выказавший себя "мужиком", заслуживает легкого порицания и горячего скрытого
одобрения за сей "подвиг".
Два места из двадцати было сразу же занято за Петером Петерсом и
Андрисом Стурдзом, а их отцов матушка внезапно для всех посвятила в
дворянство. Так что остальные вакансии ушли под самых здоровых, твердолобых
и драчливых сыновей моей Родины. Удивительно, но самыми тупыми, могучими и
выносливыми оказались именно Бенкендорфы, да Уллманисы -- "мужицкая Кровь"
понимаете.
О пруссаках сказывают, что они славны "классическим воспитанием".
Заключается оно в следующем. Если у мальчика есть "голова", его порют до тех
пор, пока он спросонок не начнет брать интегралы. Если у мальчика есть
"рука", его лупят до тех пор, пока он не перестанет свинячить в своих
чертежах и не научится с первого раза рисовать паровик в туши, не пользуясь
циркулем и линейкой. Ни для чертежа, ни для снятия измерений.
А если у парня нет ни "головы", ни "руки", его ждет казарма.
Попадают туда совсем просто. Тебя лупцуют до тех пор, пока ты не
отчаешься выучить очередную китайскую грамоту, иль выполнить простейший
чертеж. А отчаявшись и собравшись с духом дашь когда-нибудь сдачи своему
педагогу!
По слухам, будущего генерала пруссаки узнают по сломанной челюсти,
рангом пониже - по выбитым двум-трем зубам. С одного раза.
Прибывшие "новички" были еще слишком малы, чтоб с удара проломить
череп, но... В миг встречи я сам оторопел от их внешнего вида. У семи
молодцов были шрамы на всем лице, у половины сломан нос и "пересчитаны" зубы
и у каждого (они по очереди пожимали мне руку) костяшки на пальцев настолько
распухли, что кулаки больше походили на добрую кружку для пива.
Ребята были разного возраста -- от десяти до шестнадцати лет и все, как
один, страшно уважали меня: каждому из них доводилось уже убивать (особенно
всяких поляков), но это было в пылу борьбы -- под аффектом. Убийство ж
"глаза в глаза" в здравом уме и трезвом рассудке (да еще в таком возрасте!)
поразило их воображение и до сего дня сии костоломы смотрят мне в рот (благо
к тому же я завоевал их симпатию подсказками на уроках).
В первый же день по прибытии "новички" в "свободное время" устроили
грандиозную драку: мы против всех. Итог драки был непонятен и на второй день
побоище повторилось -- за обедом в столовой. В третий раз мы схлестнулись с
русскими и поляками на вечерней поверке и...
Если б Колледж был армейской казармой, неизвестно чем бы все кончилось
(меж русскими есть истинные богатыри). Но...
Иезуиты не любят сплоченные коллективы и с первого дня ребят заставляли
шпионить за ближним, да наушничать друг на друга. Единственные, кого обошла
порча сия, были благородные шляхтичи, которые не желали утратить собственный
"гонор" и поэтому сохранили между собой нормальные отношения. Прочие же
пресмыкались пред этой действительно сильной и очень сплоченной группкой
ребят. Но поляки не так хороши в рукопашном бою, как немцы и русские...
В остальном же, в Колледж до того дня брали ребят, выказавших прежде
всего свой рассудок, и поэтому наша крохотная компания быстренько навела
"страх Божий" на славянское большинство.
Аббат Николя был опечален сими событиями и даже писал в Ригу письмо, в
коем пенял моей матушке:
"Я знал вас воспитанницей нашего Ордена и ждал, что вы пришлете
воспитанников, могущих прибавить Славу и Честь вашей же Альма Матер. Вы же
пригнали мне юных существ, коих я не решусь назвать даже людьми..."
На что матушка отвечала:
"Я не забыла моего Долга и Признательности перед Орденом и клянусь
Честью прислать вам воспитанников, за коих нам не придется краснеть. Но,
увы, сейчас середина учебного года и я не могу отрывать от учения мальчиков,
коим вредна перемена в учебе. Они будут у вас, как положено -- в сентябре.
Пока ж я прислала тех ребят, коим не важно -- где, когда и чему там учиться.
Прошу вас не прогонять их, ибо первенцу моему скучно жить без родных лиц и
товарищей".
(Осенью прибыло еще тридцать новеньких, - на сей раз им было по
девять-одиннадцать и теперь все мы числимся гордостью и легендой русской
разведки. Но и "родные лица с товарищами" остались на обучение. Они стали
красою и гордостью нынешней жандармерии.)
Вскоре после прибытия новых воспитанников тот самый кривой, из
покушавшихся на мою Честь, был изнасилован неизвестными и повесился. Или был
кем-то повешен. Следствие так и не пришло к какому-то выводу.
Кто-то сломал ночью решетки на окнах его лазарета и засунул чуть ли не
целую простыню ему в рот, чтоб было тише. Затем ему практически разорвали
всю задницу, -- так что ни у кого не возникло сомнений -- что испытал
несчастный в последние часы своей жизни. (А, судя по следам в лазарете, это
были и вправду часы -- для несчастного это была очень долгая ночь.) Потом он
повесился.
Наутро вся наша компания поднялась по тревоге и была проведена в
лазарет. Там врачи всерьез разглядывали наши "хозяйства" на предмет поисков
свежих надрывов, крови, кала и прочего... Ну, вы - понимаете. Ничего такого
у нас не нашлось, да и вспомнили лекаря одну тонкость -- преступление
произошло темной ночью, а у нас всех, как на грех -- "куриная слепота"!
Доказанная медицинской проверкой...
Вот и зашло следствие в дикий тупик, да так из него и не вышло. Лишь
через много лет -- на смертном одре один из бывших русских воспитанников на
предсмертной исповеди сознался, что -- насиловал в ту ночь несчастного.
Потому что кое-кто подошел к нему ясным днем и русским языком посоветовал
"принять участие в оргии", а не то -- "в другой раз весь Колледж возьмет
тебя замуж". Исповедник так и не смог добиться у умирающего, - кто же
заставил его совершить эту гадость. Даже на смертном одре сей слизняк
страшился тех загадочных неизвестных, которые обещали опозорить не только
его, но и его сестру и малого брата в придачу.
Между нами же -- доложу: я сказал моим парням, что мы не должны быть
хуже поляков. Если поляки не хотели сами марать (сами знаете что) в чужой
заднице -- чем же мы хуже?!
Как бы там ни было -- всю нашу шатию взяли под подозрение. Наш карцер
обратился в вылитую тюрьму. На территории Колледжа появился новый забор и
уроки у нас теперь были в бывшем караульном помещении. Мало того, - теперь
мы ходили даже в туалет только строем и разве что - не с собаками!
Только уроки, путешествия в коллежскую библиотеку строем и потом -- на
весь день под замок в общий карцер. В землянку.
Нам построили огромную печь, чтобы нагреть сие подземное помещение. Да
только всю землю нагреть невозможно и на бревнах стен по утрам снова был
иней. Зато печь раскалялась так, что камни краснели и нам приходилось ждать,
пока не прогорят все дрова -- карцер был под землей и мы боялись угореть
ночью, коль что -- не так.
Сперва мы думали дежурить по очереди, но потом выяснилось, что в
одиночку человек засыпает и тогда мы решили как-нибудь развлекаться. Все
вместе -- пока не прогорит печь...
Нас, в отличие от других, подымали лишь после рассвета. С "куриною
слепотой" мы все равно были, что слепые котята в утренних сумерках и поэтому
нам можно было спать по утрам. (Зимние ночи в Санкт-Петербурге длинней, чем
даже -- в Риге.) Так что и засыпать мы могли много позже.
Зато фонари охрана тушила сразу после отбоя и мы почти что весь вечер
лежали на наших нарах, укрывшись тремя одеялами, и глядя на раскаленную
докрасна печь. А что делать такими ночами?
Тут-то и пригодилась моя любовь к литературе. Я рассказывал "родным и
товарищам" приключения Барона Мюнхгаузена, путешествия Гулливера в
Лиллипутию и Бробдингнег... А еще все сказки братьев Гримм и германские саги
с преданиями. У меня оказалась хорошая память и ночами я читал моим парням
историю о "Рейнгольде" и вспоминал, как лесные эльфы пляшут вокруг своих
страшных костров. Удивительно, но все эти немцы совершенно не знали ни
собственной мифологии, ни современных романов, ни сказок!
Ребята дожили до шестнадцати лет и не знали о "Верном Хагене", иль про
"Голландца Михеля" и "Холодное Сердце"!
Потом, когда уже наша часть Колледжа переехала в Ригу, а затем на
Эзельские острова -- все казармы строились так, чтоб все кровати были в три
яруса и все дети в казарме могли видеть раскаленную печку и огонь в ней --
долгими зимними вечерами. А средь ребят всегда находились рассказчики,
которые повторяли и немножко перевирали мои самые первые байки и басни,
которые я рассказал "родным и товарищам". А многие их поправляли из темноты,
ибо все эти рассказы спелись в этакий неразрывный канон, который теперь
передается из поколения в поколение.
Эзельская Школа Абвера сейчас стала Школой при Академии Генерального
Штаба. Теперь уже большинство наших воспитанников -- славяне, а не --
германцы (немцы со шведами). Но по-прежнему в нашей Школе стоят кровати в
три яруса и долгими зимними вечерами докрасна топится печь... (Казармы же по
сей день без нормального отопления и освещения!)
И все эти "канонические" истории вновь и вновь под мерцанье огня и
хруст горящих поленьев повторяются из уст в уста по-немецки на ливонском
наречии, характерном для нынешней Южной Эстонии... (Лишь в последние годы
самые популярные истории и сюжеты сих баек стали (опять же изустно)
переводиться на русский язык.)
Тут... Все важно! И обязательный холод в зимней ночи, и темнота вокруг
малышей, и их уютные норки из трех слоев одеял, и тепло от почти что --
костра посреди древней пещеры, и даже -- мистическая пляска язычков пламени
-- все это действует на что-то, оставшееся в нас от первобытного
троглодита... Причастность к общей пещере. Племенному огню. Единому племени,
готовому за вас биться. А самое главное -- к Истории, традициям и обычаям
"наших". Поэтому -- именно немецкие сказки. Диалект древних ливонцев.
Сказание. Тайна.
Детям важно ощутить себя чем-то целым и я против иезуитских привычек
всех меж собой перессорить. Да, большая "связность" моих воспитанников
грозит нам "обрушиваньем" всей Сети сразу, заведись в ней червоточина. Но
зато мои парни реже "горят", чем агенты противника. Один-единственный раз
пролитая совместно слеза на скованным семи обручами сердцем "Верного Хагена"
стоит для меня во сто крат больше, чем остальные уроки все -- вместе взятые.
(А если они еще и догадываются, что "Верный Хаген" прибыл в сказку из "Песни
о Зигфриде" и сердце его "рвется" под уколами Совести, - я считаю, что
прожил жизнь не напрасно.)
Ребятки мои умирают, но "вытягивают" "паленых" товарищей, а сие --
главная черта русской разведки. Начинается ж она -- с совместного слушанья
сказок и СОПЕРЕЖИВАНИЯ наших учеников.
Сия методика появилась случайно, но будем мы прокляты, ежели откажемся
от столь эффективного... Да черт с ним, с методом! Главное, что мы учим
ребят быть друг другу -- РОДНЫМИ ТОВАРИЩАМИ!
Все это, конечно же, хорошо, но... Иезуиты не стали бы главными и
лучшими в сих делах, если бы не пытались сделать что-то подобное. Увы, они
обнаружили в нашей методе -- серьезный изЦян. (Вернее, - не в нашей, ибо
подобные вещи пытались войти в обиход много раньше.)
Червоточина заключается в том, что мы опираемся на такие понятия, как
-- Родина, Честь, Долг, Порядок и Верность. Но сие -- увы, не добродетели,
но "атрибуты" воспитанников. ОбЦясню разницу.
Все наши качества делятся на две категории. Одна из них -- Добродетели.
Это такие качества, которые могут меняться со временем. Можно выучиться, иль
