Налево от холла была большая библиотека. Здесь было довольно много людей.
Кое-кто перебирал каталоги, иные сидели за столиками и просматривали стопки
книг, очевидно отбирая то, что им нужно. Иные расставляли книги по полкам, а
некоторые читали, углубясь и не обращая внимания ни на что. Особенно меня
поразили две совсем молоденькие девушки, выдававшие книги за красивыми
конторками, украшенными цветами.
И эта комната-библиотека была прекрасна. В ней было три окна, больших
венецианских окна, и вид из них на противоположную сторону и горную цепь был не
менее прекрасен, чем из окон моей комнаты.
Девушки за конторками, получив требование на книги, бесшумно, точно скользя,
проходили к полкам. Одна из них была совсем светловолосая, другая была шатенка,
обе черноглазые, стройные и удивительно похожие. "Сестры", - подумал я и только
хотел спросить об этом И., как та, что посветлее, увидела Никито и с криком:
"Дядя!" - бросилась ему на шею.
Жизнь всей комнаты, такой оживленной за минуту, замерла, точно по движению
волшебной палочки. Все остановились в тех позах, как стояли или сидели. У меня
тоже ноги пристыли к месту, а глазами я, как все, не мог оторваться от девушки,
обнимавшей Никито и рыдавшей на его груди.
Что было в этом крике, так поразившем всех? Радость? Мольба? Нет, это был скорее
вопль о прощении, счастье оттого, что беда миновала. И. подошел к девушке,
притронулся к ее плечу и ласково-ласково сказал:
- Лалия, о чем же ты плачешь? Ведь теперь уже нет препятствий, что стояли перед
тобой, раз дядя Никито вернулся. Если ты столько лет страдала от своей
оплошности, то теперь видишь его живым и здоровым, выполнившим за тебя урок. Не
создавай новой драмы, а постарайся забыть все скорби прошлого.
- О, Учитель, если бы не Ваше милосердие, если бы Вы не подобрали меня, этой
минуты свидания никогда бы не было. Простите мои слезы, я снова показала, что
недостойна того, что Вы и дядя для меня сделали.
Теперь Лалия стояла близко подле меня, и я мог отчетливо видеть, что ей не могло
быть более шестнадцати-семнадцати лет, а волосы ее были... седые, совершенно,
по-настоящему седые! Какую же драму должно было пережить это существо, чтобы
волосы стали белыми!
За Лалией стояла вторая девушка и, тихо улыбаясь, смотрела на Никито, ожидая
возможности приблизиться к нему. В ее черных глазах светилась не только любовь.
Я почувствовал, что преданности ее нет границ. Отстранив слегка Лалию, Никито
протянул руку девушке.
- Ты, Нина, все такая же скала, какою была в восемь лет, когда я оставлял тебя
на твою старшую сестру. Если я ни разу не пал духом за эти семь лет, что пробыл
в разлуке с вами, в моем суровом горном ущелье, - то образ девочки, ребенка с
горячим сердцем, был мне не последним прибежищем, где я черпал силы. Спасибо
тебе. Возьми Лалию, я приду к вам обеим через несколько часов.
Никито передал Нине ее сестру, которую та нежно обняла и старалась утешить все
еще тихо плакавшую Лалию. На предложение И. отпустить ее домой и вызвать на
работу кого-либо другого, Лалия быстро отерла глаза, низко, в пояс поклонилась
И. и ответила:
- Простите еще раз, Учитель, теперь я уже никогда не заплачу. Это были мои
последние слезы, слезы вечно лежавшие камнем на сердце от скорби, что мое
непослушание сломало всю линию жизни дяди Никито, спасшего нас с сестрой от
смерти. Теперь я дышу легко, мое сердце освободилось от вечной печали о дяде. Я
буду продолжать работать.
- Если бы все эти годы ты могла носить на сердце не камень скорби и раскаяния, а
несла бы легко в мыслях образ дяди, посылая ему радость, бодрость и веселый
смех, дитя, ты бы сократила срок его жизни в горах, в разлуке с вами наполовину.
Запомни это. И если находишь силы работать сейчас - работай.
Весь под впечатлением неведомой мне драмы я вышел из комнаты под руку с И. Мое
радужное счастье, мир и спокойствие, испытанные мною при входе в этот дом, были
потрясены точно грозой или грохотом снарядов. "Неужели же нигде в мире нет
безмятежного спокойствия, нет гармонии, которые бы не потрясались драмами
человеческих сердец?" - думал я и услышал слова моего друга, как всегда,
заглянувшего под мою черепную коробку.
- Жизнь, Левушка, борьба и вечное движение в ней. Никакие стены не могут
защитить от бунта страстей в себе. Раскрыть новую страницу жизни - это не значит
дать обет и вступить в тот или иной орден, ранг или чин. Мир, безмятежный и
незыблемый, приходит в сердце человека тогда, когда Любовь его раскрылась и он
увидел, как в нем самом и в окружающих его людях, цветах, деревьях, животных
мчится волна Единой Жизни. Тогда пропадает и временное, условное в понимании
человека. И сердце его уже не может умолкать для Вечного ни на одну секунду, и
воспринимает он встречного без этой оболочки на глазах. До этих пор все люди
подвержены драмам и трагедиям колебаниям между иллюзиями личного и радостью
Реального. И всюду они вносят с собой свои взбудораженные аурические кольца.
Совершенствование человека - это постепенное изменение его ауры. И аура
изменяется только в труде серого дня. Вообразить себе, что обычный серый день
земли - это серия тех или иных отношений людей к человеку; удач или неудач,
зависящих от расположения к нему или предубеждения окружающих, имеющих власть
помочь или помешать своей протекцией, - это самая низшая ступень, где еще не
вошло в движение по делам и людям творчество духа человека. Такой человек еще
только мастер, делающий свой труд в тех или иных масштабах по сноровке и знанию
элементарных требований одной земной науки; но он не тот вдохновенный артист,
вносящий сам свое творчество в день, для которого вся вселенная звучит. Звучит
не радостью временного и преходящего, но любовью Вечного, где развязаны
предрассудки жизни и смерти земли. А существует одна вечная Жизнь. Проходи день,
видя в нем всегда этап к этому пониманию Радости, звучащей во всей жизни. И
никакие тревоги и страданья людей не будут нарушать для тебя Гармонии, потому
что твоя, в тебе живущая гармония будет прочней всех колеблющихся, неустойчивых
сил, окружающих тебя. Храни об этом память. Этот дом - начало целого ряда домов
такого же оранжевого цвета. Ты их увидишь разбросанными по парку, который ты
издали принимал до сих пор за лес.
Все это время мы стояли в большой комнате, направо от холла, назначения которой
я не понимал. В быту я назвал бы ее диванной или назначенной для куренья. По
всем ее стенам тянулись диваны, обтянутые красивой оранжевой материей. У
внутренней стены был вделан большой камин и стояло кресло, напоминавшее формой
кресло в комнате Али. Пол был устлан циновками, очень красивыми по гамме
оранжевых тонов и очень изящного плетения.
Я хотел спросить у И. о назначении этой комнаты, но он взял меня под руку, и
повел по лестнице наверх.
- Какая чудесная лестница! - не удержался я от восклицания лишь только мы вошли
на первую площадку. Запах от дерева и цветов был такой приятный, свежий, точно в
нововыстроенном доме, где дерево издает аромат чистейших эманаций солнца и
воздуха.
- Здесь дерево кедров, эвкалиптов и камфарных деревьев. Все они вместе издают
этот прекрасный запах. Сейчас ты войдешь в мою комнату, Левушка, в такую же для
всех закрытую комнату, как белая комната Али. Теперь ты настолько знаешь язык
пали, что сможешь прочесть все надписи в ней.
Я был поражен. Я представлял себе, что Али имеет в Общине свою комнату, так как
он был хозяином имения и мог располагать в нем всем, чем хотел. И вдруг у И.
есть здесь тоже своя особая комната, куда запрещен вход!
Мы поднялись на самый верх, пройдя мимо второго этажа, где было много дверей по
коридору направо. Мы же свернули налево и по узкой, такой же ароматной и
украшенной цветами лестнице попали в нечто вроде мезонина, вернее сказать,
башни.
Комната была круглая, окна овальные, с выпуклыми стеклами, точно фонари.
Балконная дверь была настежь открыта, когда я подошел к ней и взглянул вниз, я
так и остановился, прикованный на месте.
Аллея высоченных, развесистых, густых елей, такая длинная, что ей, казалось, и
конца нет, делила с этой стороны парк на две половины. И сколько хватало глаз,
были видны маленькие домики, несколько озер, а за ними снова лес, до самых голых
скал.
Пейзаж заканчивался сурово. В нем не было той радостности и мягкости, которыми я
любовался каждое утро. Но очарования в нем было не меньше. Я, разумеется, обо
всем забыл, вышел на балкон и еще больше поразился, рассмотрев, как был устроен
балкон и построен сам дом.
Балкон состоял из двух переплетенных стволами деревьев, близко росших к стене
дома. А стена дома, как и весь он, оказывалась скалой, в которой были выдолблены
и обшиты деревом комнаты. Чем-то вековым веяло от этого балкона. Я впервые видел
такие деревья, которые служили комнате балконом. Огромные, мощные, корявые, они
буквально были осыпаны цветущими ветвями. Большие душистые кисти напоминали
сирень, но были много больше и цвет их был апельсиновый.
- Ты так поражен, Левушка, что даже не прочел надпись над входной дверью. А
между тем она не менее замечательна, чем дом-скала.
- Простите, И. Я так перехожу от одной неожиданности к другой, что упустил самое
главное, хотя Вы и говорили мне о надписях.
Я стал искать надпись, но, кроме художественных орнаментов, ничего не находил. Я
уже хотел перенести внимание на другую часть стены, как мне показалось, что я
начинаю различать два тона орнамента. Присмотревшись еще внимательнее, я нашел и
третий тон оранжевой краски, и увидел ясно начертания букв пали. Но как
связывались эти буквы, я никак сообразить не мог. Наконец я различил, что шли
три надписи, одна над другой, и даже вскрикнул от радости, когда понял первые
слова:
Не ищи понять глубину смысла там, где не находишь помощи в собственном
самообладании
прочел я медленно, но без запинки первую надпись, в самом низу, наиболее густого
тона.
Глядя на человека, не меряй его дух и высоту, но открывай ему твоих святынь дары
и радость
читал я вторую надпись.
Обмирая от страха, не входи в знание. Только бесстрашный находит вход в храм
истины
закончил я чтение третьей надписи над входной дверью.
Я уже отвернулся от входной стены, а слова все еще горели в моем сердце. Точно
так же, как в первый день, когда я вошел в комнату Али, я все сохранял слова его
надписи, как огненные знаки, в своем сердце.
- Прочти теперь надпись над балконной дверью. Я думаю, ты сможешь прочесть ее не
менее легко, - сказал И., положив мне на плечо руку.
Как странно я себя почувствовал сейчас! Впервые какое-то новое ощущение проникло
в меня. Я ясно ощущал, что в меня от И. вливалась сила, точно раскрывались мои
духовные глаза.
В первые минуты я ровно ничего не видел над балконной дверью. Обшитая желтым
деревом стена казалась совсем однотонной. Даже намека на орнамент не было, и
никакого различия в тонах я не замечал.
Внезапно что-то слегка, как электрическая искра, мелькнуло у меня в глазах. Я
подумал, что, очевидно, яркое солнце повлияло на мое зрение. Я хотел уже
прикрыть глаза рукой и пожаловаться И. на прилив к глазам, как заметил, что
искра на стене разгорелась, вытянулась в палочку и через миг вскрылась большая
пылавшая буква, за ней другая, третья - и я прочел целое слово. Вся моя душа
наполнилась счастьем. Я не мог двинуться с места. Каждая вновь зажигавшаяся
буква приводила меня в такой восторг, к ощущению такой чистой радости, какие я
испытывал только в детстве на руках брата Николая. Я прочел фразу:
Мщение, лесть, зависть и лицемерие кончены в сердцах тех, кто вошел сюда. Тот,
кто читает знаки огня, пробудил в себе огонь. Раз прочтя слово огня, ученик не
может больше отдавать времени безделью. И язык его теряет жало осуждения и
язвительности.
Надпись погасла. И. повернул меня влево, и я сразу увидел целый ряд горящих
слов.
Путь - сам человек. Его труд - его жизнь веков. В каждое мгновение протекает его
мир в сердца окружающих. Не разрывая огня в себе, ученик передает свой свет
каждому встречному, если овладел, любя, своим огнем. И гармония каждого
