"вырезать всех своих Учителей и Наставников" мог потребовать
двенадцатилетний мальчик. Но сие подтверждается рассказами всех основателей
Третьего Управления и Корпуса Жандармерии, а также - личными письменными
воспоминаниями графа Дубельта. А еще -- сие подтверждается кровавыми
событьями "католической Пасхи" 1812 года. (Шестнадцать лет мы ждали удобного
случая и, наконец, добились того, чтоб русские убедились в Измене католиков,
а видные Иезуиты собрались на свой ежегодный шабаш...)
Но о сем позже, когда до того дойдет речь.
Много позже -- после Войны, ко мне возникли вопросы, - как мои
тогдашние действия сообразуются с Честью и Совестью.
Я не привык прятаться от сих обвинений и на очередном заседаньи Сената
просил слова по этому поводу. Я сказал так:
- "Я наполовину немецкий латыш, а на другую -- немецкий еврей. Род отца
моего -- яростно лютеранский. Род моей матери -- ревностно иудейский.
Посему, - где нужно я -- лютеранин, а где возможно я -- иудей. Я никогда не
делал секрета из этого и род моего отца и моей матери верит мне и уважает
верованья рода супруга своего. В этом я чист пред моими Отцом и Матушкой, а
также моими Честью и Совестью. Немецкий латыш обязан быть лютеранином, а
немецкий еврей -- иудеем.
Вы спрашиваете, - за что я возвысил немецких воспитанников Колледжа
Иезуитов?! За то, что мы вместе потребовали от этих католиков поставить нам
кирху, - в противном случае мы отказывались заниматься. Иезуиты давили на
нас. Обещали льготы, чины и награды. Потом они поместили нас в настоящее
гетто -- подобье тюрьмы без света, тепла и положенной пищи. Мы могли
получить это все, выйди мы из темницы. Но путь наш лежал через католическую
часовню...
Поверьте мне, дети ранимее взрослых. Им так хочется тепла, дома и
ласки... Мы плакали по ночам в нашем карцере. Но ни один из нас не предал
Веры Отцов и основ лютеранства. И что бы там ни случилось, - я не верю, что
кто-то из тех плакавших мальчиков -- когда-нибудь станет Предателем. За это
я доверяю им абсолютно и они исполняют мои поручения государственной
важности.
Что же касается прочих воспитанников... Все вы знаете, как мы
относились к полякам. Если они застигали нас, - они нас убивали. Если мы их
-- мы не оставались в долгу. Судьба была благосклоннее к нам и их больше
нет. Просто -- НЕТ. Что же касается русских...
Господа, поднимите руки те, кто считает, что русский мужик, не несущий
в жилах ни капли поляцкой крови и крестившийся в католичество -- не
Изменник. И что этому РУССКОМУ, мать его так -- КАТОЛИКУ дозволительно
занимать хоть какие-то должности в Российской, я повторяю -- РОССИЙСКОЙ
ИМПЕРИИ!"
Сенаторы зашумели, стали переговариваться, да обсуждать, но никто не
решился отвечать на мой вызов. Тогда я крикнул в толпу:
- "Ну же! Не вижу рук!!!"- ответом мне было вдруг возникшее гробовое
молчание. Тогда я, собирая бумаги с трибуны, сухо простился:
- "Спасибо. В сей тишине я вижу полное одобрение всех моих действий.
Еще раз -- спасибо!"
И лишь когда я пошел на свое место, раздались первые робкие
аплодисменты. Через мгновение сенаторы стали вставать и садился я в свое
кресло под одобрительный рев и овацию. Всех сенаторов.
Что же касается прочего...
Я впервые оказался в казарме. Если вы живете в землянке с двадцатью
иными ребятами, вы все совершенно лишаетесь частной жизни. Нельзя сЦесть
больше чем остальные, отказаться убрать в свою очередь общую вашу постель,
иль, к примеру -- не умываться.
Именно в ту зиму я впервые узнал, как пахнут другие и с той поры
умываюсь три раза на день. С мылом до пояса. В конце недели -- любой ценой
баня. Два раза в день я сам себе мою ноги вплоть до колен. Это всем кажется
диким, но я приучил себя - самому надраивать свои сапоги. Если это делает
кто-то другой, мне кажется, что они -- недостаточно вычищены. И каждый вечер
я сам себе стираю портянки.
Это -- немного. Но весьма помогает мне (несмотря на мой возраст) хорошо
выглядеть и все еще нравиться моим (уже старым) подружкам.
А в это же время крепостные лакеи все бегали за нашими славянскими
визави, подтирая им то нос, а то -- задницу, а юные барчуки марали стишата,
да спорили про смысл жизни -- с грязными сапогами. И эти грязные сапоги с
угодливыми лакеями в России во всем! Начиная с ежедневных доносов всех и вся
друг на дружку и кончая безобразным планированьем декабрьского мятежа!
А еще Император Август писал, что в человеке все связано, - коль
Меценат декламировал собственные стишки распоясанным, так и получались они у
него -- "без рифмы, смысла и соли". Раз был Марциал в юности чьим-то
наложником и паразитом (в римском смысле этого слова), так и стихи у него
получались иль порнографией, иль хвалебными одами. Коль Ювенал не любил
"инородцев", да всего нового, так и в стихах видна вся его желчь, - а я
просто не верю, что Рим той поры -- так уж плох.
Не жил Ювенал на Руси, не видал наших реалий...
Всему приходит конец. Кончился, наконец, весенний семестр и нас
распустили всех на каникулы. Тут-то меня и ждал первый сюрприз.
Я, честно говоря, сильно расстраивался из-за того, что отцу предстоит
провести лето в столице. Но приезжаем мы всем кагалом (все - двадцать один
человек!) в наш питерский дом, встречаю отца и сестру Дашку (ее привезли той
зимой с двадцатью мальчиками тоже учиться, но -- при моей бабушке личною
фрейлиной), а они счастливы до безумия и показывают мне бабушкино письмо, в
коем сказано: "желаю вам провести лето полной семьей и жду осенью для
дальнейшего обучения".
В первое время я не знал, что и думать! Ответ нашелся, когда я увидал
Ригу собственными глазами. Я никогда не знал, что люди могут так радоваться:
все улицы были начищены до парадного блеска, рижане пели и плясали, девушки
обнимали и целовали на улицах случайных прохожих, а те смеялись и
подшучивали.
Я впервые видал, чтобы все окна моего родного города были сплошь
уставлены свежими цветами. Строгие уличные торговцы кормили прохожих
бесплатно, да еще и благодарили за это, а те в ответ просили распить с ними
кружку темного рижского пива.
Рига ликовала. Сбылась вековая мечта всех лифляндцев. В один солнечный,
майский день наши стрелки внезапно, без обЦявления войны, пересекли Даугаву
на всем ее протяжении и за девять часов взяли Курляндию, потеряв при этом
семь человек. Сам Суворов, который хоть и не сомневался в превосходстве
лифляндских сил над курляндскими, был потрясен примером такого блицкрига.
Ведь курляндцы сопротивлялись отчаянно - их потери в сей мясорубке превысили
полторы тысячи человек -- только убитыми!
А ларчик легко открывался: был в Англии человек. Звали его - Джеймс
Уатт. Придумал он паровую машину с особыми клапанами. Бабушка моя всегда
хотела приобрести такую, но продали ее только матушке, - чтобы она восстала
против России.
Жил в Пруссии другой человек. Или вернее, - много людей. Они научились
делать резцы из особого сплава и с их помощью точить оружейную сталь. А еще
-- сверлить, да фрезеровать заготовки. И бабушка моя готова была отдать
полжизни за секреты резцов, сверл, да фрезеров. Но ей их не продали. Зато
матушке -- отдали задаром. Ради ненависти Латвийского Герцогства к великой
России.
Жили в Швеции умные люди. Они придумали, как увеличить жар в топке и
плавить особые сорта бронз и сталей. Бабушка хотела купить их секреты, но ей
и это -- не продали. Зато матушка получила их за "невмешательство" ее войск
в ход русско-шведской войны.
Когда же все это собралось в одном месте, на свет появился нарезной
штуцер с картонною гильзой... Матушка моя не сделала ни единого открытия за
свою жизнь. Но под ее руководством военная наука шагнула из дня вчерашнего в
день настоящий. Во всех Академиях и военных училищах Историю Войн делят на
три этапа:
- с древнейших времен до начала XV века, иль военное искусство до
изобретения пороха;
- с начала XV до конца XVIII века, иль военное искусство прошлого
времени;
- и наконец, - нынешняя эпоха -- век нарезного оружия.
Первое же массовое применение нарезных штуцеров и произошло весной 1794
года в день завоеванья Курляндии. Мы впрямь положили полторы тысячи
курляндских солдат, потеряв только семь человек. Немудрено, - несчастные
имели не больше шансов, чем голый индеец с дубиной против лошади и мушкета
конкистадоров Кортеса!
Мушкет можно сделать вручную. "Гильзовый" штуцер - только на паровом
станке с устройствами, отслеживающими толщину стали и глубину резьбы. Ну, а
как удалось целиком машинизировать процесс производства оружия и гильз к
этому оружию - дальше все пошло, как по маслу. Из Пруссии пришли патенты на
картонную гильзу, из Бельгии на новый тип герметичного замка и - поехало.
В итоге мы получили нарезной "длинный штуцер", бьющий на четыреста
пятьдесят шагов со скорострельностью - пять выстрелов в минуту. Против
"гладкого" курляндского мушкета с дальностью выстрела - двести пятьдесят
шагов при двух выстрелах в минуту.
Это была не война, это был не блицкриг, это был банальный массовый
расстрел несчастных курляндцев задолго до того, как они могли броситься в
штыковую.
Перевес в огневой мощи не только над курляндцами, но и над прочими был
так велик, что во всех уважающих себя странах стали появляться паровые
машины и сверлильные, токарные и фрезерные станки. Как грибы стали расти
закрытые "университеты", в которых цвет местной науки стал создавать свои --
национальные штуцера. Можно сказать, что событья в Курляндии дали толчок
нынешней "гонке вооружений" и все те страны, которые не смогли
"соответствовать", сегодня уже превратились в полуколонии индустриальных
соседей.
Еще вчера Польша, Австрия, Турция, Швеция, Персия и Голландия числились
в ряду "сверхдержав". Но сегодня они не могут тягаться с промышленной мощью
и военной наукой Англии, Франции, Пруссии и России и фактически -- обречены
влачить жалкое существование наших "клиентов". Недаром военную Историю
принято делить на три этапа: точно так же, как и сегодняшние дела, прошлую
"Военную Революцию" не пережили Бургундия, Византия, Венеция, Генуя, да
"Второй Рейх" вместе с Великой Литвой... А ведь какими сильными, да богатыми
они до поры выглядели!
Так было в то далекое лето... Именно тогда и случилось странное
происшествие, после коего меня признали своим латыши.
Однажды мы как-то играли в нашем лесу. И тут на дорогу вышли солдаты.
Много... Пехотный полк.
Их вели из столицы к литовской границе. Вели спешно -- люди устали и
страшно вымотались, но офицеры их подгоняли, - про нас меж русскими уже шла
дурная слава.
Был жаркий день и лица солдат были черны от пота и соли, но все боялись
уйти от дороги. Пару раз таких бедолаг разные шутники заводили в болота и
там бросали на произвол судьбы. Узнав о таких проказах, матушка шибко
серчала, но никогда не наказывала -- она умела не перечить собственному
народу.
При виде детей от колонны выделились офицеры. Они подЦехали ближе и
один из них, указав на рот, прохрипел:
- "Тринкен... Вассер... Пить!"
Мы переглянулись с ребятами. Сын моего Учителя Арьи бен Леви -- (коего,
как я предполагал, евреи послали шпионить за мной) Ефрем тихо сказал
по-еврейски:
- "Ты не латыш. У тебя хороша одежда для этого. А раз ты - немец, ты не
можешь не понять его слов!"
Озоль же прошипел по-латышски (он знал немецкий и выучился немного
