СТРУГАЦКИЙ: Нет, нет, нет, нет! Когда литературные критики не принима-
ли, скажем, ранних Стругацких или раннего Гансовского, они не отрицали но-
визну, они прекрасно понимали, что, да, вот пришли писатели, которые пишут
не так, как Немцов, Казанцев, Охотников. Они понимали, что это написано
по-новому. Им эта новизна не нравилась. Вот ведь в чем все дело. Не
нравилась новизна. Они не считали, что фантастика должна быть реалистична.
Если уж Тынянов - Тынянов! - упрекал Алексея Толстого за то, что его Марс
слишком реалистичен!.. Тынянов! Величина номер один в нашей литературной
критике! Так что вы хотите от среднего рядового критика, пусть даже самого
добросовестного и либерального... Вот другое дело, что я плохо знаю фэнте-
зи, я не люблю этот жанр... Может быть, там происходят какие-то совершенно
новые, неизвестные ранее процессы? Но об этом я просто судить не берусь.
Что же касается реалистической фантастики, то повторяю: нет главного - нет
новизны. Все это... Ну, это знаете как после... я даже не знаю, какой при-
мер... как после "Отцов и детей" Толстой пишет "Войну и мир". Великое
произведение, гениальное, замечательное, но это не есть прорыв в новую ли-
тературу! Эта тот же самый, так называемый, критический реализм, ничего
принципиально нового здесь нет. Вот когда появляется "Мастер и Маргарита" -
вот тут самый заскорузлый критик понимает, что возникло нечто новое, не бы-
ло такого раньше! Нет, конечно, спохватываются, что Н.В.Гоголь в такой ма-
нере работал когда-то, но тем не менее, сегодня это совершенно новый род
литературы - очень нехарактерный, очень нетипичный, ни на что не похожий...
Вот я чего-то аналогичного жду... А сейчас все пишут добротные и даже прек-
расные романы в одной и той же, если угодно, фантастико-реалистической ма-
нере. По одному и тому же принципу. Нарушение этого принципа не происходит.
Это и хорошо, и плохо...
НИКОЛАЕВ: А повесть Александра Щеголева "Ночь навсегда"? Про мальчика
с придуманной психологией?
СТРУГАЦКИЙ: Нет, это просто хороший фантастический детектив... Причем,
фантазирование идет в самой неожиданной области - в области психологии,
там, где, казалось, фантазировать нельзя - а, оказывается, можно...
НИКОЛАЕВ: Так разве это не прорыв? Раз "казалось нельзя, а оказывает-
ся - можно", так не есть ли это что-то новое?
СТРУГАЦКИЙ: Ну, может быть, Андрей. Не берусь спорить, не берусь...
Может быть, это какие-то проблески нового, возможно... Вещь не тривиальная.
Щеголев вообще идет какой-то такой СВОЕЙ тропкой. Он, казалось бы, ис-
пользует старую методику и старые манеры, но все время очень по-своему это
у него получается. С "Любви зверя" это началось. "Любовь зверя" очень
странная вещь, она стоит сбоку, она не mainstream, она, так сказать, ближе
к какому-то берегу, какому-то флангу mainstreama. Очень оригинальная вещь.
Черт его знает, может быть Щеголев и, будет первым человеком, который со-
вершит некий прорыв. Пока в нем старого больше. Но может быть, если бы в
нем было больше нового, я бы его как раз и отверг.
НИКОЛАЕВ: Хорошо, прозу Тюрина вы отвергаете большей частью.
СТРУГАЦКИЙ: Нет, прозу Тюрина я отвергаю совершенно по другим сообра-
жениям. Дело в том, что Тюрин находится на совершенно другом краю, он пы-
тается по-прежнему писать научную фантастику. Вот в чем вся беда Тюрина.
Тюрин никак не поймет, или не хочет понимать, или ему не нравится понимать,
что время научной фантастики кончилось. Вот я сейчас читаю его новый
роман...
НИКОЛАЕВ: "Последнее чудо-оружие страны Советов"?
СТРУГАЦКИЙ: Да. Роман сильно отличается от того, что Тюрин писал
раньше... Это, безусловно, шаг в правильном направлении, но Саша и там ну
никак не может удержаться от многословных, изящно написанных псевдонаучных
периодов, которые абсолютно не нужны в современном романе. В романе, пре-
тендующем на звание художественного произведения. Все это лишнее, все это
ненужное... Это как если бы вдруг М.А.Булгакову вдруг пришло бы в голову
описывать научную основу волшебства Воланда, и он посвятил бы этому три-че-
тыре абзаца с употреблением таких слов, как "микрополя", "псевдокорпускулы"
и т.д.
БЕРЕЖНОЙ: Ну, луч профессора Персикова он же изобразил?
СТРУГАЦКИЙ: Так у него эта самая повесть на порядок слабее... Она-то,
как раз не является совершенно новой, это как раз тот пример, когда вели-
кий писатель пишет побрякушку. И эта побрякушка сверкает и блестит среди
произведений такого же типа просто потому, что она написана Мастером. Но -
только поэтому.
БЕРЕЖНОЙ: А пересадка гипофиза профессором Преображенским?
СТРУГАЦКИЙ: Слава богу, вы обратите внимание - там хватило у Михаила
Афанасьевича чувства такта совершенно не углубляться в научную сторону. Хо-
тя он ведь врач, и казалось бы, мог соблазниться. Но не соблазнился! Пото-
му что он чувствовал, насколько это будет эстетически излишне. Он же прек-
расно понимал, что это у него не научно-фантастический роман, это символи-
ка, притча, басня... А вот у Саши Тюрина (которого я очень люблю) - у него
есть это вот... не может он расстаться с любовью к научной фантастике, к
Science Fiction. Ему все кажется, что в научно-фантастических идеях содер-
жится нечто существенное и важное. Нет там ничего. Нет. Времена, когда
научно-фантастические идеи поражали воображение читателя давно уже минова-
ли. Было такое время, было, но эти времена прошли. Наука перестала быть эк-
зотична. Наука больше не чудо - наука это быт. Со всеми вытекающими отсюда
последствиями.
***************************************************************************
**************** ОСТРОПЕРЫ ВСЕХ СТРАН ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ! ********************
Борис ШТЕРН: Итак: написано три главы, начата четвертая. С этого мо-
мента "Оберхам", если захочет, может продолжать нескончаемый фантастичес-
кий роман о нобелевском лауреате Станиславе Леме, о фантастах, о фенах, о
фантастике и так далее. Темп, тон, ритм заданы в этих коротких главах. Два
непременных условия: бог в животе и чувства добрые. Да, забыл про художес-
твенность! Художественность обязательна! Время действия - анахроническое.
Сюжетные направления - разнообразные.
Александр ЩЕГОЛЕВ: НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
Наученный горьким опытом других шутников, автор этой части буриме то-
ропится заявить следующее.
1. Ольга Ларионова - это писательница, чьи произведения он (автор) лю-
бит с ранней юности и чьи книги он собрал, вероятно, в полном объеме. Ува-
жение автора к этому человеку искренне и глубоко.
2. Борис Штерн - это, во-первых, первоклассный писатель, во-вторых,
мужчина, причем, настоящий.
3. Борис Руденко и Юрий Брайдер, по мнению автора, прежде всего писа-
тели, и только потом "милиционеры", "капитаны" или "майоры".
4. Вообще. Как говорится, все совпадения имен и описанных событий аб-
солютно случайны. Автор заранее просит прощения у тех, чьи имена без спро-
са использовал. А также у тех, чьи не использовал.
5. Собственную фамилию автор вплел (приплел) в ткань повествования из
этических соображений. Хочешь делать персонажами других - умей сам быть
персонажем. Короче, фамилию "Щеголев" в следующих частях буриме, если они
будут кем-нибудь написаны, разрешается трепать и пачкать как угодно -
вплоть до того, что не упоминать вовсе.
6. Отношение автора к так называемому "национальному вопросу" очень
спокойное, нормальное, можно сказать, никакое. Интонация некоторых шуточек,
в которых предубежденный читатель обязательно разглядит что-нибудь нехоро-
шее, просто взята из предыдущей части буриме. (Привет, Боря! Надеюсь, я ни-
чем тебя не обидел, ни в этой оговорке, ни в тексте "Правдивых историй".
Кстати, сознаюсь наконец, ведь это моя настоящая фамилия - доктор Кац!
Раньше я писал под русским псевдонимом, потому что опасался преследования.)
---------------------------------------------------------------------------
ПРАВДИВЫЕ ИСТОРИИ ОТ ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА
(название рабочее)
Борис Штерн:
1. НАЕДИНЕ С МУЖЧИНОЙ
Однажды после дождя известнейшая писательница-фантастка Ольга Ларионо-
ва с двумя полными хозяйственными сумками стояла на остановке автобуса,
чтобы ехать в Дом ленинградских писателей, что на улице Шпалерной-17. Там
должен был состояться а-ля фуршет по поводу вручения Станиславу Лему Нобе-
левской премии. Подошел автобус ненужного ей маршрута, и Ольга услышала
крик. Оглянулась. К ней бежал невысокий мужчина в пальтишке, с тортом на
вытянутых руках и с бутылкой водки в кармане, за ним гнались два офицера
милиции и кричали:
- Задержите его, задержите!
Близорукая Ольга конечно не хотела вмешиваться в погоню за преступни-
ком, но человек с тортом был так похож на Чикатило, что Ольга все-таки ис-
полнила свой гражданский долг - подставила ему ножку. Преступник упал пря-
мо в грязь, где шляпа, где ноги, где торт - можно себе представить. Подбе-
жавшие милиционеры дико взглянули на Ольгу и успели вскочить в отходящий
автобус.
Автобус уехал.
Ольга осталась наедине с мужчиной.
2. КИЕВСКИЙ ТОРТ
Ольга осталась наедине с мужчиной.
Мужчина был такой же близорукий. Одной рукой он искал в луже свои оч-
ки, со второй облизывал размазанный "Киевский торт". Ольге было очень неу-
добно, очень смешно и очень страшно - мужчина вполне имел право дать ей по-
щечину за такие дела, а удрать от мужчины с двумя полными сумками не было
никакой возможности. Наконец мужчина нашел очки, выбрался из лужи и, сжи-
мая кулаки, посмотрел на Ольгу. Конечно, это был не Чикатило, но Ольге он
поразительно напоминал кого-то.
- Пся крёв!!! - грубо по-польски выругался мужчина, и Ольга с ужасом
узнала в нем самого Станислава Лема, нобелевского лауреата, на встречу с
которым она направлялась в Дом Писателей с двумя хозяйственными сумками, в
которых была всякая всячина для а-ля фуршета - тот же "Киевский торт", вод-
ка, закуска и так далее, - все это покупалось в складчину между советскими
фантастами по десять долларов с рыла. Ольга начала извиняться и счищать с
Лема остатки "Киевского торта". Оставим Ольгу Ларионову наедине со Станис-
лавом Лемом, и последуем за милиционерами.
3. ВОЗВРАЩЕНИЕ МИЛИЦИОНЕРОВ
Эти милиционеры были не совсем чтобы милиционерами. Это были приезжие
милиционеры - один из Москвы, другой из Минска, их звали Борис Руденко и
Юрий Брайдер, один - майор, другой - капитан милиции. Дело в том, что они
тоже писали фантастику и тоже спешили на Шпалерную-17, чтобы принять учас-
тие в чествовании Станислава Лема, но случайно вскочили не в тот автобус.
Упавшего в лужу пана Станислава они не узнали, но женщина, подставившая ему
ножку, показалась им знакомой...
- Вроде, тетка из наших... - сказал Руденко.
- Похожа на Людмилу Козинец, - согласился Брайдер. - Зачем она подста-
вила ему ножку?
- Но ты же сам кричал ей: "Задержите, задержите!"
- Ты тоже кричал.
- Я имел в виду "Задержать автобус".
- Я тоже имел в виду автобус.
- Значит, она нас не так поняла. Нет, это не Людмила Козинец. Людмилу
я хорошо знаю. Это Ариадна Громова.
Так они гадали и не замечали, что едут не на Шпалерную-17, а делают
круг на конечной остановке и возвращаются обратно - туда, где остались Лем
и Ларионова.
4. ПАН СТАНИСЛАВ
Лем, как известно, по происхождению никакой не поляк, а наш львовский
еврей, похожий на одессита Бабеля или на Романа Подольного. Поэтому Ольга
моментально нашла с ним общий язык...
Александр Щеголев:
Тем более, лауреат так до конца и не понял, почему упал. Уверенности,
