфетками и не переставая рычать на него.
- Не сознавала? Она отлично сознает каждую гнусность, которую
совершает, и всегда сознавала, с того самого дня, когда заставила
мальчика, дернувшего ее за косу в пятом классе, выдрать себе волосы, так
что он на всю жизнь остался лысым, - столики, окружавшие их, теснились и
напирали друг на друга подобно словам, слетавшим с уст Джулии; Фаррелл
слышал, как скребут по полу ножки стульев и подошвы оборачивающихся, чтобы
взглянуть на них, посетителей. А Джулия продолжала: - Тебе и вправду
кажется, что ты жалеешь ее. Бедняжка Эйффи, бедная костлявая дурочка, как
она старается быть достойной своего нелепого, не по адресу попавшего дара,
с которым ей никак не удается сладить. Это даже не жалость, это презрение,
а за презрение людей убивают, ты слышишь меня, Джо? Она сделает с тобой
точно то же, что сделала с соколом, и по той же самой причине. Чтобы
заставить тебя относиться к ней посерьезней.
- Я очень серьезно к ней отношусь, - запротестовал он.
Но Джулию нес неудержимый поток, она не оставляла Фарреллу
возможности ухватиться за риторический древесный корень или проплывающее
мимо бревно.
- Смысл? Как раз смысла-то ты никак не ухватишь - смысл в том, чтобы
добиться власти. Власть не нуждается в объяснениях, обладать властью это и
означает: не давать никаких объяснений.
Фаррелл оставил щеголяющему зеленоватой бородкой официанту чрезмерно
щедрые чаевые и выскочил за Джулией на тротуар, в толпу людей, наглядно
