"Удивительное дело, - думает он. - Майкл Джексон, что ли, приехал?" Он
этого Джексона терпеть не мог и вообще ни во что не ставил. Тимшин ведь
панком был, не то что некоторые.
И вдруг мимо Тимшина с лязгом и грохотанием проезжает тяж°лый танк,
останавливается, и из люка выпрыгивает танкист с ничего не значащей
фамилией. Не успел Тимшин удивиться, как к служивому подбегают репортеры с
вопросом: "Как он ко всему этому относится?"
- Что-то мы ни фига не просекли фишку, - отвечает танкист сокруш°нно. -
Заводи, говорят, мотор и поезжай прямо. А по домам-то стрелять можно?
Тут Тимшин очень взволновался, и говорит танкисту:
- Эй, чувак! Будешь стрелять по домам, не стреляй во-он в ту пятиэтажку.
Мы там с панками реп-пе-петируем!..
- Ладно, чувак, договорились, - кивает танкист и обратно лезет.
После этого Тимшину и дал по голове один из бело-малиновых. А через два
года действительно приехал Майкл Джексон.
Хорошо, вот вам ещ° одна история. Она носит название "Мама, а правда
похоже на тигра?"
Однажды в Гурзуфе встретились трое: бородатый Карамелькин, который в то
время классно играл на гитаре, а пел даже лучше Антона; Старина Томсон, в
личной жизни очень вежливый и тактичный человек, в то время, как
какая-нибудь сволочь, носивший очки; и Антон Саянов, из перечисленных -
самый умный, вежливый и, что характерно, талантливый. В общем, "Левый рейс"
без своего Ударника, без инструментов и на этот раз без всякого желания
играть за деньги на набережной.
Старина Томсон резвился на волнах, Карамелькин ухаживал за престарелыми
девушками, а Антон так сильно заболел, что чуть не помер. И вот решили
Старина Томсон и Карамелькин прокатиться на катере в Алушту, поскольку пиво
там было лучше и дешевле. Пошли искать Антона, нашли болезного под какой-то
пальмой и взяли с собой.
Штормило. На катере Антону стало совсем плохо. Скажем откровенно:
тошнить его стало. Устроился он культурно, возле урны, все по человечески,
и тут какой-то мальчик говорит своей маме жизнерадостно:
- Мама, мама! А правда похоже на тигра?!
Вернувшись в Москву, Антон хотел поделиться этой историей,
свидетельствующей о необычайном чувстве эстетики у подрастаюшего поколения.
Но оказалось, что Карамелькин е° уже всем рассказал. Стали эту историю
всячески перевирать. Утверждалось, что Антон вовсе и не был болен, а, как
водится, напился, обблевал пол- катера, вырывал у капитана штурвал, читал
пассажирам лекции по Хармсу, дали ему в глаз, потом чуть не выбросили за
борт и тому подобная чушь. Настало время сказать категорическое "Нет!" этим
глупостям. Вс° это исключительная неправда! Напился Антон только в Алуште,
да и то в лекарственных целях и исключительно водкой.
Машенька то появлялась подле Антона, то исчезала с какими-то
подозрительно бородатыми мужиками. Антон не обращал на это внимания. Не то
чтобы он был выше этого или стал импотентом, он просто ч°тко знал, что рано
или поздно Машенька будет к нему возвращаться, потому что именно он кормит
е° из рук мороженым и да°т ей ночлег.
Да к тому же у него в номере лежат е° личные вещи - зубная щ°тка, мыло и
сменные трусики с надписью "понедельник".
Загнанный в угол зверь, именуемый Часом,
Пространство, измельч°нное твоими шагами,
И вот оно - море в твоей (теперь влажной) ладони...
Берег - уступчив, волны - упруги, проверено веками - они нужны друг
другу...
Антон сидел с Машенькой на берегу моря и пил кофе. Антон пил кофе
маленькими глотками, постоянно отвлекаясь на компанию дурашливых хиппи,
чем-то похожих на беззаботных болонок. Хиппи появлялись в Гурзуфе, как
кролики, посредством размножения.
- Перед морем выпить кофе, поклониться и уйти... - продекламировал
Антон, но Машенька его не слушала. Во все глаза она смотрела на группу
подозрительных мужиков у причала.
Там были - Продакшин, Шкафчик и Сидоров. Прич°м издали Сидоров был
удивительно похож на Витю Тимшина, имея такой же загадочный вид, но без
бас-гитары.
Продакшин неожиданно для себя заявил, что он может запросто доплыть до
буя и вернуться обратно. Шкафчик азартно заспорил, что лично он, Шкафчик,
не сможет. Сидоров разбил пари, остальные поплыли к бую, и Шкафчик со
знанием дела утонул.
- Этот Шкафчик вечно выигрывал, - заметил Сидоров, мрачно улыбаясь. -
Такая уж у него была натура...
- Давай не будем созерцать погубленные жизни, - отвлекал Антон Машеньку.
- Смотри, какой здесь прекрасный вид на Аюдаг! Когда-то давным-давно эта
гора была огромным пещерным медведем. Господь подговорил его наказать
никч°мных людишек, которые обитали здесь в те времена. И вот пош°л Медведь-
гора крушить вс° побережье, а потом дош°л до этих мест и остановился как
вкопанный. "Красота-то какая", - простонал Медведь и тут же окаменел от
восторга...
- Ну, ещ° бы! - бросила Машенька, выпл°вывая изо рта комок жевачки. -
Там же благоустроенная Турция!
Вечером в гостинице Антон уже почти профессионально заигрывает с
прислугой.
- Скажите, почему в вашей гостинице такое неимоверное количество кошек?
От них же блохи, они мяукают, как сволочи, и бросаются прямо под ноги. Я
начинаю бояться, что они ворвутся ко мне в номер и сожрут замертво...
Голос Антона начинает предательски дребезжать. Он боится сотен вещей: он
боится, что в открытом ресторане в него попадет молния, что по пьяни
заразится неприличной болезнью, что у него выкрадут новую рукопись, что он
потеряет телефон любимой девушки, что его обвинят в ограблении
сберегательной кассы... Так что озверевшие без валерьянки кошки - не самый
последний из его страхов.
Горничная, пристально глядя в глаза Антона и подозревая за его словами
нечто большее, как всегда деловита:
- Мы разводим их специально. Дело в том, что здесь часто отдыхают наши
дорогие друзья с острова Куба.
- Ну и что? - спрашивает Антон.
- А что тут непонятного? Приезжают наши дорогие друзья, не могут же они
просто так пройти мимо кошки! Они ходят вокруг не°, с виду такие спокойные,
ровные, а потом не выдерживают, бросаются по коридору, ловят е° авоськой,
освеж°вывают и изготовляют какое-нибудь неимоверно вкусное блюдо. Они
говорят, что у кошек очень нежное и питательное мясо, - отвечает горничная,
непроизвольно облизываясь.
- Фантастика какая-то!
- Как же! Они с собой даже специальные авоськи привозят!
- Да, предусмотрительно, - чешет в голове Антон. - А почему эти дорогие
кубинцы не отдыхают у себя на Кубе?
- Очень уж их Фидель Кастро не любит, поэтому на Кубе отдыхают наши
дорогие друзья из Москвы, - отвечает осведомл°нная горничная, прячет под
юбку очередного "Чехова", ослепляет золотом зубов и уходит прозябать свои
гр°зы.
Покачивая головой, Антон спускается по лестнице в ресторан "Сальери",
опасаясь лифт°ра грузоподъемного лифта.
Обычно Антону снились сны радостные, чуть ли не небесные, от них
просыпаешься с умиротвор°нной улыбкой и потом вспоминаешь целый день, опять
же - улыбаясь.
Но под утро двадцатого июля сон выдался какой-то скверный и
непоследовательный. Приснился ему Федя Кружкин, с которым он в
восьмидесятых годах куролесил по злачным местам города Москвы, неизменно
напевая шлягер "У моей девочки есть маленькая штучка, она е° не променяет
ни на что на свете. И все об этом знают, и знают даже дети - что это очень
важно, иметь такую штучку!" - и так далее, пошло и бездарно.
Федя был весьма броским на вид, имел внушительную челюсть, был умен, мог
запросто придумать какую-нибудь вес°лую штуку, например, принести с собой
большую грушу, а потом неожиданно ловко достать е° из кармана и в одно
мгновение сожрать. Или быстро придумать увлекательную игру. Если едешь из
ресторана на такси - "кто первым увидит на улице рыжую собаку, тому таксист
да°т десять рублей".
На этот раз (в сне Антона) Федя был уже постаревшим и во фраке, в
котором груши наверняка не было. Вскоре выяснилось, что Антон прин°с ему
продавать чью-то рукопись, а Федю все без разбора называют "боссом", и
когда Антон оказался за дверью уже без рукописи, все стали интересоваться,
в каком настроении "босс" находится.
- Федя совсем не изменился, - оторопело повторял Антон и ещ° несколько
раз отозвался о "боссе" просто по имени, вызывая наконец у сотрудников
фирмы снисходительную усмешку.
Так что Антон проснулся в небывалом раздражении, пережил призрак
бесчувствия, терзавший его обыкновенно по утрам, и потом весь день
вспоминал Федю Кружкина.
Федя значился Президентом Союза Поэтов и Прозаиков, прич°м президентом
он стал намного раньше, чем таковой появился у нас в стране. В этом СПИПе
было множество всяких глупостей. Например, Съезды СПИП проходили в пивных
барах, а полный текст Устава гласил: "Обязуюсь писать не покладая рук до
тех пор, пока не протяну ноги". Официозность отношений в Союзе создавала
определ°нный колорит. Едут, например, Федя и Антон в трамвае, Антон
говорит:
- Я тебе как член Президиума члену Президиума говорю! Пора Старину
Томсона производить в Титаны Мировой литературы!
- Что? Старину Томсона? - морщится Кружкин. - Так он же писать не умеет!
- Ну и что? Когда-нибудь научится. А если не научится - исключим с
занесением в личное дело.
- Кругом блат! - сетует Федя. - Ну, ладно. Я согласен. Но только на
Титана Европейской культуры!
Федя Кружкин делает суровое лицо и на любые доводы Антона отвечает:
- Да мне - наплевать! Я - Президент!
Пассажиры в трамвае, понятное дело, шарахаются в стороны и глядят на
"членов Президиума" с опаской. И совершенно напрасно. Враждебно Кружкин мог
относиться только к своим соратникам. Так что и в альманахе "Прохвост"
царили жестокие нравы - ничего не стоило написать ругательную статью или
зловещую эпиграмму на любого знакомого литератора.
С Венечкой Синеглазовым в те годы Антон был просто груб. Писал о нем
разную ерунду - "Был Веня монстром потому, что это нравилось ему...", или
входил в комнату, полную поклонниц Венечки, становился прямо перед ними и с
ухмылочкой говорил: "А стихи-то у вас, Венечка, - крапл°ные!" А в кулуарах
отзывался о нем и того хуже: "Этот Синеглазов вс° ещ° ходит под себя. Пишет
под меня!" Завидовал, в общем, чужому горю.
А Венечка не обижался, был выше этого. Пока Антон злопыхал и
злодействовал, Синеглазов писал сценарии, рассказы, рифмованные поэмы. И,
надо сказать, добился в этом деле поразительных успехов. Или когда-нибудь
все-таки добьется.
Несколько лет держава СПИП занимала умы и сердца покорных читателей, но,
в конце концов, Кружкин вышел из здания редакции альманаха "Прохвост" и
ушел в себя. Это очень опечалило Антона. Особенно его беспокоила судьба
неизданной трилогии "Фронты", в которой Кружкин принимал посильное участие.
Наконец, Антон не выдержал и позвонил.
- Ал-ле, Кружкин! Я бы хотел с тобой встретиться!
- Что я, женщина, что ли, со мной встречаться? - отрезал Федя и дал
послушать Антону телефонные гудки, потому что сам разминался возле туалета,
а - (цитирую) - "дверь опять заклинило".
Но они вс° же издали "Фронты", и никто не мог написать ничего лучше
этого романа. Так что Антон многого успел достигнуть в этой жизни.
Во-первых, он перестал пить с Федей Кружкиным, а во-вторых, стал выпивать с
поэтом Бамбуковым.
Был у Антона однажды ученик, и звали его Приятный Юрик. Был он еще
школьником, но уже панком, и был у Юрика кумир. К сожалению, не Антон, как
можно было бы предположить, а все тот же Фил. Но и тому потом досталось.
Натура у Юрика была молодая, восприимчивая.
А сначала он здорово косил под Фила. Он и пальто под него сшил, и
ботинки такие же достал, стал причесываться так же. Даже зубы, как у Фила,
вставил. А потом съездил на внеклассный час в дом-музей Лизы Сорокиной - и
она стала кумиром Юрика. А Фил - только после Лизы. И все потому, что Лиза
вступила в соитие со взводом немецких солдат.
Как только Антон не умолял его отказаться от нового кумира, сколько
доводов о том, что восхищение Лизой в этом смысле просто абсурдно, он ни
