быть стыдно.
- Да иди ты... долдон! Ты же ни хрена в этом не смыслишь! - поглядеть
со стороны, они вполне могли препираться в каком-нибудь манхэттенском
закоулке по поводу правил уличного тенниса. - Никакого вреда я ему не
причиняю. И не могу причинить. Я люблю его.
- А его ты спрашивал? Или, может, он когда-нибудь просил тебя о
любви, которая выдирает его из его собственной жизни? - Фаррелла трясло, и
он тряс Бена за плечо, заглядывая ему в глаза, надеясь найти в них след
непостижимых мучений Эгиля. - Он же не понимает, что с ним происходит, ему
должно казаться, что он умирает, сходит с ума - да он и сходит с ума
тысячу лет назад. По-твоему, это обмен? Любовь? Это гребанный грабеж среди
бела дня, Бен!
- Не брызгайся. Ты не понимаешь того, о чем говоришь.
Они уже подошли к стоянке, Бен покачивался на каблуках, неуверенно
озирая рыбьи спины машин.
Фаррелл спросил:
- Зачем ты меня искал?
- Не помню.
С шаткой решимостью лозоискателя, сдернутого с места своей волшебной
рогулькой, Бен двинулся к ближайшему ряду машин.
Фаррелл шел следом, слушая собственный голос, звучавший тонко, как
писк комара.
- Отпусти его. Ты обязан его отпустить, - он опять коснулся плеча
Бена и опять испугался ощущения пепельной хрупкости, оставлямого в нем
прикосновением к другу. - Бен, это ведь и тебе не идет на пользу. Какие бы
поразительные вещи ты там ни узнал, это же все не задаром. Ты не можешь
так продолжать, ты сломаешься, просто развалишься на куски, как он, вот
увидишь. Бен, я чувствую это.
Бен сказал:
- Куда, к черту, подевалась машина?
Он развернулся и пошел назад, так резко, что Фарреллу пришлось
отскочить, чтобы дать ему дорогу. Лицо его стало непроницаемым, но Фаррелл
увидел, что один из уголков рта оттянулся далеко назад, обнажая зубы.
- Я же ее вот здесь оставил, - сказал Бен. - Прямо на этом месте.
Сукин сын.
Больше они не разговаривали, пока, наконец, не отыскали машину в
дальнем углу стоянки. Бен приблизился к ней с опаской, как будто и он, и
она были впервые повстречавшимися дикими животными. Что-то в его
движениях, в том, как он изнуренно волочил по земле несгибающиеся ноги,
вызвало в Фаррелле желание заплакать, и он сказал:
- Давай лучше я отвезу тебя домой. Вас обоих.
Бен покачал головой и полез в машину. Когда он включил зажигание,
Фаррелл вцепился в рамку открытого окна.
- А Зия? - требовательно спросил он. - Как она относится к тому, что
ты делаешь? Она же не верит в припадки, для этого нужен дурачок, вроде
меня. Может, мне поговорить с ней, хочешь, Бен? Потому что я не уверен,
что она знает все, до конца. Не думаю, чтобы Зия позволила тебе губить
Эгиля своей любовью, если б она все знала.
Бен взглянул на него и снова отвел глаза. Оставшаяся свободной левая
рука, сжавшись в кулак, поползла от горла к губам, как если бы он
собирался заткнуть смертельную рану.
- Ты так и не понял. Припадки - это лишь средство, они открывают
путь. И пока я не встретил ее, у меня никаких припадков не было. Они
начались из-за того, что я живу в ее доме, делю с ней постель, погружаюсь
в ее сознание. Считается, что людям этого делать не следует. Слишком велик
дар, мы не способны его вместить, он нас разрывает. И все-так это дар,
благословение, а как можно отказываться от благословения, даже если оно
предназначено не тебе? Так что не тревожься за Эгиля, Джо. Эгиль от этого
не умрет. В конце концов, благословение выпало мне, не ему.
Машина скользнула из рук Фаррелла, и Бен уехал.
XIV
Диковинный исходил жар от когтей самки кобчика. Фаррелл успел
внутренне приготовиться к тому, что ладонь его стиснет как бы лапа
скелета, к огромным черным глазам, изучавшим его так, словно он отвечал
описанию, данному в некоем объявлении о розыске преступника - {гляди
немного в сторону, Фредерик предупредил, что не надо встречаться с ней
взглядом} - и даже к невероятно мягкому оперению на груди, пахнувшему
поначалу свежим сеном и мускатным орехом, а затем долго пролежавшими под
солнцем старыми, чистыми костями. Что до когтей, то воображение
предуведомило Фаррелла лишь об остроте их и мощи, но не о потрясающем
тепле, легко проникавшем сквозь заемную оленьей кожи рукавицу, пульсируя в
столь непосредственной близости к его коже, словно это сердце рыжехвостой
птицы, похожее на маленький военный барабан, покоилось у него на ладони.
Он, наконец, выпустил из груди воздух, и леди Хризеида подсунула руку под
щиколотки птицы и мягко надавила на них, вынудив ее переступить на свою
рукавицу.
- Она прекрасна, - сказал Фаррелл.
- Видели бы вы, какова она в ее лучшую пору, - сказала леди Хризеида.
- В этом году она рано начала линять, из одного лишь чувства противоречия,
и потом она уже так стара и слаба, что навряд ли сможет даже на спор взять
дичь в угон. Сможешь, Стрега?
Рыжехвостка задумчиво ответила: "Кэк", - она никак не могла решить
стоит ей затравить Фаррелла или не стоит.
За спиной у Фаррелла герцог Фредерик ответил вместо птицы:
- Добрая дама, пять баксов порукой, что она возьмет кролика еще до
того, как Микаэла успеет даже приблизиться к куропатке.
Он подтягивал ремешки на клобучке большой, темной масти птицы,
превосходящей рыжехвостую Стрегу и ростом, и плечистостью, массивность ее
и общее выражение зловещей гордыни напоминали Фарреллу мотоциклы Джулии.
Прикосновения Фредерика раздражали птицу, она топотала ногами и время от
времени резко взъерошивала все перья разом, издавая при этом такой щелчок,
будто раскрывались венецианские жалюзи. Фредерик пошептался с птицей,
поворковал, успокаивая ее, и громко объявил:
- Ну хорошо, я полагаю, нам следует начать. Похоже, что лорд Гарт и
леди Эйффи уже не появятся, а собаки того и гляди спятят от нетерпения.
Именем короля Богемонда и Святого Кита - вперед!
На место общего сбора явились шестеро, все в полных костюмах, с двумя
собаками и шестью птицами - только у Фаррелла, Джулии и Хамида ибн Шанфара
не имелось ни того, ни другого. Слева от них, скрытое защитной полосой
эвкалиптов гудело и бормотало береговое шоссе; впереди тянулся к
неуловимому горизонту покрытый серо-зелеными и голубовато-серыми пятнами
луг с по-летнему короткой стерней. Члены Гильдии Сокольничьих шагали по
лугу среди этой живой пустоты, и каждый разделял незрячее безмолвие с
накрытой клобучком птицей, горбившейся на его кулаке. Один только Фредерик
и отличался веселой разговорчивостью, он не уделял Микаэле видимого
внимания, разве что время от времени поглаживал ее по ногам.
- Микаэла родом из канадских кречетов, - объяснял он Фарреллу с
Джулией. - Это самые крупные из соколов и самые быстрые. Пикировать на
добычу, как сапсан, она не умеет, зато на равнине сравниться с ней не
способен никто.
- Это они предназначались для императоров? - спросила Джулия.
Фредерик покачал головой.
- Для королей. Императорам и папам полагалось охотиться с орлами. У
меня был когда-то беркут, но я его потерял, - на миг его темное
асимметричное лицо замкнулось, приобретя сходство с лицами прочих
охотников. - Его звали Саладин. Мне не следовало охотиться с ним. Хамид
помнит.
- Вы собираетесь рассказать мне, что я помню и чего не помню? -
спокойно поинтересовался Хамид. Белое одеяние как бы стекало с него -
белое от тюрбана до туфель, не считая кинжала с красной рукояткой,
торчавшего за белым кушаком. Он продолжал: - Я вовсе не помню, как вы его
потеряли. Я помню, как вы отпустили его.
Фредерик не ответил. В разговор негромко вступила леди Хризеида:
- В сущности, это одно и то же. С ловчей птицей прощаешься всякий
раз, как подбрасываешь ее в воздух, - хочешь ты того или не хочешь, а
приходится в эту минуту говорить ей "прощай". Как бы хорошо ты их ни знал,
не тебе решать, уйдут они или вернутся. Они возвращаются, если им того
хочется. Выбор всегда за ними.
Пообок с умиротворенностью, удивлявшей Фаррелла, который никогда не
видел профессиональных взгонщиков за работой, трусили два пойнтера. Сухая
трава покалывала его ступни сквозь дырочки для шнурков. Поглядывая на
своих спутников в накидках, дублетах и коротких штанах с рейтузами,
несущих на одной руке птиц, а в другой колодки с заостренными ножками, он
ощущал себя участником религиозной процессии, направляющейся к месту, где
ей предстоит разыграть невнятно зловещее представление страстей Господних,
забытый смысл которого известен ныне одному лишь Хамиду. Впечатление это
усиливалось тем, что Хамид на ходу излагал ему историю Святого Кита,
покровителя Лиги, вышедшего из моря и, подобно человеку, ходившему посуху.
- И скитался Святой Кит по земле, творя в ней великие чудеса, -
напевно повествовал Хамид резковатым, завораживающим говорком, к которому
он прибегал, пересказывая легенды Лиги. - Ибо исцелял он увечных и
воскрешал усопших, и речами своими смирял свирепство вулканов. И утешал он
неправо обиженных и беспомощных, и был им защитником. {Восславим же
Святого Кита, ходящего на хвосте.}
Последняя фраза повторялась раз за разом, наподобие рефрена.
- Я что-то не помню этого места насчет вулканов, - сказала Джулия. Ее
костюм мало отвечал принятым правилам - колготки, свободная, слишком
просторная для нее дымчатая блуза и нелепый, принадлежавший Фарреллу
лиловый берет размером с небольшую пиццу. Леди Хризеида дала ей понести
Стрегу, и Джулия держала кобчика близко к лицу, что тревожило Фаррелла.
- Только что вставил, - обычным своим голосом ответил Хамид. - Не все
же ему сажать яблони да изобретать соевый сыр.
Он вновь вернулся к ритуальному речитативу легенды.
- Но увы, сошлись однажды властители и обратились друг к другу с
такими речами: "Доколе продлится сие? Или позволим мы бессмысленному
морскому скоту облечь себя именем чудотворца и отнять у нас любовь наших
подданных? Ну уж нет уж, Джек, уж это навряд ли!" Но простой народ
повторял: "{Восславим Святого Кита, ходящего на хвосте.}"
Прямо под носами собак из густой лебеды выскочил кролик, в ошалении
проскакал несколько секунд, сопутствуя охотникам, и невредимый, юркнул в
нору под корнями виргинского дуба. Это был первый признак жизни,
замеченный Фарреллом, начинавшим уже гадать, что же, собственно, служит
птицам добычей в сухо похрустывающих под ногами лугах. Герцог Фредерик,
махнув рукой в сторону кролика, сказал:
- Они тут кишмя кишат. И перепелки всех родов, и куропатки тоже.
Около года назад какой-то малый, пытаясь привлечь сюда охотников, поселил
здесь уйму кекликов и фазанов. Ничего у него толком не вышло, по-моему,
только мы одни в этих местах и охотимся, но для ловчей птицы эти луга -
истинная кондитерская лавка, - он ласково притиснул незащищенный кулак
свободной руки к клюву Микаэлы, и та, легко куснув его, со странной,
превратной нежностью потерлась клювом о костяшки хозяйских пальцев.
Хамид напевал:
- И тогда властители приказали, чтобы все до единого рыцари той земли
выступили против Святого Кита, и всякий из оных поспешил исполнить приказ,
и лишь трое рыцарей не подчинились ему и покрыли себя позором, и были
убиты. И призвали они всех в той земле, носивших оружие, и каждый меч и
копье, кинжал и топор, и пику, и всякую деревенскую косу и дубину, дабы
каждое из сих орудий нанесло Святому Киту свой собственный смертоносный
удар. Так оно и свершилось, и лишь семеро мечей не коснулись его, ибо они
