приводил, - Приятный Юрик стоял на своем. Впрочем, Антон, многому научил
его хорошему. Привил, например, любовь к печатному слову. В ознаменование
этого Юрик выкрал у Антона фундаментальную трилогию "Фронты", что отложило
выход книги на несколько лет, и перебрался на жительство в город Харьков.
И все-таки Сидоров снизошел к ним, уподобляясь ангелу.
- Вот мои притчи, - сказал он, - их две, запомни любую. Когда Бог сделал
человека, он не имел в виду тебя, Синеглазов. А вот вторая: когда
Синеглазов пишет о Боге, он думает только о себе.
- Ещ°! Давай ещ°! Правильно говоришь! - кричала толпа из
десяти-одиннадцати человек.
- А теперь мы внимательно выслушаем притчу о водопроводчике, который
заболел не на шутку, - возгласил Сидоров, глядя на народ с высоты своего
положения.
Все стали внимательно смотреть в его рот.
"В одном заброшенном доме жил водопроводчик Насестов. Все жильцы давно
уже съехали, оставив после себя только ненужные и совсем уж никчемные вещи.
Каждое утро Насестов ходил по этажам и оживлял своим присутствием эти
квартиры. Он совсем зарос и одичал, он не видел человеческого лица уже
несколько лет и питался одними консервами, что присылал ему один
сердобольный медбрат. Да и консервы скоро перестали приходить, посадили,
должно быть, брата.
Насестов стал голодать, а потом тяжело заболел, лежал на ч°рных
простынях и вспоминал те дни, когда к нему все бегали в случае неполадок с
сантехникой и хлестко угощали водкой. От этих картинок ушедшего заболел он
еще больше, не на шутку, а потом без всяких острот умер. И никто не приш°л
отдать ему последнюю честь, потому что этот Насестов был уже никому зафигом
не нужен...
Здесь напрашивается притча об астронавте Морковкине, который полетел на
Марс, но по своей необразованности попал на Блямс, самую загадочную планету
в Солнечной Системе, но об этом, пожалуй, в другой раз", - оборвал себя
Сидоров и снова полез на бер°зу, в свою берлогу.
А стоящий внизу народ посовещался и пош°л удить рыбу.
Есть цепи, которые держат нас на привязи всю нашу жизнь. Есть цепи,
которые мы натираем по утрам оливковым маслом. И есть цепи, которые
связывают наши сердца, и ток бь°т в нашу голову, если вторая половина
находится где-то рядом...
Как ни выйдешь к "Пятачку" Гурзуфа, обязательно встретишь какого-нибудь
знакомого. Но встретить женщину, которую любишь - это, конечно, полное
невезение.
Ленка заметила Антона издали, узнала и остановилась. На ней было
ярко-красное платье, как кровь молодого поэта, на голове соломенная шляпка.
И сама она осталась такой же стройной, какой была когда-то.
- Вот уж не думала, что встречу здесь тебя.
- Это точно. Я бы сюда ни за что не приехал.
Они смотрели друг на друга, и кровь отходила от их сердец.
- Я знаю здесь неплохой бар. Там в розлив дают чистый спирт, - говорит
Антон очень тихо.
- Терпеть не могу таких баров, - говорит Ленка, но сама уже идет рядом и
думает только о чистом спирте.
Они спускаются в подвальчик, занимают столик и пьют спирт, ни на что не
отвлекаясь. Потому что, когда нет наркоза, спирт - это единственное
избавление.
Целую вечность назад я стоял с нею на крыше девятиэтажки и говорил - я
тебя так люблю, что, не задумываясь, прямо сейчас сигану вниз. А она
морщилась и отвечала, что я ни фига не прыгну.
Она была права. Я так и не прыгнул. Какой же вс°-таки я молодец!
- Что ты делаешь в этих нелюдимых и малоперспективных местах?
- Прохлаждаюсь. Хожу по улицам и вспоминаю разные истории. А что здесь
делаешь ты?
- Разогреваюсь... Это ведь и мои воспоминания тоже, - отвечает Ленка.
- Ты здесь совершенно ни при ч°м. Есть только я - и мои воспоминания.
Тебя здесь вообще никогда не было. Мне уже кажется, что тебя-то и самой не
было никогда, - говорит Антон.
И они пьют неразбавленный спирт, немея от боли, потому что это
единственное противоядие.
"Неужели нам было трудно любить друг друга так, как только мы одни и
умели, любить из последних сил, ничего не оставляя себе. Неужели нельзя
было пройти вдво°м по этой промозглой жизни и вместе ра-зочароваться в
революции?" - думал Антон, имея в виду русскую сексуальную революцию.
И она молчит со стаканом в руке... Ленка! Девочка моя примечательная! Ты
терпеть не могла моих стихов, но ты была точно создана для моих поцелуев!
Как жаль, что ты не терпела моих стихов...
И она молчит со стаканом в руке... Поговори со мной, моя девочка. Я так
долго был в пути, у меня просто онемел язык.
- Антон! Ты вспоминал обо мне?
- Конечно. Я вспоминал тебя совсем недавно, как тему для разговора...
Слушай, почему ты не осталась со мной?
- Ты не умел за мной ухаживать. Приносил не те цветы... Издавал какой-то
идиотский альманах для идиотов... Это просто выводило меня из себя!
- Что я мог сделать? - отвечал Антон невпопад. - Я был с тобой
беспомощным ребенком. Ты улыбалась - и я улыбался тебе в ответ.
- Ну, что ты так переживаешь? Они всегда уходят, - говорила Ленка о
своем. - Особенно, когда очень любят. Налей мне еще... Они любят, поэтому
уходят... Таковы уж правила этой игры.
- У меня тоже была одна игра. Я привыкал жить так, словно ты вышла на
минуту в другую комнату...
- Ты вс° ещ° меня любишь? Зачем?
- Действительно... Зачем вы верите в любовь? Верьте лучше в напалм! -
отзывается Антон.
- Умеешь ты сказать красиво! Не забудь - запиши это в свою записную
книжку.
- Я теряю записные книжки.
- Очень жаль. Скоро с тобой будет не о чем говорить, - Ленка делает вид,
что сердится. Но стакан дрожит у не° в руке...
С тех пор у Антона появилась новая записная книжка.
Прошлое рассыпается у тебя прямо в руках, если ты соберешься проверить
его на прочность. Нельзя испытывать то, что уже списано в Замок Небытия.
Нельзя требовать твердости от волны.
И она сводила меня с ума, пока не вышла замуж. Потом е° муж дружески
хлопал меня по плечу. Потом е° дети измывались над моими очками. Господи,
сколько ещ° я должен страдать за свою привязанность?
О, сколько можно искушать судьбу твоей необъяснимою любовью!..
Мы будем жить и мучиться друг без друга. И в конце концов мы умрем...
Слишком грустно писать об этом дальше. Слишком грустно для этой книги.
Тяжело бороться с самим собой, если у тебя прострелено сердце. Но, как
ни странно, бежать - доставляет облегчение. Прочь, прочь! Когда я бегу от
себя, мне не нужен попутчик!..
Проносятся мили и в°рсты, но мили проносятся реже. Все чаще Москва,
зимний Питер, уже никогда - Лондон, Гамбург. С годами я стал забывать, что
в мо°м мифическом мире существовала страна с таким доступным названием -
Франция...
Однажды Господь выбрал удобное время и посмотрел на грешную землю.
Посмотрел он на землю и увидел среди грешников Венечку Синеглазова.
- Ну, чего тебе? - спрашивает Венечка.
- Да так, ничего. Просто - любуюсь...
Венечка Синеглазов был стройным белокурым молодым человеком с
правильными чертами лица, а глаза - голубые-голубые. Одним словом, истинный
хасид.
Венечка не любил теории Антона. Он заверял его (чуть ли божился), что
всех вокруг тошнит от его маловразумительных теорий. Что бы он без них
делал, хотел бы я знать? Пош°л бы выносить мусор? Написал бы письмо любимой
девушке? Или одолжил бы у Иванова двадцать рублей? Что бы он делал,
например, без теории Антона о возможности пребывания Венечки Синеглазова на
этой Земле?
Хотя Венечка не признавал его теорий, Антон давно уже подозревал, что за
Синеглазовом - будущее, даже если это будущее совершенно никч°мно. Потом
Антон даже жалел, что не написал с Венечкой что-либо в соавторстве. Венечка
сам нарывался, слал телеграммы и один раз даже прислал коробку конфет.
Был приказ рассыпаться цепью, никому не хотелось напрягаться. Но у
комиссара был наган... Нагана у Венечки не было, а Антона в те годы ломало.
Нового он ничего не мог писать вообще, потому что в голове скандалила лишь
одна фраза: "Больной, примите позу, соответствующую вашему заболеванию".
Антон стал страдать от импотенции на почве безбрачия, а жениться не мог,
поскольку был слишком неразборчив. То есть ему нравились очень многие
девушки и было чрезвычайно трудно остановить свой выбор на ком-нибудь
конкретно.
В те годы ему нравилось приручать людей своим очарованием, а потом
мучить их своими злодейскими бесчинствами и нежданными депрессиями. Сам к
себе он продолжал относится с уважением, потому что всегда делал то, что
задумал. А окружающие - с нарастающим непониманием, так как делал Антон не
то, не так и не к месту. Даже в туалет ходил не вовремя.
Потом Антону стало лучше, но было уже объективно поздно. Венечка
обосновался в городе Париже и в ответ на предложение о сотрудничестве
просто выслал кучу франков. Наверное, был прав.
Ты хотел быть первым среди тех, кто не может быть первым. Восемьдесят
семь раз ты мог вырваться вперед, но рядом так страшно кричали. А потом
началась давка, безжалостный мир, с которым так трудно ужиться. Сжимаешься
в себя, в комочек. Так и жив°шь позабытым комком дерьма...
Двери нагруженного "Меркурия" хлопают, Венечка садится за руль, а
Катенька на заднем сидении машет в окошко рукой: "Всеобщий привет! А вот
старожилам этой местности советую запомнить нас получше!"
Машина со скрежетом идет в гору, разминая прохожих, да и исчезает
вскорости за поворотом и чужеземными странами.
Однажды Мастер и Подмастерье сидели под развесистым дубом и говорили
друг о друге.
- Скажи мне, Мастер, - говорил Подмастерье, - почему мы сидим с тобой
вместе, всегда под одним и тем же дубом, оба ничего не делаем, но все
считают тебя Мастером, а меня - Подмастерьем?
- Послушай, - отвечает Мастер, - вот мы с тобой сидим так хорошо,
спокойно под этим дубом, и тут ты меня спрашиваешь о какой-то ерунде и
хочешь узнать мой ответ... Я - Мастер.
В Гурзуфе смеркалось. Антон садится на диван и начинает молиться:
"Господи, пошли мне умную и уравновешенную девушку, чтобы нежная была и
неназойливая. Можно вместо этой взбалмошной девицы Машеньки, у которой все
- Невзначай. Пошли мне создание спокйное и невинное, специально созданное
Тобой для меня...- Он встает с колен и тихо добавляет: "И чтобы ноги были
красивые..."
Машенька в это время неуловимыми касаниями красится перед зеркалом.
- Антон, тебе пора спать, а я схожу в ресторан "Шамхор". Недавно я
познакомилась с Жорой, у него есть очень красивый ч°рный пистолет, за это
все его уважают... К тому же он удивительно мил...
- Послушай, Машенька, неужели тебе не страшно попасть в какую-нибудь
историю? - ворчливо спрашивает Антон. - Неужели ты не боишься ходить одна
по ночной улице?
- Нет. Я - красивая. А если случится что-нибудь фантастическое, я тут же
позвоню папе, и папа вс° сразу уладит.
- Поздно будет улаживать, - ворчит Антон. - Кстати, а кто же твой папа?
- Какой-то Босс, точно не знаю. Я особенно этим никогда не
интересовалась...
"Так я и знал, что она Принцесса, - думает Антон. - Принцесса, которая
приблудилась ко мне в дождь, не имея зонта. Она ничего не боится, потому
что ничего об этом мире не знает. Она из другого мира, в котором самое
страшное - разбить хрустальную вазу... Кто же ее папа? Король бензоколонок?
Бывший партийный босс? Ведущий телепередачи "Новости МВД"? Разницы
никакой..."
Антон смотрит на Машеньку и решает: "Сейчас или никогда!" Все
неприятности Антон испытывал оттого, что не был диктатором. Сотрудник с его
работы, узнав о том, что Антон по своей природе демократ, только улыбнулся,
и в тот же день сожрал из его рабочего стола шоколадную конфету. Этот
случай многому научил Антона.
Антон сделал суровое лицо и посмотрел на Машеньку.
- Сейчас я покажу тебе одну штуку, - сказал он мрачно. - Девчонки просто
визжат от этого...
Машенька зата°нно обернулась. В руках у Антона был конверт с пластинкой
группы "Дети Буд°нного".
- О-о-о! - восхитилась Машенька. - "Дети Буд°нного"! И Шура Поплавок на
