дателей возьмет этот роман, не потому что он написан человеком с известной
фамилией, а потому что роман ему понравится, потому что он сочтет его "про-
ходимым". Хотя я прекрасно понимаю, что для каждого издателя это будет из-
вестная потеря. У меня уже были случаи, когда заграничные переводчики веж-
ливо уклонялись от высокой чести переводить данный роман, когда узнавали,
что псевдоним - необходимое условие. Так что я еще не знаю, что ответят мне
те издатели, которым я передал роман. Хотя один из издателей вполне резон-
но сказал: "Естественно мы будем сохранять тайну псевдонима, но не можем
ведь запретить любому лоточнику поставить на вашу книжку табличку "Роман
Б.Стругацкого под псевдонимом таким-то". Так что я и тут особой проблемы не
вижу.
НИКОЛАЕВ: Извините, а такой вот нескромный вопрос (я прекрасно знаю,
как вы на них реагируете). Вот вы удовлетворены опытом писания в одиночку,
я правильно понял ваши слова, Борис Натанович? Это была разовая цель дока-
зать себе, что "могу", либо вы себя только пробовали в новой ипостаси, что-
бы затем продолжать и продолжать?
СТРУГАЦКИЙ: Нет, я еще не начал ничего нового. И еще не знаю начну ли.
Но главное все-таки для меня, что я доказал себе, что могу. Вот это - глав-
ное. Восемнадцать с половиной авторских листов - МОГУ. КАК могу, это уже
другой вопрос, но отвечать на этот вопрос не мне.
НИКОЛАЕВ: Борис Натанович, а "Операция "Белый ферзь" отброшена вами?
СТРУГАЦКИЙ: Честно говоря, я думаю о ней. И даже какие-то вещи приду-
мал. Но я по-прежнему не уверен, что я возьмусь за нее.
НИКОЛАЕВ: То есть текста еще вообще нет?
СТРУГАЦКИЙ: Нет, текста нет. Существуют несколько электронных страни-
чек в компьютере, но очень мало.
НИКОЛАЕВ: Несколько - это пять, десять, двадцать или больше ста? Прос-
то, если больше ста, то уж доделайте, чтоб не пропало.
СТРУГАЦКИЙ: Нет, конечно нет. Несколько страниц. Я не помню, страниц
пять, скажем. И это не текст. Это - все: эпизоды, идеи, отдельные фразы и
т.д.
БЕРЕЖНОЙ: Борис Натанович, я сейчас задам несколько странный вопрос.
Насколько вам помогал писать этот роман Аркадий Натанович?
СТРУГАЦКИЙ: Не знаю, я не могу ответить на этот вопрос. Я помню, один
корреспондент меня как-то спросил: "Когда вы начинаете работу над новой
вещью, вам как-нибудь помогают вот эти двенадцать томов, которые стоят на
полке?" Я ему честно ответил, что я об этом ничего не знаю. Наверное, помо-
гают. И Аркадий Натанович, наверное, как-то помогает. Но в сознании этого
нет - это, наверное, лежит в подсознании, в сознании этого я не слышу.
БЕРЕЖНОЙ: Спасибо.
СТРУГАЦКИЙ: Хотя, конечно, неоднократно бывали случаи, и это я вспоми-
наю, когда я, фигурально выражаясь, кулаком стучал по столу при мысли о
том, что если бы я был не один, то мы бы этот препон, этот затор, давно бы
проскочили, а так я вынужден к нему снова, снова, снова бессильно возвра-
щаться.
БЕРЕЖНОЙ: Один вопрос, который уже не будет касаться непосредственно
вашего творчества. В последнее время вышли несколько довольно значительных
вещей, написанных членами вашего семинара, и писателей, которые работают в
манере близкой реалистической фантастике, я имею в виду романы А.Лазарчука
"Солдаты Вавилона", А.Столярова "Я - мышиный король".
СТРУГАЦКИЙ: А он вышел уже?
БЕРЕЖНОЙ: Да, он вышел в "Неве". И из тех романов, которые уже до-
вольно давно вышли, но продолжают оставаться для нас новыми, это "Гравилет
Цесаревич". Видно, что романы очень разные и по концепции и по подходу,
сейчас к ним добавился еще один роман. У вас нет впечатления, что Четвер-
тая волна, к которой мы относим и вас, вышла на некий рубеж, когда создают-
ся основополагающие книги, когда создаются книги не роста, а книги зрелости.
СТРУГАЦКИЙ: Опять же, я сошлюсь на интервью, которое я давал сравни-
тельно недавно, когда был стандартный вопрос: "Кто является моим любимым
учеником?" - Я как всегда ответил, что у меня нет любимчиков, я всех люблю.
Тогда же я сказал, что очень много жду от этой молодой поросли, которую вы
назвали Четвертой волной. Я жду прорыва в новое литературное пространство.
Названные вами романы все хороши, любой из них достоин приза, любой из них
десяток лет назад составил бы имя автору и вызвал бы бурление в среде чи-
тающей интеллигенции, но не один из них не является, как мне кажется, про-
рывом в новое литературное пространство. Очень трудно объяснить, что я имею
в виду. Коль скоро речь идет о фантастике, то на моей памяти прорыв в но-
вое литературное пространство начал Иван Ефремов "Туманностью Андромеды", а
довершила целая группа писателей, среди которых, я скажу без ложной скром-
ности, немаловажную роль сыграли А. и Б. Стругацкие. Вот эти шестидесятни-
ки, ворвались в совершенно новый фантастический мир, которого раньше в Рос-
сии не знали. Вот они создали это новое литературное пространство. Называй-
те это как хотите. Они писали вещи совершенно не похожие на то, что было за
десять и даже за пять лет до них. Пусть литературоведы решают в чем принци-
пиальная разница между фантастикой шестидесятников и фантастикой там пяти-
десятников. Я интуитивно эту принципиальную разницу чувствую. И вот в
дальнейшем второе, третье, потом и четвертое поколение расширяли это лите-
ратурное пространство, открывали там новые ниши, новые и новые возможности,
вырубали там леса, останавливали реки, строили города, создавали совершен-
но новые миры по совершенно новым принципам, не виданным в двадцатые-трид-
цатые годы. Ну а то, что наблюдаем мы сейчас - это продолжение пока еще ос-
воения все того же открытого в начале шестидесятых годов фантастико-литера-
турного пространства. Я не вижу пока еще ни одной вещи, которая прорвалась
бы куда-то еще дальше. Все это пока только в большей или меньшей степени,
лучше или хуже, но продолжает уже создавшиеся в шестидесятые и последующие
годы традиции. Я не знаю, ответил ли я на ваш вопрос. Но интуитивно я вос-
принимаю это таким вот образом. Я очень много ждал от романа Лазарчука
"Солдаты Вавилона", (тут "неблаговидную" роль сыграл Андрей Михалыч Столя-
ров, который очень мне этот роман расхваливал и все время говорил, что это
нечто принципиально новое), но я не увидел принципиально нового. Я
увидел добротный мощный роман, написанный человеком с великолепным вообра-
жением, который в совершенстве овладел всей методикой предшествующего поко-
ления писателей. Но я не увидел в этой вещи прорыва в новое пространство.
Это все состоит из элементов того, что мы уже проходили. Упаси Бог, это
неплохо! Ни в коем случае я не хочу сказать, что Лазарчук написал роман
слабый, вторичный. Наоборот - роман превосходный, и миллионы людей прочтут
его с наслаждением. Но прорывом в новое я назвать его не могу. Я не могу
назвать такого примера ни за этот год, ни за год-два предыдущих, хотя напи-
саны были превосходные романы. Я не считаю, что и тот роман, который сде-
лал я, является прорывом в новое, это тоже отработка старых материалов,
старых методик, старых принципов. Если бы я знал, в чем состоит новая мето-
дика, я бы, конечно, ее уже давным-давно применил. Но я надеюсь, у меня та-
кое ощущение, что вот-вот должно возникнуть новое направление. Ощущение
есть: ситуация созрела, писатели есть, созрели, мне кажется, новые методи-
ки, но еще пока никто не удосужился их обнаружить. Может быть - не сумел,
не знаю.
БЕРЕЖНОЙ: Вот этот прорыв шестидесятых годов, он был связан с тем, что
исчезли многие ограничения, и, по всей видимости, следующий прорыв тоже бу-
дет связан с тем, что у фантастики будет большая степень свободы. Возможно
ли это вообще?
СТРУГАЦКИЙ: Мне не кажется эта аналогия правильной, потому что у сов-
ременного литератора достаточно степеней свободы. Сегодня литератора не ог-
раничивает никто, кроме его собственных, находящихся внутри него, ограниче-
ний: эстетических, этических, может быть, мировозренческих. Если есть огра-
ничения, то связаны они у автора с его предысторией, с его биографией, с
его представлениями о том, что в литературе хорошо, что плохо и так далее.
Внешних ограничений нет. Перед шестидесятниками стояли внешние ограничения
и, когда эти ограничения рухнули, действительно хлынуло половодье. Все, что
люди держали в себе, копили, все свои представления, какой литература дол-
жна быть, а какой нет, все это сразу же взорвалось: появилась новая фантас-
тика. Сейчас внешних ограничений нет. Сейчас прошло уже почти десять лет,
как внешние ограничения фактически исчезли.
Должен сказать, когда я писал свой роман, я чувствовал себя неописуе-
мо свободным. Я мог позволить себе все, что хотел. Все ограничения, кото-
рые я ставил перед собой, были моими личными ограничениями. Никаких со-
циальных ограничений, никакой внешней цензуры не чувствовалось. Это, между
прочим, очень новое ощущение, странное. Но молодежь наша успела в этой но-
вой ситуации написать по два, по три-четыре романа, так что для них тут ни-
чего нового нет. Но вот прорыва пока тоже нет.
НИКОЛАЕВ: А вы не боитесь, что прорыв совершат новые люди, которых вы
не знаете даже. Что это будет не прорыв Столярова, Лазарчука, Рыбакова,
Штерна, а совершенно незнакомых новых людей, и пойдут они не в ту сторону,
в которую вы все-таки подсознательно надеетесь и ждете?
СТРУГАЦКИЙ: Андрюша, я не только не боюсь (бояться тут абсолютно нече-
го), но я почти уверен, что так и произойдет. И самое неприятное в этой си-
туации будет то, что прорыв состоится и - не будет нами узнан.
НИКОЛАЕВ: Может он есть уже, просто мы его пока не видим?
СТРУГАЦКИЙ: Нет. Понимаете в чем дело, когда возникла фантастика шес-
тидесятых, читатели приняли ее на "ура", а литературная критика, даже са-
мая что ни на есть либеральная, приняла ее в общем-то в штыки. Потому что
она была воспитана в представлении сороковых-пятидесятых годов, и вот это
новое казалось им нелепым, неправильным. Собственно, что новое произошло?
Реализм вошел в фантастику. До шестидесятых годов в фантастике не было реа-
лизма. Каждое фантастическое произведение представляло собой, по сути дела,
хуже или лучше написанный учебник жизни. Вот это правильно, это не пра-
вильно. Черное-белое. Хорошие - плохие. Это были такие плакатики. И вот в
шестидесятые в фантастику ворвался реализм, живая жизнь в том виде, в ка-
ком она на самом деле существует. Это далеко не всем понравилось. Должно
быть, что-то подобное происходит сейчас. Вот, например, я с большим интере-
сом, нет, с интересом не то слово, но с любопытством наблюдаю как фэнтези
завоевывает рынок. Ведь сейчас читателей и любителей фэнтези, наверное
больше, чем любителей так называемой жесткой фантастики. Может быть фэнте-
зи и есть новое. Но тут дело в том, что фэнтези хорошо освоена на Западе...
НИКОЛАЕВ: Борис Натанович, а вам не кажется, что под то, что вы сказа-
ли, очень хорошо попадает роман Звягинцева. С одной стороны критика катего-
рически не принимает этот роман, и вы как критик тоже не принимаете...
СТРУГАЦКИЙ: Нет, беда в том, что я не принимаю это как читатель.
НИКОЛАЕВ: А вот читатели проголосовали за его роман... Не просто так,
не фанаты-звягинцы вручили ему премию, а именно те же люди, что дали впос-
ледствии премию "Гравилету". Неужели это не настораживает? Может быть ро-
ман Василия Звягинцева это и есть прорыв?
БЕРЕЖНОЙ: Если бы в том году был "Гравилет", Звягинцев, скорее всего,
премию бы не получил...
НИКОЛАЕВ: Не факт.
СТРУГАЦКИЙ: Андрей, ну, что касается Звягинцева, то я не вижу в нем
ничего нового, в этом романе. Я не о частных недостатках говорю... Главным
недостатком романа является полное отсутствие в нем нового.
НИКОЛАЕВ: Это вам так кажется, Борис Натанович...
