- Что новенького? - тактично спрашивает Старина Томсон, опасаясь, как бы
Антон не кинулся на него с молотком - видно ведь, что свихнулся. Антон
пожимает плечами, молчит.
- Что-нибудь случилось?..
- Ничего, - отвечает Антон. - Просто вс° это давно уже издано...
Старина Томсон молча смотрит на безутешного Антона. Наконец ему в голову
приходит дельный совет.
- А ты еще что-нибудь напиши!
- А они - снова издадут! - мрачно парирует Антон. А сам - чуть не
плачет...
У кошек - улыбка Моны Лизы. Но искать в женщине кошку - вс° равно, что
ходить по опавшим листьям и, прогоняя кислород по гортани, кричать:
"Листопад! Листопад!" Или спрыгнуть с парашютом и что есть мочи вопить: "Я
лечу к Земле!", что, практически, то же самое...
Ч°рт возьми! Но они ведь отыскали друг друга среди этих безумных газет,
понурых прохожих, вороватых кошек, захламл°нных комнат, помятых трамваев и
подделанных проездных! Им повезло...
"Один шаг, Антон, и в твоих объятиях окажется это сокровище - Машенька",
- говорит Антон сам себе. Сейчас они прижмутся друг к другу, как клинок и
ножны. Через минуту все остальное станет незначительным, и просто неважным.
"Сейчас я сделаю это!", - решает Антон, и получает удар подушкой по
взлохмаченной голове.
- Ах, так! - вскрикивает Антон и отвечает тем же...
Наконец, Машенька присела на кровать и говорит:
- Хорошо, я согласна. Только отвернись и закрой руками глаза.
Антон послушно отворачивается и по звукам в своем воображении пытается
уловить происходящее.
Вот сейчас она встала и расстегнула на юбке молнию, вот она снимает е°
через голову. Теперь снимает... ах, нет, она не носит бюстгалтера, это
непрактично... Падают босоножки, скользят по ступням носочки, ах, пардон,
их нет тоже, я ведь прекрасно помню... И вот самое удивительное - медленно
сползают по ее стройным ногам, легко задевают коленки ее белоснежные
трусики с изображ°нной на них толстой синей рыбкой и надписью по-китайски
"воскресенье".
И вот она стоит совершенно первозданная. Снимать больше нечего.
Абсолютно. Совершенно. Да, она - совершенна... Наверное, она решила
причесаться. Она медленно и размеренно расчесывает свои удивительные,
каштановые волосы...
Что же, ч°рт возьми, она ещ° может делать?!
Антон быстро повернулся и увидел Машеньку, сидевшую на кровати в
первозданно одетом виде. На вид Машенька была печальна, поскольку на столе
открытая банка туш°нки по-литовски и три яблока были уже съедены. От яблок,
правда, остались маленькие, ловко обглоданные огрызки, как следы чаек на
песке, - но это уже мелочи.
- Ах, да, пардон. Теперь можешь повернуться, Антон, - спокойно сказала
печальная Машенька и размеренно зевнула.
- И вообще - от секса девушки только хорошеют, - пробормотал Антон не к
месту.
- Только спят плохо, - отрезала Машенька. - И запомни, Антон, я вижу
тебя насквозь. У тебя внутри печ°нка!..
Антон замялся, а неподступная Машенька тут же уснула.
Ты трезвая - добрая.
И пьяная - добрая.
Но спящая - злая...
В пятницу с самого утра Машенька почувствовала себя неудовлетворенной.
Умывшись и позавтракав в номере, она стала требовать развлечений, но вс°,
что предлагал Антон, отметала с полуслова.
Наконец, сошлись на том, что Антон отвез°т е° на катере в Ялту -
покататься на канатной дороге, наверху которой, в здании, состоящем из
одних колонн, находится знаменитый стрип-бар "Золушки во мраке". Об этом
баре сложились хорошие рекомендации - однажды Антон забрел туда с Венечкой
Синеглазовым, и они напились.
Катер рассекал волны, скандаля напропалую, а Машенька ходила то на нос,
то на корму, то ее укачивало, то ей было душно. Только теперь Антон
догадался, как могли звать Машеньку е° знакомые - не иначе как
Машенька-Невзначай. Забавно, но как только Антон догадался об этом,
Машенька-Невзначай неожиданно чихнула и произнесла:
- Смотри, какой мужик стоит - морда красная, нос вылупил!
- Где? - заинтересовался Антон.
А Машенька, не в силах больше выдержать унылое пребывание на катере,
выскользнула из юбочки и маечки и, продемонстрировав неотразимый купальник
цвета морской волны, сиганула за борт. Антон собрал ее вещи в сумку и
вздыхал, глядя, как Машенька уже забирается в чью-то лодку, к улыбающимся и
почти голым мужикам. Тут с берега какая-то сволочь стала палить по катеру
из пушки. Антон отвл°кся, а когда судно вышло из зоны обстрела,
познакомился с известным в городе самоубийцей Шкафчиком.
Шкафчик оказался оригинальным типом. Он жил в очень маленькой квартире с
окнами на помойку. И вот однажды, лет двадцать назад, он стал добиваться
улучшения жилищных условий. Два раза он прыгал с крыши, один раз пытался
отравиться пельменями на набережной, потом вместе с номерным партбилетом
угрожал предаться самосожжению перед горкомом, голодал, был не раз бит
наймитами, почти каждую неделю резался безопасной бритвой...
- Как свинья на бойне, - комментировал Шкафчик. - Четыре раза я вешался.
Это самый надежный способ. А что делать? Вы бы слышали эти крики с
помойки... Потом я решил...
- Простите, а утопиться вы не пробовали? - спросил Антон, кивая за борт.
- Я что, по-твоему, дурачок? Я же не умею плавать! - отвечал возмущ°нный
Шкафчик.
Легкоранимые люди очень легко обзаводятся друзьями, потому что все имеют
склонность к бытовому садизму.
В Ялте Антон решил отправить Старине Томсону звуковое письмо. Пройдя
мимо кабаков, он обнаружил знакомую вывеску и открыл скрипучую дверь.
- Опомнились! Да это было еще до Перестройки! - взорвалась дама за
столом. Антон засомневался даже, не предложил ли он ей что-нибудь
неприличное. Дама подумала о том же. Мысль понравилась, тон смягчился. -
Сейчас здесь носки продают, оптовые партии, одно название только и
осталось. Спроса, милейший, не было. Вот и прикрыли лавочку.
- Как нет спроса? - сетовал Антон. - А как же я? Я ведь так хотел
послать своему другу, Старине Томсону, песенку "Неплохо-неплохо", так я
мечтал, что он услышит мой голос и порадуется...
- Месье, не брызгайте слезами и пользуйтесь телефоном. Говорите как
можно громче - и вас обязательно услышат!
Вместо звукового письма пришлось отослать загадочную телеграмму: "Скучаю
посредством нового романа. Намыливаюсь Париж. Сигналь что привезти из
шмоток. Твой, по совместительству, Антон".
На самом деле Антон мерзко лицемерил, допуская, что Старину Томсона
может порадовать звук его голоса. Томсону нравились песни Антона, и слова,
и музыка, да вс° что угодно, но только не его "препротивный" голос.
"Ну, не дал нам Господь голоса! - ворчал добренький Томсон. -
Карамелькину вот, например, дал, а нам - нет!" Чтобы не слушать песен
Антона, Томсон специально расстраивал к его приезду гитару, а сам Антон
настроить ее никак не мог.
Вот, кстати, текст песни "Неплохо-неплохо". Е° распевали друзья Антона,
с которыми он играл "акустику", в те минуты, когда были очень пьяны и
чувство прекрасного, естественно, притуплялось.
Когда мой гитарист напивается в жопу, он вспоминает очень мрачные песни,
из тех, что мы когда-то играли. И когда он дрейфует по грифу, я думаю, что
это все на редкость - "Неплохо-неплохо!"
А мой басист уже в гробу меня видел. Он ходит теперь на репетиции к
Филу. Садится в кресло, закидывает галстук, и что бы ему ни сыграли
ублюдки, он хлопает в такт и говорит с прищуром: "Неплохо-неплохо!"
А тот, кто стучит, стал лысеть от сомнений, и, чуть что не так, сразу
рв°т барабаны. Он ходит за мной с банкой марганцовки, а от не° меня тошнит
и хочется на Запад. И приходится блевать прямо с балкона -
"Неплохо-неплохо!"
Едва ли нас можно собрать снова вместе, может быть, только на чьи-то
поминки. И тогда мы споем свои лучшие песни, а тот, кто "того", может быть,
их услышит. И неужели это не стоит двух слов - "Неплохо-неплохо!"
В стрип-баре "Золушки во мраке" Гарик Дракулло из Джан-джана спаивал
профессионального самоубийцу Шкафчика.
- Ты не представляешь, Шкафчик, как выгодно заниматься государственным
терроризмом!
- Могу себе представить, - отвечал Шкафчик высокомерно.
- При твоих-то задатках, Шкафчик, это для тебя хлеб с маслом, - говорил
Гарик Дракулло и рубил воздух рукой. - Я тебя могу выгодно пристроить.
Терроризм вообще - это очень выгодно. К тому же, быть террористом -
чрезвычайно поч°тно. Нас все хотят знать в лицо!
- А поймают? - для приличия интересовался Шкафчик.
- Не боись! Нас, террористов, сотни, с чего бы это им ловить именно
тебя?.. Слушай, есть у меня одно вакантное местечко - не прогадаешь!
- Что я должен делать? - спрашивает Шкафчик высокомерно.
- Да ни фига! Выбирай себе государство - и начинай его каждый день
терроризировать!..
- Угу... Тогда надо бы выбрать побогаче, - морщит лоб Шкафчик. - Я ведь
в армии был правофланговым...
Антон смотрел как на сцене танцуют в парандже южные девушки. Женщины
быстро привыкают к парандже. А как она удобна! За ней можно запросто
показывать мужчинам язык!
Солнце блестело над вечерним Гурзуфом, когда Антон столкнулся в
гостинице "Бронхи" со своим старинным другом и бывшим басистом по фамилии
Карамелькин.
Отношения Антона и Карамелькина прервались лет двадцать назад из-за
теоретических разногласий: возможно ли менять ритмику песни или нет. "Если
песню пою я, то можно", - спорил Антон, с каждым разом беснуясь от
непонимания своего друга все больше.
Судьбы друзей разминулись. Карамелькин занялся коммерцией, которая
сводилась к недопоставке фруктов в город Урюпинск, а Антон стал писать по
заказу глупые, но короткие романы, за которые некоторые несчастные и
недал°кие люди платили настоящие деньги. В крупных купюрах с Николаем
Гоголем.
Друзья назначили встречу в ресторане "Сальери". Карамелькин был с очень
представительной дамой, пережившей три зимовья в Заполярье, и ели они
исключительно ч°рную икру большими ложками, не закусывая.
Антон обратил внимание, что Карамелькин здорово облысел, а в остальном
остается такой же сволочью, какой был раньше. Антон осторожно присел за
столик своего друга, был представлен даме - Марии-Терезе, и не успокоился
до тех пор, пока в холодном графине не принесли старорусской водки.
- Она правда ударница на Крайнем Севере?
- На крайней плоти, - так же ш°потом отозвался Карамелькин и улыбнулся
ничего не подозревающей Марии-Терезе.
Друзья стали вспоминать совместные похождения в Гурзуфе и в других
местах обитания. К сожалению, как таковых дружных воспоминаний не
получилось, поскольку Карамелькин, съедаемый обострениями склероза, вс°
забывал, а скотливый Антон постоянно вс° путал.
- Помнишь, ид°м мы по улице... Как, бишь, е°... Ну та, на которой в
девяносто втором году Тимшину дали по морде...
- Вечно ты вс° путаешь! Это не та улица! Она называется "Улица, на
которой Вите Тимшину дали по морде в девяносто первом году"!
- Да я что, не знаю, когда ему по морде дали? - волновался Карамелькин,
словно он действительно мог сказать об этом с какой-то уверенностью.
И вс° в таком роде, так что разошлись друзья, донельзя недовольные друг
другом, только под утро, окончательно, но невразумительно пьяными.
На следующий день Мария-Тереза увезла незадачливого Карамелькина в
Судак, пригрозив ещ° одной зимовкой - подальше от его скотливого знакомого,
который только мешается под ногами их одухотворенного общения. Таким
образом, она повторила то, что делали до не° все женщины Карамелькина.
А теперь история о том, как Тимшину дали по морде, хотя, если уж на то
пошло, дали ему вовсе не по морде, а по голове.
Однажды Витя Тимшин постригся почти наголо, оставив на голове только
маленькую зел°ную косичку. Надо, думает, на репетицию панк-группы "Дети
Буд°нного" сходить. Одел он свою широкополую шинель и пош°л к "Белому
дому". Неподал°ку, в подвале одного из домов, как раз репетиционная база
находилась. Ид°т, значит, Витя Тимшин по улице, а народу вокруг - тьма.
