свою страну. Я была счастлива, что живу здесь, я думала, я не должна
лишь пользоваться этим, я должна тоже что-то делать - участвовать в
выборах, поддерживать демократические процессы!
Я многому научилась и постепенно начала понимать, что вещи не
совсем похожи на то, что мы о них узнаем внешне: американцы - не
всегда самые лучшие ребята: наше правительство не всегда поддерживает
свободу и справедливость!
Война во Вьетнаме подогрела меня, и чем больше я занималась... я
просто не могла поверить, что Соединенные Штаты выступают против
выборов в чужой стране потому, что мы знаем, что результат будет не в
нашу пользу; Америка поддерживает марионеточного диктатора;
американский президент публично заявляет, что мы ведем войну не
потому, что добиваемся справедливости во Вьетнаме, а потому что хотим
получить его олово и вольфрам!
Я свободна протестовать, думала я. Поэтому я присоединилась к
мирной манифестации, законной ненасильственной демонстрации протеста.
Мы не были безумцами, мы не были грабителями, которые сбрасывали
зажигательные бомбы, мы были самыми честными людьми Лос-Анжелеса:
юристами, врачами, родителями, учителями, бизнесменами.
Полиция преследовала нас, будто мы были бешеными собаками, до крови
избивая нас дубинками. Я видела, как они били матерей, которые держали
на руках младенцев, я видела, как они вышибли дубинками человека из
инвалидной коляски, и как кровь текла но тротуару! И это Город
Лос-Анжелес!
Этого не может быть, продолжала думать я! Мы - американцы, и нас
атакует наша собственная полиции! Я убежала, когда они начали бить
меня, и я не знаю, что там происходило дальше. Какие-то друзья взяли
меня к себе домой.
"Хорошо, что меня не было там, - подумал я. - Моя несдержанность
так хорошо спрятана во мне, но я бы там озверел от ярости".
- Когда я видела фотографию в газете, где полиция расправляется с
толпой, я обычно думала, что они сделали нечто ужасное и заслужили
такого обращения, - продолжала она. - В тот вечер я поняла, что даже в
нашей стране для того, чтобы провиниться, достаточно не согласиться с
правительством. Они хотели войны, а мы нет. Поэтому они нас
поколотили!
Я сидел в напряжении и дрожал, это ощущалось в руках, которые
управляли машиной.
- Вы представляли серьезную опасность для них, - сказал я, - тысячи
законопослушных граждан, говорящих "нет" войне.
- Война. Мы расходуем так много денег для того, чтобы убивать и
разрушать! Мы оправдываем это тем, что называем это
обороноспособностью, запугивая другие народы и вызывая ненависть у
жителей тех стран, которые мы не любим. Когда они хотят, чтобы у них
было лучшее правительство, мы не поддерживаем их, а когда они слишком
слабы, мы порабощаем их. Самоопределение у нас, а не у них.
Разве это хороший пример? Многое ли мы делаем из сострадания или
понимания других людей? Сколько мы расходуем на мир?
- Половину того, что идет на войну? - спросил я.
- Если бы так! Нам мешает наш лицемерный склад ума, который
говорит: "Бог заботится о нашей стране". Она является препятствием для
согласия во всем мире. Она натравливает людей друг на друга! "Бог
заботится о нашей стране", "закон на страже порядка" - вот откуда
paзгон демонстраций в Городе века.
Если бы в мире была какая-то другая страна, куда бы я могла уехать,
думала я раньше, я бы все равно не уехала. И какой бы она ни была
бандитской, руководимой страхом, - это лучшая страна из всех, что я
знаю.
Я решила остаться и попытаться помочь ей расти.
"И ты ее по-прежнему любишь", хотел было сказать я.
- Знаешь, чего мне больше всего не хватает? - спросила она.
- Чего?
- Смотреть на флаг и гордиться им.
Она пересела в машине на сидение рядом со мной и решила переменить
тему разговора.
- Теперь, когда мы отбросили с нашего пути правительство, о чем ты
еще хочешь поговорить в деь своей свадьбы, мистер Бах?
- О чем угодно, - сказал я. - Я хочу быть с тобой. - Но какая-то
часть меня никогда не забудет. Они избивали дубинками эту прелестную
женщину, когда она убегала прочь!
Регистрация брака стала еще одним крупным шагом в сторону от того
человека, которым я был раньше. Ричард, ненавидевший обязательства,
был теперь обязанным по закону. Тот, кто презирал брачные узы, теперь
юридически вступил в брак.
Я примерял к себе те ярлыки, которые четыре года назад показались
бы мне колючим воротником или шляпой, испачканной пеплом. Ты теперь
муж, Ричард. Ты женат. Ты проведешь остаток своих дней только с одной
женщиной, вот этой, которая рядом с тобой. Ты не сможешь больше жить
так, как тебе захочется. Ты потерял свою независимость. Ты потерял
свою свободу. Ты вступил в Законный Брак. Как чувствуешь себя теперь?
Каждый из этих фактов раньше был бы язвой в моей душе, острием
стальной стрелы, которое прямо пробивает все мои доспехи. Начиная с
этого дня все они стали реальностью моей жизни, и я чувствовал, будто
отбиваюсь от сливочного мороженого.
Мы съездили в дом моих родителей в пригороде, где я жил с самых
ранних лет до того дня, когда сбежал, чтобы научиться летать. Я сбавил
скорость и припарковал машину на обочине дороги, которая была знакома
мне-из-прошлого с того времени, как он вообще мог что-либо помнить.
Вот те же самые темно-зеленые облака листвы эвкалиптов над головой;
а вот лужайка, которую я когда-то косил в том возрасте, когда это едва
возможно. Вот гараж с плоской крышей, с которой я направил на луну
свой первый домашний телескоп; вот плющ, вьющийся по забору вокруг
двора; а вот та же самая гладкая белая деревянная калитка, в которой
просверлены дырки для глаз собаки, которая умерла давным-давно.
- Вот это сюрприз будет для них! - И Лесли протянула вперед руку,
касаясь пальцами калитки.
В этот момент я замер, и время остановилось. Ее рука на фоне дерева
и новое кольцо, блистающее золотом. Его вид пронзил мой ум до самых
глубин и развеял тридцать лет в мгновение ока.
Мальчик тогда уже знал! Мальчик, который стоял когда-то рядом с
этой калиткой, знал, что в будущем сюда придет женщина, для любви к
которой он родился. В этот момент я стоял возле белого дерева калитки
во времени, а не калитки в пространстве. Как при вспышке молнии, я
увидел его, стоящего в темной глубине прошлого и внимающего с открытым
ртом видению Лесли в ярких лучах солнца. Мальчик уже знал!
Моя жена толчком открыла калитку и побежала навстречу объятиям
моего отца и мачехи.
Через мгновенье мальчик стал прозрачным и исчез. Он унес с собой
исполненные удивления глаза и все еще полуоткрытый рот.
Не забывай! Кричал я без слов через десятилетия. Никогда не забывай
этот миг!
Сорок два
Когда мы раздевались в этот вечер в номере гостиницы, я рассказал
ей о калитке и о том, как ее легчайшее прикосновение потрясло мою
жизнь много лет назад. Она слушала, аккуратно разглаживая свою блузку
на вешалке.
- Почему ты мне не рассказал этого раньше? - спросила она. - Чего
ты боялся?
Я положил на время свою рубашку на стул, чуть не забыв о том, чтобы
быть таким же аккуратным, как она, и потянулся за вешалкой.
- Я боялся измениться, конечно. Я защищал свое привычное, почти
безупречное положение.
- Это твои доспехи? - спросила она.
- Да, конечно, эта защита.
- Защита. Почти каждый мужчина, которого я знала, погребен пол
защитным слоем,- сказала она. - Вот почему даже самые красивые из них
так чертовски непривлекательны!
- Они отталкивали тебя от себя. И я когда-то отталкивал тоже.
- Ты нет, - сказала она, а когда я напомнил ей факты, она
заметила:
- Ты почти оттолкнул меня. Но я знала, что то холодное существо,
которое я вижу, это не ты.
Я увлек ее за собой в постель, дышал ее золотыми волосами.
- Какое прелестное тело! Ты так... невероятно прекрасна; и ты - моя
жена! Как это может быть одновременно?
Я очень нежно поцеловал уголок ее рта.
- Прощай, моя гипотеза!
- Прощай?
- У меня была в ходу гипотеза, почти теория, до того как ты
прекратила мои поиски. Вот она: красивые женщины почти равнодушны к
сексу.
Она засмеялась от удивления.
- О, Ричард, ты шутишь! Правда?
- Правда. - Меня охватили противоположные желания. Я собрался
рассказать ей, но в то же время я хотел продолжать ощущать ее
прикосновение. Всему свое время, думал я, всему свое время.
- Знаешь, что неверно в твоей гипотезе? - спросила она.
- Думаю, что в ней все верно. Но есть исключения, и ты - спасибо
Творцу - одно из них. А в общем случае дело обстоит так: красивые
женщины устают от того, что их рассматривают в качестве сексуальных
объектов. В то же время они знают, что их достоинства этим
исчерпываются, поэтому их переключатели срабатывают на выключение.
- Занятно, но неправильно, - сказала она.
- Почему?
- Детская наивность. Переверни наоборот. Согласно моей теории,
Ричард, привлекательные мужчины почти равнодушны к сексу.
- Чепуха! Что ты хочешь этим сказать?
- Слушай: "Я защищена от привлекательных мужчин как крепость, я
холодна к ним, я не подпускаю их к себе ближе, чем на расстояние
вытянутой руки, не отвожу им никакой роли в моей жизни, и после этого
всего начинает почему-то казаться, что они не получают такого
удовольствия от секса, как мне бы хотелось..."
- Неудивительно, - сказал я и при виде разлетающихся обломков моего
разгромленного предположения понял, что она имеет в виду. -
Неудивительно! Если бы ты не была так холодна к ним, вукнесс, если бы
ты чуть-чуть открылась, дала им понять, как ты себя чувствуешь, что
ты думаешь, - ведь в конце концов ни один из нас, по-настоящему
привлекательных мужчин, не хочет, чтобы к нему относились как к
секс-машине! Вот и получается, что если женщина дает нам почувствовать
чуть-чуть человеческого тепла, выходит совсем другая история!
Она переместила свое тело очень близко к моему.
- Класс? - сказала она. - И какова мораль этой басни, Ричард?
- Там, где, отсутствует душевная близость, идеального секса быть не
может, - сказал я. - Такова мораль, учитель?
- Каким мудрым философом ты становишься!
- И если кто-то постигает это, и если он находит того, кем
восторгается, кого любит, уважает и искал всю свою жизнь, разве не
может оказаться, что он находит тем самым самую уютную постель для
себя? И даже если тот, кого он нашел, оказывается прекрасной женщиной,
не может ли оказаться, что она будет уделять очень много внимания
сексуальному общению с ним и будет наслаждаться радостями физической
близости в той же мере, что и он сам?
- Вполне возможно, что в той же мере, - засмеялась она. - А может
быть, даже больше!
- Учитель! - воскликнул я - Не может быть!
- Если бы ты мог побыть женщиной, ты бы многому удивился.
Мы - молодожены - касались друг друга и разговаривали в течение
всей ночи, так что разрушающиеся стены, закаты империй, столкновения с
правительством и банкротство - все это просто утратило всякий смысл.
Это была одна ночь из многих, поднимающаяся из прошлого, возвышающаяся
под настоящим и устремляющаяся в мерцающее будущее.
Что самое важное в любой выбранной нами жизни? - думал я. - Может
ли все быть таким простым и сводиться к близости с тем, кого мы
любим?"
За исключением тех часов, когда мы ссорились друг с другом в
пустыне или умирали от усталости, сидя за компьютерами, все, что мы
делали, было окружено слабо сияющей аурой эротичности. Короткий
быстрый взгляд, едва заметная улыбка, легкое прикосновение - все это
