Шагал, Малевич, Шилов, Глазунов? Нет? Это русские советские художники
различных стилей и направлений. О музыке и скульптуре можно, я так
понимаю, не спрашивать, - продолжал ухмыляться Володя.
Николай сидел, и все больше краснел и надувался от гнева и злости.
- Колян, давай отвечай по географии. Где находится остров Реюньон и чей
он? А Каргелен? А столица Египта, столицы Марокко, Аргентины, Таиланда?
Уф, какой позор! А с астрономией знаком? Сможешь перечислить по порядку
планеты Солнечной системы? Или назови спутники Марса. Я счастлив, что мы
оканчивали с тобой разные «бурсы»! - сказал я с улыбкой. - Читай книжки,
газеты, а лучше заново учись в школе. Ну ладно, следующий вопрос. Какое
удобрение полезнее для почвы? Чем лучше удобрять землю конским навозом
или птичьим пометом?
- Конечно, конским! - обрадовался Мелещенко, не подозревая, что попал в
точно расставленные нами сети, и ловушка захлопнулась.
За столом покатывались со смеху Хмурцев и Сбитнев, даже Берендеев с
Соловьем улыбались, предчувствуя розыгрыш.
- Заметь, Николай, тебе задавали вопросы только на гуманитарные темы! Те,
в которых ты должен быть подготовлен. Механику, электротехнику, физику,
химию, математику не трогали! - ехидно заявил Володя.
- Микола, не обижайся, но резюме такое: ты не разбираешься ни в истории,
ни в литературе, ни в искусстве, ни в географии, ни в астрономии а только
в говне! - подытожил я экзамен.
- Ха-ха-ха-ха-ха, - заржали все вокруг. Особенно громко смеялись Берендей
и Сбитнев.
- Гуляй, Мелещенко, просвещайся, - хлопнул Николая по спине Сбитнев. -
Подготовившись в рамках школьной программы, подходи на тестирование
вновь.
Николай резко встал, отбросил тарелку и ложку, и лавочка с шумом упала на
деревянный настил.
- Да пошли вы на..., козлодои! - и громко матерясь, он ушел от полевой
кухни в сторону своей роты.
- Твою мать, жлоб хренов! Сельпо! Я с ним полгода служил, он тупой как
пробка, - сказал Сбитнев. - Сильно мы его уели! Теперь неделю будет
дуться. Это же надо попасться в такую старую ловушку! Ни хрена не знает,
что ни спроси. Проще было поставить другое условие: перечисли все, что
знаешь. Я даже ответ сразу угадаю: сало, самогон, гармошка.
***
Вертолеты не прилетели, и ситуация резко поменялась: к предгорью на
технике, а дальше пешком. Армия окружила по вершинам хребтов несколько
крошечных высокогорных кишлаков. Мы, пехота и десантники, в горах, а
разведка и спецназ прочесывали хибару за хибарой. Пыль из долины
доставала нас даже здесь, да и как ей тут не быть, горы совсем плевые,
низкие. Ветер и пыль, вонь со стороны трущоб. И, естественно, запахи
нашего солдатского дерьма на горе. За три дня все вокруг, как всегда,
загадили, эти «ароматы» ветром гоняло по кругу.
Изредка прилетала авиация, что-то бомбила. По сути дела, мы в очередной
раз занимались ерундой. Спали, жрали, гадили, нас на прочесывание
почему-то с гор не спустили, а все лавры достались десантникам и
разведчикам. Через трое суток по приказу Ошуева подразделения снялись с
позиций и отправились за три горных хребта к площадке десантирования
полка.
Что же, пеший марш - это всегда тяжелейший труд, особенно в жару. А тут
даже на малейшую тень нет и намека, а на солнцепеке термометр, наверное,
зашкаливает за пятьдесят градусов. Если бы еще он был под рукой, смерил
бы температуру для интереса, узнать в каком мы находимся пекле. Идешь и
потеешь. Ужасно хотелось пить, но нечего, всю воду выпили за время
сидения на высоте. Пока добрались до площадки, я уже еле ноги волочил. А
ведь сам иду налегке, только помогаю уставшим бойцам. Пулеметный взвод
буквально умирал, но умирать некогда. «Марш, марш, вперед, быстрее», -
подгоняло нас начальство. Вертушками сразу же перебросили нас на более
высокие горы, а воды и продуктов не дали. Просто не успели мы воды
набрать. С вертолета выгрузили несколько резиновых двухсотлитровых
бурдюков с водичкой, а попить некогда.
Миновали кишлак, и через несколько километров новая площадка для взлета.
Вновь при нас бурдюки с водой, и вновь нет времени набирать воду во
фляжки. Крутой спуск, метров на двести, вниз по зыбучей почве. Вокруг
падают от усталости солдаты: заплетаются ноги, трясутся руки, земля
уходит из-под ног...
И тут во мне что-то сломалось. Голова начала отделяться от тела, мозг
отключился и прекратил работать, мысли исчезли. Глаза просто фиксируют
местность, а ноги двигаются сами по себе. Язык распух как «грелка» и
заполнил собою весь рот, губы обметало солью. Шаг, шаг еще шаг. Впереди
по дну ущелья протекал мутный ручеек, наполненный глинистой грязной
водой. Солдаты и офицеры, добегая до него, падали в него плашмя, почти
без чувств, чтобы хоть немного сбить температуру тела.
Сбитнев лежал в грязной воде и смачивал голову этой мутью и громко
матерился. Я с трудом передвигал заплетающиеся ноги, как смертельно
пьяный пропойца, и с разбегу плюхнулся рядом без чувств.
- Суки! Стратеги хреновы! Самих бы сюда в это пекло и без воды! Вставай,
замполит! Поднимайся и подгоняй умирающую толпу! - прорычал Володя.
- Ой, худо мне, Вовка, совсем плохо!
- Ничем помочь не могу! Ползи, как можешь, сам еле живой. Ошуев по связи
орет, что с той стороны высоты, под горкой бой идет. Срочно нужна помощь.
Я налегке пойду с «Утесом» и ПК, все мешки тут бросим. И ты давай
подгоняй остальных.
Володя, скрипя оставшимися здоровыми зубами о вставные железные,
превозмогая себя, начал карабкаться на вершину. За ним смогли двинуться
только семеро: Мандресов, Свекольников с радиостанцией и пулеметчики.
Взяли только оружие и боеприпасы. Рота лежала в грязи, тихонько стонала и
выла. Я чувствовал, что мучительно умираю. Голову сцепило, словно
стальным обручем, сердце то колотилось, то замирало. Все мышцы обмякли,
стали дряблыми, как у старца. Превозмогая бессилие, я поднялся и
огляделся: жалкие лица солдат. Некоторые пытались процедить эту мутную
бурду сквозь марлю, но лучше она от этого не становилась.
- Царегородцев, хр.., х.., р... - прохрипел я злобно. - Ты, что, гад,
гепатит хочешь слоновой дозой проглотить? Вылей эту дрянь!
Солдат посмотрел затравленно на меня, потом с тоской во взгляде на бурую
жидкость и заплакал. Да, тяжело парню, всю жизнь прожившему где-то за
Сыктывкаром, в этом пекле. Лицо его покрылось коростами и струбцинами,
запаршивело от грязи и солнечных ожогов. Зимой он при плюс двадцати себя
чувствовал хорошо, а сейчас прямо чахнет на глазах от изнурительного
зноя. Два солдата лежали совсем без движений: у одного шла пена изо рта,
у второго закатились зрачки, и он громко стонал.
- Медик! Медик, где ты? Авдеев! Бегом сюда! - заорал я на младшего
сержанта, бредущего вдоль ручейка.
Тот повернул ко мне измученное лицо и, медленно передвигая ноги, начал
приближаться.
- Давай скорее, промидол коли, что ли? Наверное, сердечный приступ у
Ткаченко и Кайрымова, помогай быстрее.
Я взял у Фадеева радиостанцию и запросил КП полка:
- Нужна срочно помощь! В ручье пластом лежат одиннадцать наших
«карандашей» и шесть «карандашей» Пыжа.
- Где Пыж? - спросил Ошуев. - Где остальное ваше хозяйство?
- Остальные поднимаются на задачу, а тут нужно срочно оказать помощь!
Воды совсем нет, не иначе сдохнет кто-нибудь, в том числе и я.
Ко мне справа, из-за груды камней, подполз Пыж, бледный как полотно.
- Уф, вывернуло только что наизнанку. Какой-то ужас. Бросили в такое
пекло без воды! У тебя есть что-нибудь попить?
- Коля, ни капли! У всей роты пустые фляжки. Медик, спасай скорее народ!
- прохрипел я Авдееву. - Васинян, помоги санинструктору стащить этих
двоих в ручеек!
Мы принялись поливать грязной жижей, лежащих без чувств солдат, и
подтягивать к ручью. Сняли с них мешки, гимнастерки, тем временем с КП
прибежал медик, прапорщик Сероиван, и еще один солдат-санинструктор.
- Что тут, товарищ лейтенант, кому плохо? - закричал прапорщик.
- Вот эти двое самые тяжелые.
- Авдеев, ты почему до сих пор пострадавшим не вколол кровезаменитель? -
возмутился подоспевший Сероиван.
- Я, у меня, вообщем... - начал мекать молодой сержант-медик, бледнея все
больше и больше.
- Сержант, что случилось? Объясни толком, - рявкнул прапорщик.
- Да вот, разбились бутылки с кровезаменителем, - тяжело вздохнул Авдеев.
- Как разбились? Что обе? - охнул Сероиван.
- Так точно.
- Ну-ка, покажи, что у тебя там, - потребовал прапорщик, а, порывшись в
медицинской сумке, внимательно и строго посмотрел в глаза медбрата.
- Почему сумка сухая и осколков нет?
- Выпил урод, долбаный! П...с, - зарычал Муталибов и ударил в челюсть
Авдеева.
- Муталибов, а ну прекрати, - прохрипел я, чуть приподнимаясь от земли на
локте. - Иди сюда, Авдеев! Присядь! В чем дело, где бутылки?
Сержант хлюпал разбитым носом и громко плакал, размазывая слезы по
грязным щекам.
- Отвечай, подонок! Чего молчишь? - рявкнул я, собрав последние силы.
- Выпил, пить очень хотел, я не могу в такую жару, мне плохо, - принялся
лепетать санинструктор. - Воды не было, а я чуть не умер от жажды.
- Сволочь ты, из-за тебя вон те мужики, лежащие без сознания, помереть
могут.
- А разве лучше, чтобы я умер?
- Ах, ты, подонок, слюнтяй! - возмутился я. И, подогнув ногу, лягнул его
пяткой в пах.
- У-у-у! - взвыл сержант.
- Ползи отсюда, гнида, помогай Сероивану и молись, чтобы никто не
загнулся. Если хотя бы один умрет - под суд пойдешь. Пшел вон!
***
Черт, прав был «Бандера» Томилин, что когда он уйдет на дембель, то мы
еще наплачемся без его чуткой медицинской заботы. Я тогда еще спросил: «И
какой черт тебя, Степан, ярого «западенца», в Афган забросил?» А он мне
ответил, что не черт, а глупость и жалость. Я, мол, в Ашхабадскую учебку
попал с Украины, с группой земляков поездом ехали, хлопцы нажрались, и
капитан, старший нашей команды, начал усих усмирять. «Получив пид глаз и
по носу, он прямо взбеленился и сломал двоим парубкам челюсти. На
капитана того через полгода, по окончанию учебки, эти байстрюки жалобу
написали в военную прокуратуру. Дело закрутилось; двое стали
пострадавшими, а десять пошли як свидетели. Тильки я и Сэмэн из третьей
роты не захотели по судам шататься, клепать на офицера. Нормальный ведь
капитан, ребята куражились, нас было много, а он не побоялся - усих
успокоил. Конечно, бить и ломать челюсти не гарно, но и они ему два ребра
тоже сломали. Короче говоря, мы с Сэмэном в несознанку ударились,
сказали, шо спали, зморило. Ну и нас в Кабул, а парубков в Туркмению
дослуживать отправили. Вот так глупость и жалость, доброта, можно
сказать, душевная привели к этим бесконечным адским мучениям, прохождению
школы мужества и выживания. Я туточки з вами балакаю, а хлопчики усе,
землячки, те давно горилку пьют во Львиве! Ох, и затоскуете без мене, як
до дому уеду!
Вот и сбылось предсказание Степана, ему этот медбрат Авдеев сразу не
понравился. Угадал в нем гнильцу, как в воду глядел!
***
Мне становилось все хуже и хуже, тошнило, голова кружилась, и я время от
времени отключался. Когда приходил в сознание, мозг фиксировал суету
вокруг лежащих солдат. К Сероивану присоединились полковые медики
Дормидович и Ярко, с ними спустились два солдата из комендантского
взвода, принесшие воду.
Вскоре ко мне подошел Муталибов с фляжкой воды. Я сделал три глубоких
глотка и спросил:
- Гасан, сколько нам водички принесли?
- Двадцать литров в бурдюке и еще в двух резиновых сапогах от ОЗК.
- Хм..., по литру на нос, не густо. Она сейчас быстро разойдется.
- Да ее уже почти и нет. Отливали Таджибабаева, Кайрымова, Колесникова,
Уразбаева, да и остальные совсем плохи. Даже Бодунов у камушка лежит, с
