Doubleday долго уговаривали его написать фантастический ро-
ман и, после того, как он подписал-таки контракт, Пэт
ЛоБрутто (Pat LoBrutto), в то время редактор линии НФ, поз-
вонила ему и сказала, что под "фантастикой" "Doubleday"
имеет в виду новый роман об Основании. Азимов согласился.
Он перечитал трилогию и был поражен тем, что в его рома-
не почти нет действия, а то, что есть, происходит большей
частью "за кадром". Не сознавая того, он достиг мастерства в
одном из сложнейших литературных приемов: серии романов,
построенных почти исключительно на диалогах.
Азимов попытался сознательно "собезъянничать" свой стиль
тридцатилетней давности -- к его гордости, у него это полу-
чилось. Примитивная "журнальность" прозы ушла, но стиль ос-
тался по-прежнему простым и прямолинейным. Книга стала его
первым бестселлером -- и каким бестселлером! В списке "The
New York Times" этот роман продержался 25 недель!
Следом вышли романы "Robots of Dawn" ("Роботы Зари",
1983), начатый еще в 50-е годы, но заброшенный на полпути,
"Robots and Empire" ("Роботы и Империя", 1985), "Foundation
and Earth" ("Основание и Земля", 1986), "Prelude to
Foundation" ("Прелюдия к Основанию", 1988)... Были и другие
("несерийные") книги. Большая часть стала бестселлерами.
Азимов достиг положения, когда мог требовать миллионные
авансы -- впрочем, он делал это редко. Одна из основных при-
чин, по которой он переключился в 60-х годах на публицисти-
ку, была финансовая -- писать фантастику было менее выгодно.
И вот неожиданно фантастика стала давать феноменальную при-
быль -- от одного романа он получал больше, чем за десяток
научно-популярных книг.
Хотя Роберт Хайнлайн и был более популярен среди любите-
лей фантастики -- он неизменно лидировал во всех опросах,
оставляя Азимова и Кларка на второй и третьей позициях,--
Азимов был известен более широкой аудитории. По шутливому
соглашению, которое Азимов и Кларк заключили как-то в
нью-йоркском такси, Кларк должен уверять всех, что Азимов
лучший в мире писатель-фантаст, а сам Кларк -- второй, а
Азимов должен поддерживать мнение, что лучшим в мире фантас-
том является Кларк, а сам Азимов довольствуется вторым мес-
том. С этим можно спорить, но статус Азимова сомнений больше
не вызывает.
Его имя и лицо были настолько хорошо известны, что он
первым из писателей появился на телеэкране в рекламных роли-
ках. Своим именем он оказывал поддержку многим начинаниям и
проектам. Его не интересовали слава и деньги. Он помогал лю-
дям, раздаривая им идеи -- как когда-то помог блестящей
идеей ему Джон Кэмпбелл. Он надеялся, что его имя поможет
начинающим авторам удержаться в струе -- и за это время на-
работать собственный профессионализм.
К концу жизни Азимов в соавторстве с Робертом Силвербер-
гом работал над романами по трем своим самым знаменитым рас-
сказам: "Nightfall" ("Приход ночи"), "Уродливый мальчуган"
-- этот роман поначалу предполагалось назвать "Child of
Time" ("Дитя времени") -- и "Двухсотлетний человек" (под
названием "The Positronic Man" ("Позитронный человек"). Ро-
ман "Forward to Foundation" ("Вперед к Основанию"), состоя-
щий из четырех новелл и эпилога появился в 1993 году -- дей-
ствие его разворачивается между событиями романа "Прелюдия к
Основанию" и основной трилогией. этот роман в этом году.
Весной 1993 вышла и еще одна книга: "I, Asimov" ("Я,
Азимов") -- третий том его автобиографии, который он дикто-
вал в госпитале. Выйдет книга юмористических рассказов. Мо-
жет быть, что-то еще...
Азимов перенес в 1983 году три операции на почках, а в
1989 году слег на много месяцев с интенсивной сердечной не-
достаточностью. Полностью оправиться от нее он уже не смог.
На одном из редакционных совещаний в "Asimov's" он сказал,
что надеется умереть, упав лицом на клавиатуру пишущей ма-
шинки. Случая не представилось. Лекарства поддерживали в нем
жизнь, но не позволяли работать. Настал день, когда он в
последний раз оторвал себя от клавиатуры, и страсть, привя-
зывавшая его к жизни, иссякла.
Он жил, чтобы писать, и когда он не смог больше делать
это -- он умер.
В одном интервью его спросили: что он будет делать, если
узнает, что жить ему осталось шесть месяцев? "Я буду печа-
тать быстрее", ответил он.
Айзек Азимов, один из самых известных в мире писателей и
самый известный из писателей-фантастов, скончался 6 апреля
1992 года от сердечной и почечной недостаточности в госпита-
ле Нью-Йоркского Университета. По воле покойного, тело его
было кремировано, а пепел -- развеян.
Его кончине посвятили первые полосы многие газеты. Через
две недели CNN выпустила в эфир ретроспективный обзор его
карьеры. До сих пор этого удостаивались только главы госу-
дарства и кинозвезды. National Public Radio выдало в эфир
его интервью 1988 года -- с тем, чтобы его собственные сло-
ва стали его некрологом.
Добрая часть его автобиографии посвящена тому, как он за-
рабатывал на жизнь. Вне всякого сомнения, он был Очень Бога-
тым Писателем, но деньги были для него лишь воплощением ап-
лодисментов, он ими практически не пользовался. У него не
было яхт, особняков, они были ему не нужны. У него и так бы-
ло все, что он хотел: пишущая машинка в тихой комнате с заш-
торенными окнами.
И, пожалуй, самое важное, что можно сказать: о его уходе
скорбит не только фантастика.
Скорбит мир.
P. S. В "Locus" пришло множество писем, в которых люди
прощались с Азимовым. Там не было писем из России. Наверное,
не успели дойти. Но было одно письмо -- от доктора Арлана
Эндрюса, который в последней строке написал: "Da svedanya,
gospodin Asimov".
Что мы можем добавить к этому? Только наш шепот:
"Forever"...
Сергей БЕРЕЖНОЙ
Компиляция по материалам:
"Isaac Asimov" by Frank M. Robinson & C. N. Brown
("Locus", May 1992).
"Isaac Asimov" by Sam Moskowitz (в кн.: Sam Moskowitz.
"Seekers of Tomorrow", New York, Ballantine, 1967).
(C) Сергей БЕРЕЖНОЙ, 1994.
ПАМЯТИ ВИТАЛИЯ ИВАНОВИЧА БУГРОВА
Я написал эту песню давно.
Она написалась сама собой, как обычно пишутся только луч-
шие песни. Она написалась так, потому что я точно знал, для
кого я ее пишу.:
Настройтесь ена свердловскую волну
И стрекот всех кузнечиков эфира
Пропустит вдруг: "Я жду тебя, мой милый..." --
И ты поймешь, что медлить ни к чему,
Что где-то далеко, в горе из малахита
Ждет именно тебя среди высоких круч
Хозяйка той горы колдунья Аэлита --
И только у тебя к ее богатствам ключ...
На моей второй "Аэлите" мне так и не удалось спеть ее в
его присутствии. Не получилось. Что ж, подумал я, успею.
Прошло пять лет. Мы встречались на Ефремовских Чтениях и
"Интерпрессконе" в Питере, на других съездах и конференциях
-- и под рукой всегда не оказывалось гитары, или мешало еще
что-то, или... Ладно, думал я, ладно, успею!
...Закон пути немыслимо суров:
Мы делим растояние на скорость,
Высчитываем время, словно корысть,
Молитвами торопим бег часов.
Там где-то замок есть из теплого гранита,
И обвился кольцом вокрукг стены дракон...
А в замке том грустит принцесса Аэлита --
Ей страшно без тебя в огромном замке том...
На этом "Интерпрессконе" я как-то в разговоре упомянул об
этой песне. Должен приехать Виталий Иванович, сказал я. У
меня давно припасен для него подарочек. Если он приедет, я
на концерте специально для него спою...
...Посадка. Самолет на полосе.
К перрону подкатил свердловский поезд.
Ямщик заткнул двугривенный за пояс
И звездолет в Кольцово мягко сел.
И вот -- в конце пути -- последняя молитва:
Прими нас и спаси от будничного сна,
Прекрасная, как жизнь, богиня Аэлита,
Распахнутая в мир свердловская весна!
Он так и не приехал...
Сергей БЕРЕЖНОЙ
Сергей БЕРЕЖНОЙ
МИРЫ ВЕЛИКОЙ ТОСКИ
Миры рождаются по-разному.
Одни возникают в затмевающей реальность грандиозной
вспышке вдохновения. Истинная их жизнь коротка -- такой мир
успевает лишь бросить тусклый отблеск на бумагу -- и поги-
бает.
Другие миры строятся долго и старательно: от аксиом к
теоремам, от теорем -- к их следствиям, загромождая бумагу
гробами лишенных жизни слов.
Третьи миры рождаются от великой тоски. Просто взлетает
однажды разрываемая скорбью и печалью душа в сырое небо...
"Почему мир несовершенен, Господи?.."
Бог знает -- почему; знает, но не говорит.
И душа, так и не дождавшись ответа, возвращается в тело,
стоящее в очереди за молоком.
Мир рождается в момент воссоединения души с телом. Мир,
возможно, еще менее совершенный, чем мир реальный. Пусть
так. Но одному-единственному человеку в нем дано не стать
подонком. Или он может уклониться от направленной в него пу-
ли. Или способен понять несовершенство своего мира...
А мир, осознавший свое несовершенство, рождает следующий.
И так -- до бесконечности.
* * *
Андрей Лазарчук вовсе не собирался становиться Создате-
лем Несовершенных Миров. Когда он писал "Тепло и свет", "Се-
редину пути" и другие притчи, -- а это было адски давно, в
начале восьмидесятых, -- он лишь выплескивал из себя скопив-
шуюся в душе тягостную накипь обыденности. Она была неве-
роятно мерзка, эта накипь. Она заполняла, топила в себе каж-
дый созданный мир. Она чувствовала себя в своем праве.
Но в рожденном мире немедленно появлялся человек, к кото-
рому эта мерзость не липла. Рыцарь. Мастер. Творец. Он не
пытался вступить в борьбу с накипью. Он просто был способен
ее осознать, увидеть -- и отделить от мира. И его мир не то
чтобы очищался -- он чувствовал себя чище...
Невозможно возродить погибший в ядерном пламени сказоч-
ный мир ("Тепло и свет"), но можно создать в глубоком под-
земном убежище искуственное Солнце, которое будет разго-
раться от любви одного человека к другому. Разве для тех,
кто остался в живых, мир не станет от этого хоть немного
прекраснее?
* * *
Человек не в силах преодолеть несовершенство мира. Про-
возглашение этой цели -- всегда ложь. Пусть прекрасная, как
Царствие Небесное, пусть логичная, как Утопия, пусть науч-
ная, как Коммунизм -- но все-таки ложь.
И не бороться с несовершенством мира -- немыслимо. Антиу-
топии никогда не рисуют будущее -- лишь настоящее. То нас-
тоящее, которое необходимо свернуть в рулон и навсегда заму-
ровать в прошлом. То настоящее, с несовершенством которого
должно бороться. То настоящее, которое не имеет будущего.
Андрей Лазарчук не писал ни утопий, ни дистопий. Это бы-
ло для него лишено интереса. Действие его рассказов всегда
происходят между прошлым (которого нет у утопий) и будущим
(которого лишены антиутопии), в том настоящем, которое ни-
когда не станет ни беззаветно светлым, ни безнадежно мрачным.
Наше время. Много лет назад черное колдовство оживило му-
мифицированного Вождя. Мумия, не способная жить сама по се-
бе, поддерживает свое существование за счет жизненных сил
детей, которых приводят в кремлевский кабинет на экскурсии
-- обязательные и жуткие, как похороны.
Гротескна ли в этом настоящем фраза "Ленин и теперь жи-
вее всех живых"?
В этом мире властвует диктатура мертвенных суеверий. По-
разительно, но от той диктатуры, которая так долго царила в
нашей реальности, она отличается какими-то мелочами. Атрибу-
тикой. Лексикой. Списком запрещенных книг. И все! Ужас нес-
казанных слов -- тот же. Голодный паек на ребенка -- тот же.
Талант, скрываемый либо уничтоженный -- тот же.
Страшно.
