Дело в том, что свою жуткую историю Фил разбавлял стаканами вина, и
после каждого предложения приятели пили. Поэтому читатель, если способен,
может перечитать рассказ Фила снова, проставив обширные многоточия, за
время которых можно поднять стакан белого хереса и опрокинуть его в
страждущее горло.
Потом они возложили свои чаевые к постаменту двух пустых бутылок, вышли
из кофейни и встретили на улице ночь. Нет смысла описывать их дальнейшие
похождения, к теперешнему Антону они не имеют никакого отношения. Все, что
случилось с ними в эту ночь, должно ыло произойти с совершенно другим
человеком - Саяновым молодым и бесшабашным, а не с тем ленивым и боязливым
прохвостом, который объявился недавно в Гурзуфе. Так что на следующий день
Антон ничего не мог вспомнить. Для этого надо было оказать я в уже
прошедшем времени, но эти годы канули, как ночь растворяется в дне. Эти
годы исчезли, как пыль под мокрой тряпкой. Они разбежались, как грабители
банка под вой полицейских сирен. Одним словом, этих лет уже не было
впереди.
Мастер и Подмастерье сидели на берегу заброшенного пруда и говорили о
себе.
- Скажи мне, Мастер, - сказал Подмастерье. - Почему я так много думаю,
столько работаю над собой, пишу такие умные и толстые книги, а ты ничего не
делаешь, но тебя все считают Мастером, а меня Подмастерьем?
- Все, что ты делаешь - неидеально и несовершенно, и вряд ли когда-либо
станет идеальным, поскольку это теоретически невозможно, - благосклонно
отвечал Мастер. - А я идеально ничего не делаю. Я - Мастер!
Капризно щурится метрдотель, осматривая мой прикид. Не хочет он впускать
меня поесть. Как п°с безродный, ухожу я прочь, искать попроще и под стать
мне мест...
Чрезмерно давно, одним душным летним вечером, Антон и Венечка так и не
попали в ресторан "Ранняя пташка"... Бывает же так! Прода°шь вс°, что есть,
а остаешься с носом!
- Напой мне, Венечка, слово "пиво", - говорил Антон задумчиво.
- Пии-воо! - послушно пел Венечка, и на душе светлело. И не было уже
причин определять себя в пространстве, раскладывать свои взаимоотношения с
внешним миром по полочкам, черкать старые, замутненные рукописи. Можно было
жить дальше.
И вот пристроились они в студенческом общежитии факультета Автоматики и
вычислительной техники и стали говорить о том, что оба они никакие не
программисты, а литераторы, и могут запросто написать друг на друга
зловещую эпиграмму. Разговор постепенно заходил в тупик, и только появление
на столе усатого рыжего таракана привнесло в их посеревшую жизнь нечто
новое.
- А что, - сказал Антон, - давай устроим самые что ни на есть настоящие
тараканьи бега. Пусть этот будет - Первый.
Таракан был посажен под стакан, а литераторы, дымя папиросами,
приступили к поискам Второго. Извозившись, как свиньи, они его так и не
нашли, и, понятное дело, огорчились.
- Да брось ты, - сказал Венечка, потом поднял стакан и выбросил Первого
в открытое окно. - Пережив°м.
- Убийца!.. - проникновенно сказал ему Антон, покачивая головой.
В тот душный вечер он отчетливо понял, что Венечка-киллер способен на
большее.
В глубине души Венечка-киллер был андроидом. В голове его была лампа -
она излучала, внутри - железяка, по ночам он ее смазывал. Все это, впрочем,
не мешало ему быть хорошим писателем, придумывать замечательные сценарии к
спектаклям, названия для романов ииметь способности к пожиранию из банки
клубничного варенья.
Бывший рокер Карамелькин тоже любил пожрать, а особенно пылал страстью к
сосискам с горчицей. Но так, чтобы сожрать ложкой целую банку горчицы, -
такого себе никогда не позволял.
Напившись накануне с Филом, Антон спал плохо. Ему снились грустные и
печальные истории, где все любили и от этого были только несчастны. Он
просыпался тяжело, но вот сон был оброн°н возле кровати. Антон раскрылил
глаза и почувствовал возле себя что-то живое. И действительно, было на чем
остановить свой взгляд, потом в смущении отвести в сторону и созерцать
видение, будучи уже посторонним и в прошедшем времени: в своей постели
Антон обнаружил весьма привлекательную девушку, на вид кроткую и во сне
достаточно невинную.
- Ничего себе, - удивился Антон и тронул е° за плечо.
- Привет, - буркнула та, отстранившись. - Меня Машенькой зовут. Вчера
вытащила тебя из кофейни. Меня Фил попросил... Который час?
- Уже десять, - пробормотал Антон.
- Какая рань... - зевнула девушка и тут же снова уснула.
Антон перелез через свою находку, надел тапочки и присмотрелся.
"Красивая", - подумал он. Потом облачился в халат с лампасами и,
приободр°нный видением, смело пошел в ванную.
- Надо будет сварить для не° благоухающий кофе, - твердо решил он,
наполняя теплотой свое легкоранимое сердце.
Машенька выглядела достаточно неплохо, чтобы с ней было можно.
В этом отношении Лев Толстой был не прав. Он вообще всячески ошибался,
собственно говоря, на одних ошибках и вырос. Но не признавал этого. Стал
поучать других, экспериментировал. На старости лет настолько о себе
возомнил, что стал глумиться над критиками, топал ногами и считал себя
Глыбой. А вс° из-за какого-то романа, который Антон и знал-то в пересказе
Венечки Синеглазова.
- Скажите, а чем это так зловонно воняет из вашего номера? - злорадно
спрашивает знакомая горничная из гостиницы.
- Сухим горючим. Я варю на н°м благоухающий кофе. И из номера моего не
воняет, как вы изволили выразиться, а всего лишь "скверно пахнет", -
надменно отвечает Антон и поднимает указательный палец вверх, поучая.
- Эй, Антон! - говорит Машенька, подходя к Антону. - Я нашла у тебя в
постели блоху!
- Оставь е° себе, Машенька. Я не состою в обществе Охраны животных!
Кстати, а что это ты делала без меня в моей постели?!
- Я там прыгала!
"Интересно, - думает Антон. - А способна ли блоха допрыгать до Парижа,
если она будет ч°тко знать, что там ей будут предоставлены самые вольготные
условия?"
Вопрос был не так прост, как казалось на первый взгляд. Антон отрешился
и через минуту выводил на плотном листе бумаги печатными буквами: "Я -
хозяин своей блохи!"
Машенька оказывается за его спиной. Она прыскает, пририсовывает сбоку
ушастого слона и ид°т вешать готовый плакат на стену.
- А сегодня ты просто восхитительна! - честно говорит Антон, разглядывая
волнительные Машенькины изгибы. Он приближается к ней с намерением
погладить по ноге.
- Только спокойно. Меня не прельщают месье с дабл-чином, - развязно
отвечает Машенька. Огибая Антона, она возвращается к столу и бер°т в руки
бутылку розового портвейна.
- Кстати, могу грамотно разлить по "булькам". Не ошибаюсь...
В этом Антон верит ей, как орфографическому словарю.
"Мне нельзя волноваться, - думает между тем Антон. - Когда я волнуюсь, у
меня возникает желание пересчитать деньги..."
Антон вздыхает, садится за стол и записывает свои переживания в толстую
записную книжку, кое-что для конспирации опуская.
"Как я хочу погладить твою..." - пишет он, вздрагивая.
"Как хорошо, что ты не носишь... Как бы мне хотелось..." - пишет Антон,
улыбаясь.
"Как бы мне хотелось..." Это даже не стихи. Это нечто совсем из другой
жизни. Может быть, из жизни насекомых. Антон понимает, что забр°л в дебри,
где законы - призрачны. Луна освещает кроны вершин и слепит глаза. Антон не
знает, чего здесь можно желать и где здесь вечное, до которого совсем
недавно было подать рукой.
Господи, ну сделай со мной что-нибудь такое, о чем потом будет приятно
вспомнить за чашкой кофе!
Я знаю, она в праздник подбирает цвета. Я думаю, она достойна холста!
Она должна блистать во вс°м , что есть у не°. Всегда найд°тся тот, кто
решит, что он влюбл°н. Она должна блистать - это так ей ид°т! И кто-то для
себя е° подбер°т. Но это вс° равно не привед°т ни к чему. И я не знаю как
сказать ему...
Она пошл°т его, как почтовую марку!..
Антона порадовало, что Машенька поселилась в его номере. Он почему-то
неправильно думал, что девушка будет его кормить умело приготовленными
деликатесами и не даст отравиться пельменями на набережной.
- А если нам захочется есть, - говорила Машенька рассудительно, - можно
пойти на базар - поторговаться. Попробовать все. Как следует...
- Что ты волнуешься? У меня есть деньги, - говорит Антон, разминая в
кармане халата с лампасами роскошный бумажник из шкуры убитого крокодила.
- Откуда у таких, как ты, деньги, мальчик?
- Девочка, я пишу увлекательные романы. За них платят живые деньги, -
отвечает Антон, вдохновенно вс° перевирая. - И потом, я читаю лекции в
городе Саратов на тему: "Авангардизм в жизни водопроводчика Сидорова".
- И что, кто-нибудь на них ходит?
- Да так, собирается в зале водопроводчиков двадцать, рассаживаются по
трое...
- Если хочешь, я могу помочь тебе написать какой-нибудь роман. У меня
очень красивый почерк, - говорит ему Машенька.
От удовольствия Антон зажмурился.
- Но раз у нас есть деньги, надо сходить в ресторан, - говорит Машенька
после паузы, и нет сил, чтобы ее переубедить. Потому что в ресторане
"Шамхор" - ресторане-побратиме города Шамхор - гнездятся темпераментные
бизнесмены, и они здорово тащатся от Машеньки, от е° юбочки с оборочкой, а
это ей здорово льстит.
Приходится спускаться вниз по улице в этот ресторан, проходя мимо
транспарантов "Народ и народности едины!", "Абсурд - наше знамя!" и "Дело
Чехова - жив°т и процветает!" Последнее, конечно, как-то утешает.
В ресторанах к Машеньке Антон никогда не приста°т. Он помнит: если
женщина хочет есть, можно запросто получить по голове. Поэтому он держится
за столом смирно, затравленно глядит на соседние столики и, изучая
принес°нный счет, думает о том, что его никто не любит, не печатает и более
того - не платит денег. "Ну, спрашивается, зачем мне деньги? - утешает себя
Антон. - Однажды у меня уже было двести рублей, и что вы думаете? Я их
истратил!"
- Хочу вас предупредить, что после двадцати тр°х нуль-нуль посторонних в
вашем номере быть не должно, - выговаривала Антону симпатичная горничная,
татарка с мясистым носом.
- Что за драконовы порядки. Как при коммунистах, - озабоченно вздыхает
Антон.
- При коммунистах вы, наверное, дворником служили, а теперь вот в
"люксе" гнездитесь, - язвит горничная, шмыгая своим королевским носом.
- Можно и дворником хорошо работать, - отвечает Антон что-то чрезмерно
странное.
- В вашем-то возрасте, да с вашей внешностью, оставлять у себя в злачном
номере цветок столь невинный - это просто нескромно.
Антон соглашается окончательно и доста°т двадцать пять рублей с Антоном
Чеховым.
- Вот, возьмите, - говорит он. - Если не брать в голову сомнительных
историй, напечатанных обо мне, то на самом деле я очень скромен.
После чего он наклоняется к уху горничной и говорит ей нечто такое, от
чего та изрядно (но с удовольствием) краснеет.
- Ч°рт знает что творится в этой запл°ванной гостинице, - скрипит
горничная машинально, потом улыбается, ослепляя золотом зубов, и исчезает в
т°мном коридоре.
Как Золушка, услышавшая полуночный бой часов.
Хорошо, что на вопросы, которые образуются в голове, отвечать не
обязательно. Почему Антон не может жить так, как он хочет? Почему Антон не
может придумать что-нибудь такое, что сделало бы его счастливым? Должно
быть, просто судьба... Линии судьбы у Антона причудливо противоречивы,
особенно на ногах. Впрочем, в Москве противоречивого Антона очень легко
вычислить. Ровно в одиннадцать нуль-нуль он лежит дома на диване и
отреш°нно смотрит в потолок.
Однажды Антон куда-то запропастился, не приезжал даже на "Бауманскую"
(ныне "Набоковская") пить кофе с сахаром.
"Заболел, наверное, Антон, он такой у нас болезный", - подумалось
сердобольному Томсону, и решил он нагрянуть к Саянову домой, проведать
своего друга. Приезжает он, смотрит - а Антон сидит на полу, сжигает свои
рукописи на железном листе и посыпает голову пеплом.
