только свои песни, а Филовские - никогда. У Хэнка (это все знали) была
мания величия.
После всего что было в гримерной, после гримерной, на улице, в какой-то
общаге, на каком-то флэту, в комнате у знакомого чувака, Фил знакомится с
каким-то таксистом и тот бесплатно (!) отвозит его на площадь Трех
Вокзалов. Таксист как раз туда ехал, и не прогадал, потому что Фил забыл в
кабине свою классную гитару.
Фил вырулил на заплеванную площадь и сразу же купил на сто рублей
бутылку водки. Нашлись какие-то мужики, которые пили с ним из мягких, тут
же найденных, пластмассовых стаканчиков, а потом изменили Филу у Фила на
глазах с каким-то гопником из Казани, то есть, стали пить с ним, а на Фила
махнули рукой.
Фил как раз собрался рассказать о необычайном концерте, в котором ему
довелось поучаствовать и даже о том, что знаменитый редактор Бегемотов чуть
было не взял у него интервью - до того Филу понравились сначала эти
гады-мужики.
Фил пожал плечами и пошел послушать оркестр, играющий за деньги что
попало. Фил был в восторге от трубача, который очень классно дудел в трубу.
Фил хотел его подписать в свою команду, но отвлекся, потому что его стало
тошнить.
К несчастью, вокруг была толпа народа и блевать было негде. Оторвавшись
от преследовавших его двух проституток, Фил перешел улицу, чуть не попав
под восемь разноцветных машин, и пробрался на занесенный снегом газончик,
словно для Фила и созданный.
Облюбовав допотопную табличку "По газону не ходить. Штраф 20 рублей",
Фил задумался - много это или мало?
Осознав, что у него не хватит денег даже на бутылку водки, не то что на
выплату этого загадочного штрафа и заметно погрустнев, Фил теряет над собой
контроль и его тошнит прямо на табличку.
После этого он чувствует себя совсем плохо, а вовсе не тот необычайный
подъем, на который он так рассчитывал. Еле передвигая ноги, Фил подходит к
остановке трамвая, не понимая, что барьер и колючая изгородь отделяют его
от счастливых людей, ожидающих трамвая.
Уже глубокий вечер, но на остановке находится десятка два барышень -
поклонниц Фила. Побывав на его концерте, они устроили пешую прогулку по
Москве и теперь остановились на Трех вокзалах. Через минуту, признав в
потертом субъекте своего Кумира, барышни стайкой слетаются к барьеру.
- Фил! Фил! - щебечут они, раздавая воздушные поцелуи. - Что вы там
стоите? Идите сюда?
- Зачем?
- Ну что вы там один, что там делать, идите к людям! Лезьте к нам!
И действительно Фил делает несколько шагов к барьеру, но тут путается в
колючей проволоке и, раня ноги, падает на снег.
- О, что же вы так неосторожно! - вздыхают барышни, пока Фил поднимаетя,
охватив руками барьер.
Вблизи его лицо натертое гримом приводит в ужас, к тому же от Фила
изрядно разит откушанной водкой, портвейном, снова водкой, пивом (это уже
"на каком-то флэту"), и опять же водкой.
- Фил! А почему в своих замечательных песнях вы так отрицательно
относитесь к женскому белью? - спрашивает одна из.
- Потому что я ношу мужское.
- Фил, вы так красивы и приятны на сцене, вы ведь в глубине своей
культурнейший, наверное, человек, почему же вы так напиваетесь? -
спрашивает вторая из.
- Потому, что у меня кончились деньги. Я бы напился еще и не так...
- Почему же вы так не дорожите собой?
- А это потому, что я ничего не стою, - печально отвечает Фил.
Барышни не успокаиваются и снова закидывают его вопросами.
- Скажите, а у вас есть девушка? У вас столько песен о любви! Откуда они
берутся?
- Я их сочиняю, - честно отвечает Фил и снова отключается, падая на
снег. Его снова тошнит, что уже совсем не интересно, да и не ново.
Тут с грохотом подъезжает обледеневший 50-ый трамвай и со скрежетом
раздвигает свои двери (как уставшая куртизанка свои ноги). Весь народ (а он
измеряется в сто двадцать голов), как тараканы рассыпается по остановке и
лезет в Трамвай.
Барышни, полюбовавшись на своего кумира (на Фила), быстро убегают и,
рассталкивая инвалидов, занимают места. Трамвай уезжает. Осиротевший Фил
некоторое время приходит в себя, а потом снова плетется на звуки
привокзального оркестра. Играют лезгинку.
Во время небольшого перекура Фил подходит к мужику с гитарой.
- Мужик! Дай я тебе песню клевую сыграю! Полный улет, увидишь! Меня Фил
зовут! Дай гитару. Ну дай, дай!
- На-а! - раздается сзади и некультурный (то есть, не знакомый с Филом)
кавказец бьет его по голове груженным чемоданом.
- А-а! - Фил падает на асфальт и приходит в себя через пятнадцать суток.
Как бы Эпилог
На втором этаже Дома Культуры сидят и пьют водку четверо - Фил, его
Ударник, Хэнк и редактор Бегемотов. Выпив водку и рассказав грустные
истории о любви, все слушают Хэнка, который, во-первых, совсем не пьет, и к
тому же недавно решил стать кришнаитом.
- Еду я однажды в пятидесятом трамвае и вдруг вижу - что-то такое
глобальное, огромное, зависает над городом...
Здесь Хэнк подробно описывает увиденное им Нечто, а потом добавляет:
- Наверное, это я Кришну видел...
- Да брось ты! Наглотался таблеток, вот и увидел!
- Нет, в самом деле видел, - говорит Хэнк и крестится по-кришнаитски.
Редактор Бегемотов, положа голову на руки, внимательно слушает Хэнка. По
его щеке, как муха, ползет слеза.
- Ну видел, так видел, - говорит Фил, вставая. - Пойду отолью.
И Фил отливает прямо в углу, словно Дом Культуры - это глобальный такой,
огромный общественный туалет.
- Фил, - говорит Ударник. - Тебя уже за это с пяти репетиционных баз
выгнали, а ты опять отливаешь! Ладно бы, туалета не было, так он же внизу,
на первом этаже!
- Да брось ты! Моя моча - как слеза невинного младенца. Враз испарится.
Тут появляется кучерявый директор Дома Культуры Шкафчик, принюхивается,
приглядывается и говорит:
- Здравствуйте, ребята!
- Здравствуйте, - парирует невозмутимый Фил.
- Я бы хотел, - говорит директор, - чтобы вы перестали здесь пить водку
и курить.
- Я не пью, - быстро говорит Хэнк, который числится в ДК работником
сцены. И это правда.
- И не курю, - добавляет почему-то Хэнк и это тоже правда, это все
знают.
- Вы Хэнка не трогайте. Он Кришну видел! - встревает в разговор Ударник.
- А мне Хэнк и не нужен, - отмахивается Шкафчик и отсылает Хэнка убирать
сцену за какими-то скотливыми выступающими, а сам спрашивает, причем так,
словно для него это вопрос жизни после смерти.
- Не отлил ли ты здесь где-нибудь, Фил?
- Что вы! Как можно! Туалет этажом ниже! - изумляется Ударник. - Просто
немного водки выпили... Хэнк вот недавно Кришну видел...
- Я тебя, Фил, спрашиваю!
Фил мнется. Можно, конечно, соврать, но для Фила - отливать там, где он
в настоящий момент находится - дело принципа, чуть ли не святое.
- Как слеза невинного школьника... - начинает оправдываться Фил.
А по щеке редактора Бегемотова ползет муха.
Нестор Бегемотов
ТЕОРИЯ ВОЛНЫ
Титро-повесть
По реке плыл мужик, помогая себе веслом.
Авдотья Шлюпкина
Друзей разбросают в°рсты,
Растерзает любимых время...
Филимон Серпантинов
Этим летом в Гурзуфе вовсе не было так уж тревожно, как утверждали
международные обозреватели и упорно считали обыватели из Саратова. Не зная
этого, Антон Саянов забросил все свои дела и поселился в Гурзуфе с
намерением написать роман-памфлет прямо с места тревожных событий.
К сожалению, июль-месяц выдался до бестолковости спокойным. Даже турки
из Синопа и с мыса Инджебурун, обычно приезжавшие в Гурзуф на выходные
мрачно поскандалить, повели себя как-то странно и вплотную занялись своими
турецкими делами: как-то неожиданно забастовали и не обращали теперь на
Гурзуф-город ровно никакого внимания.
Антон сидел в своем гостиничном номере типа "люкс", пустоглазо пялился в
окно и сетовал, что его профессиональное чуть° опять сыграло с ним скверную
шутку. И теперь Антон останется без хлеба.
А ведь обидно! У него в кармане был контракт с журналом "На грани
трезвости" именно на эту фактуру, и вдруг такое невезение! Только
возьм°шься за перо - начинаются проблемы. Так что Антон считал себя
проблемным писателем. Например, после окончания какого-нибудь романа у него
сразу возникали проблемы с получением гонорара.
Хотел ведь поехать в Питер и написать великий роман о вселенской любви,
но потом забыл. Что поделать, с годами Антон стал чрезвычайно рассеянным.
Однажды, входя в трамвай, вместо того чтобы выкинуть бычок, положил его
почему-то в карман - и прожег фирменную куртку, которую дал ему поносить
Валера Рогалик. В другой раз познакомился он с ослепительно красивой
девушкой, звали е°, разумеется, Наташей. Она сразу увидела в Антоне свою
перспективу, решила стать его секретаршей (просто незабываемая удача!) и
согласилась поехать через два дня с ним на юг. Прощаясь, Наташа записала
ему свой номер телефона. Антон стал ей звонить, разволновался и назвал
почему-то Светланой, она, понятно, обиделась. Так они и не поженились... В
смысле, именно из-за этой грустной оплошности Антон пребывал в Гурзуфе в
полном одиночестве.
Мучаясь от некоторой неопределенности, Антон часто ловил себя на том,
что ведет жизнь маленькой комнатной собачонки, которая боится выйти на
улицу и вертится вс° время возле побитого блюдца с остывшей похлебкой.
Кажется, именно здесь следует сказать, о ком эта повесть. У моего героя
была распространенная русская фамилия, которую вы можете с удовольствием
перечитывать на обложках некоторых популярных романов. Он мог бы быть из
хорошего дворянского рода, правда, у него начисто отсутствовали породистые
предки. И, к слову сказать, Антон Саянов действительно считал себя
настоящим литератором.
Имя девушки, о ней - дальше, я изменил. Вс° равно выйдет замуж, нарожает
детей и будет запрещать им листать подобные книжки. Я бы и сам так сделал,
но увольте - я по другую сторону баррикад. Пусть это маловразумительное
вступление будет точкой над "и кратким".
Итак, было жаркое лето 2011 года. Ровно в девять часов утра Антон
спускался из гостиницы "Бронхи" к морю, где неизменно выпивал двести
пятьдесят грамм славянского вина, а затем бил граненый стакан. Такая уж у
него была привычка.
На автовокзале, иначе именуемом "Пятачок", он и встретился с Венечкой
Синеглазовым, приехавшим на собственном (и потому побитом) "Меркурии" в
сопровождении своей супруги Катеньки. Справедливости ради отметим, что
Антон первым оценил достоинства этой Катеньки. Когда-то она вообще три года
подряд была большой поклонницей Антона, в жаркие дни ходила за пивом,
тайком перепечатывала его рукописи, и только потом, в конце лета девяносто
первого года, совершенно непредсказуемо поехала с Синеглазовым посмотреть
город Париж.
Как раз в те дни Президент страны решил прошвырнуться в Лондон, и по
радио отупляюще комментировали: "Горбач°в думает, что это будет очень
хорошая встреча". Тут-то все и понеслось, как бумеранг по кочкам.
В Совках к власти пришли серо-лиловые, ортодоксальные коммунисты, и
Венечка решил обратно пока не возвращаться. С точки зрения тактики он
рассчитал вс° верно. Полгода он просидел на полосатом чемодане в
посольстве, добиваясь у симпатичного француза политического убежища.
Венечка был членом редакции альманаха "Прохвост", однажды основанного
скучающим Антоном, что выгодно оттеняло его (Венечку) на фоне основной
массы сброда, приехавшего в Париж.
Ожидая каких-либо изменений в своей судьбе, Венечка заматерел, то есть
не то чтобы стал громогласно ругаться матом, а наоборот, принялся писать
очень качественную прозу, значительные стихи, а в дальнейшем и на
