кларнет", "Пришед с работы, сказки он заводит", "И сложишь голову в ковыль
степной...", "Иль в душном мире каменных громад", "Протащится в одесские
лиманы...". Что удивительно, я читаю короткие цитаты, а они быстро-быстро
слипаются как бы в одно стихотворение. И смысла от них особого как бы даже
не требуется.
Когда же начинаешь пристально в это вглядываться, замечаешь
удивительные вещи. Например, вот строчка: "И мать срывалась, отказав с
плеча: Гнала бы ты в три шеи скрипача". Слово "отказав" здесь странно
звучит. Если бы я была редактором, то даже слово "отрубив" предложила бы с
большей охотой, чем слово "отказав". Или: "Он выдумщик столь милого куплета,
Что веселее, чем весь Ежи Лец". Ужасно неуклюже. "Пришед с работы сказки, он
заводит, Он машет языком, что помелом". Языком не машут. Этот жест очень
трудно себе представить. "Мелют языком" -- говорят на нашем языке. Дальше о
женщине говорится: "Она же у окна стоит как раз И начиняет вишней медный
таз". Я просто потрясена, потому что вишней начиняют пирог. А как начинять
таз вишней?
Есть просто странные слова. "Вечерней сказкой скуку дня заклять".
Глагол "заклять" трудно себе представить, но можно. А в рифмующейся строчке:
"Воображенья сторожей растлять". Такого глагола в русском языке нет.
В другой строчке говорится: "Не слышатся нигде кошачьи шуры". Дело
происходит ночью и имеются в виду шуры-муры. Но "шуры-муры" -- это одно, а
"шуры" -- это совсем другое. Дальше. "А если вас в такой втравили сон, Что
нам по вас бы плакать в унисон". Здесь мало вкуса, мало ответственности
перед словом, и он считает, что на таком длинном тексте все это пройдет и
сойдет незамеченным. И это правда. Вот это и есть черта импровизационной
поэзии.
Л.Г. Это был построчный разбор отрывка из романа "Жидков", сделанный
Натальей Рубинштейн. Но продолжим разговор о Золотом Веке русской поэзии.
Александр Кустарев. В XIX веке все-таки поэзия сильно пошла в
лирическую сторону, сторону малого формата, и это было не случайно. Она уже
чувствовала, что ей трудно конкурировать с новыми возникающими формами эпоса
и хранения культуры, и тогда в ней повысился удельный вес других поэтических
функций. Русская литература пошла в сторону Тютчева, потом Анненского и
Мандельштама -- скажем, чтоб не приводить слишком много примеров, и мы
главным образом любим ее за это. В качестве побочных явлений -- в ней много
чего было. Были большие поэмы, были попытки писать романы в стихах, хотя не
такие длинные, как у Бердникова. В общем, нам их трудно даже вспомнить,
все-таки не они определяют прекрасное лицо русской поэзии, как мы ее себе
представляем. И сходить с этого пути на самом деле опасно, и тот, кто не
отдает себе в этом отчета, сильно рискует. Риск этот вряд ли оправданный.
Были попытки преодолеть малый стихотворный формат, скажем, у Блока, который
пошел по пути стихотворных сборников. И книга стихов превратилась в
разновидность организации поэтического творчества. Мне кажется, что книга
стихов -- вещь более продуктивная, чем романы в стихах. Потому что книга
стихов сохраняет за каждым стихотворением его отдельное достоинство и, в
частности, одно специфическое достоинство короткого стихотворения -- очень
сильную концовку. Я думаю, что стихотворение должно иметь эффектное
разрешение в конце. Каденция, кода, концовка -- как хотите это называйте. И
мы всегда относимся с подозрением к стихотворению, у которого нет такого
сильного разрешающего момента в конце. Кажется, Брюсов даже говорил, что
стихотворения и пишутся ради двух последних строчек.
У Бердникова как раз нет вот этих самых узлов. В большом романе
Бердникова нет больших поэтических событий, нет вот этих узлов, которые на
самом деле должны были бы его структурировать. В результате возникает
чрезвычайная монотонность, длительность которой, в конце концов, приводит в
полное отчаяние, потому что глаз ваш скользит по этим бесконечным строчкам,
которые плавно переходят одна в другую, почти не вызывая в вас никакого
эмоционального подъема или откровения, к которому обычно приглашает более
традиционное короткое стихотворение. В результате возникает
бесструктурность. И -- такое впечатление, что Бердников пытается
использованием разных формальных элементов в организации своего романа (тут
и октавы, циклы сонетов, хоралы и т. д.) компенсировать отсутствие
содержательной структуры. Это как бы искусственная геометрическая
композиция, в которую все укладывается, потому что внутренней структуры,
движения поэтического текста на самом деле не ощущается. Он пытается это
компенсировать, но в какой мере этот метод компенсации эффективен -- сказать
очень трудно.
Опять-таки, читатель этого даже проверить не может, потому что глаз
читателя не охватывает предложенного ему объекта. Есть такое понятие --
периферийное зрение, когда вы хорошо видите все, что у вас находится по
бокам. У человека это периферийное зрение ограничено определенными
естественными пределами, и разумный автор должен считаться с этим. Нельзя
писать картину длиной десять километров. Никто ее никогда не увидит.
Л.Г. Поэт Равиль Бухараев, вместе с другими представителями поколения
сорокалетних, общался с Алексеем Бердниковым и его музой в тесных московских
кухнях, где в течение всех 70-х проходили вечерние и ночные чтения новых
глав из необозримых, как обмолвился Александр Кустарев, романов-просодий
Алексея Бердникова.
Равиль Бухараев. Алексея Бердникова, как поэта и человека, я знаю,
наверное, лет уже двадцать, и за это время, конечно, мое отношение к нему
претерпевало существенные изменения -- от удивления и непонимания до
восторга. И, в конце концов, сейчас -- до некоторого осмысления того, что же
на самом деле его поэзия собою представляет. Сейчас, находясь далеко от так
называемого российского литературного процесса и не будучи подверженным его
сиюминутным влияниям и оценкам, все виднее становится, что ничего с годами в
этом процессе принципиально не изменилось. Фактически одни и те же любимцы,
одни и те же изгои, и начинаешь понимать, что эти любимцы и изгои, их судьба
очень мало имеют общего с тем, что они сделали в литературе или что они
делают сейчас.
Теперь, думая о Бердникове и перечитывая его романы, я начинаю думать,
что его место в литературе совершенно уникально не в том смысле, что он
большой поэт, а в том, что он трагическая фигура русской поэзии. Потому что
каждому большому поэту судьба определяет некоторую ношу, которую он должен
нести. Например, Золотой Век русской литературы начался с двух людей -- с
Василия Тредиаковского и Сумарокова. Но Сумароков обрел славу, в то время
как Тредиаковский в потомстве обрел, пожалуй, одни только насмешки, несмотря
на то, что он в одиночку совершил колоссальный труд. Во многом мы обязаны
именно ему и появлением Державина, и появлением Пушкина, потому что целину
поднял именно он, а это самый страшный и самый неблагодарный труд.
Мне кажется, что в отношении трагичности собственной фигуры Бердников
отчасти сродни Тредиаковскому, но только разница заключается в том, что они
стоят по разные полюса Прекрасной Эпохи, или Золотого Века, русской поэзии.
Бердников, если даже не мессия конца Золотого Века, то уж наверняка
предтеча. А судьба предтечи всегда трагичнее судьбы мессии. Мне кажется, что
Бердников -- в том, что он сделал и делает, -- это колоссальное, если хотите
кривое зеркало всего Золотого Века. Это сумма всего накопленного всеми, кто
когда-либо притрагивался пером к бумаге и делал что-то в области русской
поэзии.
Это иногда, действительно, смотрится как в кривом зеркале именно
потому, что век кончился. Эти вещи уже не воспринимаются более так, как они
воспринимались во времена Тютчева или даже Пастернака. Мы уже другие, хотя
этого и не замечаем, и новый мессия грядет, не знаю, для того ли, чтобы
возвестить конец света и конец русской поэзии как таковой, либо же для того,
чтобы открыть некий новый мир, о котором мы можем только догадываться. И в
этом смысле Бердников, конечно, -- литературная фигура огромной значимости.
Он как веха, как межевой камень двух эпох русской литературы. И постигнет ли
его судьба Тредиаковского и неблагодарность современников и потомков, или
постигнет его судьба совершенно иная, и все будут говорить, что мы жили в
эпоху Бердникова, мы не знаем. Мы можем сказать только одно, вернее, я могу
сказать только одно, что Бердников -- это поэт колоссальной значимости
именно по той роли, которую он, по моему мнению, играет в эту переломную
эпоху русской поэзии...
* Raison d'кtre -- оправданием.
