Сечет лицо ветрище ей кинжалом,
Россия, ты осталась за холмом,
Россия -- сколько в имени самом
Дождя и ветра -- все за перевалом.
Здесь не неметчина -- наоборот,
Но Русь как-будто та же: каша с салом,
И тот же ветр по звуку и по баллам, --
Но русский, в черной впадине ворот
Повешенный, осклабил черный рот
И радуется, улыбаясь впалым.
Он потешается, осклабясь впалым
Беззубым ртом, и, кажется, что рад.
Его хозяйка полчаса назад
Сдала живого двум повязкам алым.
-- А вот и живодеры! -- он сказал им
И на хозяйку вскинул строгий взгляд.
Ей Ольга замечает: Кто там... над?
Ваш родственник? -- И та с полуоскалом
Ей говорит: Кацапа принесло! --
И повела брезгливо черной бровью. --
Пусть повисит жидовское мурло,
-- От ваших белых ручек пахнет кровью.
-- Читай морали мужу со свекровью;
-- Мой муж... в твоих воротах! -- Повезло! --
-- Он улыбается там: повезло! --
-- Ты за жидом? -- Что? Нет, я за Жидковым;
-- Войди же в дом. -- Тоска под этим кровом. --
Но женщина смеется ей светло:
Напротив, здесь красно да весело!
А твой сынишка -- с видом нездоровым.
Пойдем, детенок, к свинкам и коровам! --
И скалит зубы ясно да бело!
-- Незажурысь! Ось свинка! Хася! Хася!
Ось пятаки! Ось хрюкала -- яки?
Мои хохлатки, гуски, боровки! --
-- Вы правы, вашей живностью кичася --
Но что вам сделали... -- Московики?
Собачьи дети! -- говорит, смеяся.
-- Веревка плачет! -- говорит, смеяся. --
В Московии какое вам житье --
Ничто не ваше, здесь же все мое!
Как звать тебя, кутеныш, Петя? Вася? --
-- Антоша! -- Тоша! Тонюшка! -- лучася,
Поет она. -- Пойдем скорей в жилье,
Там мамка постирает все твое,
Сметанки поснедаем в одночасье! --
-- Мам, я пойду с ней! -- было быть беде.
Беда густела тучей в непогоду.
Мать говорит: Мы ели кое-где, --
И, словно прыгнув в ледяную воду, --
Не надо... от иудиного роду! --
И, прочь пойдя, захлюпала в воде.
Час или два потом брели в воде,
И, с удивленьем обозрев сугорок,
Мать видит виселицы вдоль задворок
И праздничное гульбище везде.
-- Да шо они посвыхались все зде! --
Шептала мать, вверяясь в этот морок.
Бродили псы, кровь слизывая с корок,
И были, кажется, одни в нужде.
Все осталькое пело и плясало,
Прошел старик, и в старчей бороде
Белело крошками свиное сало.
Навстречу шла с попом, при тамаде
Селянска свадебка, гармонь чесала --
Такого мать не видела нигде!
Мать не видала до сих пор нигде,
Чтоб Божье каинство и окаянство
Гуляло так без ложного жеманства,
Утративши понятье о стыде.
-- Граждане, що за радость в слободе? --
Спросила мать. -- 3а що ликуе паньство? --
-- А паньство це справляе ж похованьство,
Поминки по последнему жиде!
Це жид був! С коммунистами якшася! --
-- Дороден був? -- Куды! Един кожух!
Та хил що палец, в чим держався дух!
В петле, як пивень, шеей извивася --
Жартуе все: с воды да выйду сух,
Петлей не подавлюсь -- так потешася. --
-- Так он и не один так "потешася"? --
-- Куды как не один! Вся вшивота! --
И мать вдруг осенила простота:
Ой, лишеньки! -- вскричала, рассмешася, --
Так значит вы, нисколько не страшася,
Зарезали нужду! Ну, красота!
Исчезла вся болестъ, вся босота!
Кому теперь вам потыкать, гнушася?
Мученью вашему конец приде!
Нет Лазарей, на гноище вопящих,
В порфиру облаченные везде!
Вот царствие счастливцев настоящих,
Во утешенье всех вокругвисящих! --
Сбылось пророчество когоежде...
Сбылось пророчество, когоежде
Мать опасалася. И бысть забрита
Для нужд Германии и крепко бита,
И шед в босой "лазоревой" среде.
Как, ниотколи не возмись нигде,
К ней кинуласъ, метнувшись от корыта,
Крича "она заразна!" нарочито,
Украинка, ушла когоежде.
Так бысть отпущена с худого полка
И в хату за руку приведена,
И зарыдали посередь гумна
Две русские -- кацапка да хохолка...
И мать одумася и отрешася...
И отходяща прочь, воссокрушася.
* * *
Мать отошла, воссокрушась душой,
Заметив, что средь злобы выжить трудно.
Она о муже мучилась: подспудно,
Но знала -- выживет, ведь сам большой.
У Тетушки ж иное за душой,
У ней на сердце вечно многолюдно,
Там хлебосолоно, громопосудно.
Имеется и сад, но не большой
Не маленький -- земли в нем задощалось
Подошвок пятьдесят по долготе,
А в широту же -- самая что малость,
Гулялось ей лишь там -- еще ж нигде,
Когоежде в писаньи обещалось,
Сбылось пророчество когоежде.
Сбылось пророчество, когоежде
Она землицы -- чернозем, суглинок --
Приволокла поболе двух корзинок,
Но трех никак не будет -- по труде.
Там при вечерней-утренней звезде
То клевер прорастает, то барвинок,
А к осени такой клубок тропинок,
Что не исколесишь и на дрозде.
Лен на поле, при речке же ракита,
Лазоревые горы, с дальних гор
Спускаются коренья мандрагор.
На тыне глингоршки, решета, сита,
Салат на грядках, а с недавних пор
Кусты подстрижены, трава побрита.
-- Кусты подстрижены, трава побрита, --
Чуть окает она, давя на "р",
Зане пророки всех земель и эр
Не управлялись с эр -- иной открыто,
Антон исподтишка -- т' ава побита!
-- Ирина, раж, Дзержинский, СССР! --
Кричит она. -- Раб! Карамель! Эклер! --
И эр прорезалось -- от аппетита.
Идет к буфету -- дать ему пирог.
-- Ой, слава Богу! -- крестится пророк.
-- А Бога нет! -- она ему сердито.
И слышится ей дальний тенорок,
Как бы укор за навранный урок:
Забудь, Ирина! Эта карта бита! --
-- Нет, эта карта далеко не бита! --
-- Уж бита, бита! -- и тяжелый вздох.
-- Вы скажете, что вы и есть тот Бог? --
-- Со мной на Ты, не цензор я Главлита! --
-- Вас нет! -- Бог Иова и Гераклита,
Кто Марксу "Капитал" его рекох! --
-- Пускай вы -- Ты! Но мир ваш плоск и плох!
В нем дети умирают от колита.
Любовь, привязанность -- равны беде.
Мужья ложатся спать с первопрохожей,
Томятся, мрут! Где оба брата, где?
Почто Антон прижиться невозможий?
За что ж то тот, то этот сын Твой Божий
Идет босой в лазоревой среде? --
Пойдешь босой в лазоревой среде --
Пройдут минуты -- ты сама, Ирина,
Замолвила за Ольгиного сына --
Покинет он тебя в твоей нужде.
Наедине с собой в твоей беде,
Сомлеешь ты замедленно, заминно,
И не найдет тебя твоя кончина
Как только у мучений во следе.
-- Антон меня покинет? -- Ты сказала! --
-- Мой бедный мальчик, видано ли где,
Чтоб до отхода уходить с вокзала?
Ты говоришь, что скоро быть страде?
Но я распоряжений не писала...
Так ниотколи не возьмись нигде!
Так, ниотколи не возьмись нигде, --
Сомлею смертью? Карцинома что ли?
Ты говоришь, сойду на нет от боли?
Бог справедливый, милостивый де?
-- Ирина, Бог бессильный в простоте,
Не разрешающий ни уз неволи,
Ни створов мрака в самой малой доле,
Лишь сотворивый оные и те. --
-- Но что же можешь ты? -- Мне все открыто!
Я разрешенье уз и вечный свет! --
-- Теперь вот так... не понимаю... нет! --
Не понимала, но к нему средь быта --
Насмешливое -- где ты, Вечный Свет? --
Нет-нет и кинет, стоя у корыта.
И не было -- чтоб, стоя у корыта,
Не доходил из горних мест ответ,
Не требуя ни справок, ни анкет,
Но нелицеприятно и открыто.
Не ведает, откуда и дары-то:
Вдруг разверзался в потолке просвет
И в небесах столбился парапет
("А сверху, видимо, теперь дворы-то!"),
И без вопросов говорила суть --
Спасибо мол! И был ответ: До сыта! --
Она: Все мучаюсь! -- И слышит: Жуть!
Терпи, пока все чаша не испита,
Превозмоги, Ирина, как-нибудь.
Не вглядывайся, что ли, нарочито. --
Бывало же и так, что нарочито
Учнет рассказывать и будит смех
У горняя всея, и слышит тех,
И насмеется в них сама досыта.
Смеется, а печаль в ней неизжита --
Не за себя, лишенную утех --
За тех, кто кутается в рыбий мех --
У той -- клешня, а у того -- копыто,
Конечность же -- в какой-нибудь скирде,
А что осталось -- стало на колеса.
И если углядит, хотя б искоса, --
Не может вспомнить о билиберде.
Что есть, то есть -- на нет же нету спроса,
Затребывай войну когоежде!
Ей не забыть войны, когоежде
У ней в очах настало просветленье.
Узнала страсти белое каленье
И научилась приходить в нужде,
Была свидетель радостной ходе
Сугубо тылового поколенья
На Запад на предмет обогащенья
И возвращенья при хурде-мурде.
Шептала только: Так тебе, Николка!
Счастливый! Ну а этим... каково...
Им -- медленная смерть... без своего... --
И было ей одной смешно и колко,
Одной -- в любые времена, везде --
Отпущеница бысть худого полка.
Отпущеница бысть худого полка
И, отпускаясь, молвила Ему:
Не стану в тягость глазу ничьему,
Не буду праздного добычей толка, --
Но раствори меня как долю щелка,
Особенно Антону моему
Моих агоний видеть ни к чему --
Но распусти меня, как глади шелка;
И сверху слышит: Принято сполна! --
И как пришла пора с землей расстаться,
Ее позвали: Ира! -- И она
Просила как-нибудь еще остаться,
Дабы еще во всем поразбираться
(Тетрадь в порядок не приведена!).
Тетрадь в порядок не приведена,
И ей отселе отойти не можно.
-- Ну, Ира! -- и она Ему: Мне сложно...
Тут, знаешь, изменились времена --
Амнистии задвигалась волна --
Так задышалось... легочно и кожно! --
-- Ну, это, Ира, ты все врешь безбожно --
Ты мальчиком своим приручена.
Брось мальчика! Небось! И то -- подымут! --
-- Могу ли я? -- Ты что -- пристыжена?
Но вспомни: мертвые сраму не имут...
Восхищена же -- как восхищена,
Давай иди скорей, а то не примут --
Так и останешься середь гумна. --
И говорит уж посередь гумна:
Прощай! -- Нет, не прощайте, до свиданья!
-- Ну, хорошо. Тебе я дам заданье:
Проклюнь там, на окошке, семена!
Да, погоди... тебе сказать должна,
Что Бога нет... Есть это... мирозданье --
(Позвали: "Ира!" -- словно на свиданье!)
Она же ни гу-гу -- стоит ясна,
Глаза сияют, золотится челка --
И, словно не наследственный завет,
А поручается кому прополка:
-- Не забывай Отца -- Он вечный свет! --
В смущенье бормочу: Зачем же... нет... --
Что ж окает-то так -- ведь не хохолка.
И Тетушка уходит тихомолко --
Проходит комнату и в мир окна
Встревает, туфелька едва слышна,
Еще в луче -- стрекозка или пчелка --
Сверкнула шпилька или же заколка,
И у него в уме: его ль вина --
Еще немного и уйдет она,
И стану плакать жутким воем волка. --
Вот руку подняла над черемшой,
Вот, улыбнувшись, руку опустила --
И снова подняла -- перекрестила!
Что вздумалось -- ведь он уже большой.
Подумал: Тетушка меня простила
За то, что часто зарастал паршой.
Не буду больше зарастать паршой --
Мне ни к чему: здоровья заждались мы,
И вот уж не зачухаемся в жизь мы, --
Да всякой суетой, да томошой.
Пойду к отцу -- он у меня старшой.
Сначала перечту отцовы письма,
А там дойду до сути афоризма,
