или ищет самостоятельно освобождения.
Сейчас мы входим в дома второй ступени. Их здесь семь. Почему их семь и почему
каждый из них разного цвета, об этом Вам скажет И., Левушка, когда для этого
настанет пора.
При последних словах Никито мы вышли из бамбуковых зарослей и попали на чудесную
поляну, где среди зеленого луга цвели самые разнообразные цветы. Многие из них
были таких форм и красок, каких я еще никогда не видел. Поляну пересекали в
нескольких местах дорожки, лучеобразно расходившиеся в разных направлениях.
И., шедший впереди, выбрал центральную, прямую дорожку, ведшую к холмам,
поросшим пальмами и эвкалиптами. Когда мы поднялись на холм, я остановился в
восхищении. За рядом холмов, на вершине одного из которых мы стояли,
расстилалась широкая поляна, с рядом очень красивых, больших, средних и совсем
маленьких белых домов и домиков.
По другую сторону долины также возвышались холмы, несколько выше тех, на которых
мы стояли. Весь их скат был покрыт густым, роскошным лесом всевозможных
лиственных пород, но кое-где темнели и могучие кедры. Там и сям, как вкрапленные
цветные камни, в зеленой оправе пальм и леса, стояли изящные домики самых
разнообразных форм и цветов, причудливых и простых стилей. Особенно пленил меня
фиолетовый дом в стиле старинного средневекового замка с башенками, лестницами и
балконами.
Среди яркой зелени, под блеском луней, проникавших между деревьями, с широкой
белой лестницей посредине и спускавшимися вниз причудливыми, винтообразными,
тоже белыми лесенками от боковых башенок, домик казался аметистовым.
Слева, также среди леса, выделялся дом красного цвета. Направо я увидел желтый,
за ним синий, зеленый и оранжевый домики. Эта причудливость окраски в гуще
листвы делала их похожими на цветы.
- Не правда ли, красиво? - спросил меня Никито.
- Да, очень, изумительно красиво. Но, признаться, это как-то нечеловечески
красиво. Здесь это гармонично и художественно и так просто, что принимаешь эту
причудливость, будто так и быть должно. Но можно ли себе вообразить нечто
подобное в условиях обычной жизни? Если бы кому-либо вздумалось соорудить себе в
своей деревне этакий домик-фиалку или вон тот рубинового цвета, наверное,
человека сочли бы выскочкой с дикими фантазиями или человеком плохого вкуса.
Здесь же это совершенно очаровательно, и я готов был бы здесь век прожить.
- Многое в жизни, Левушка, кажется людям непонятным и даже невозможным только
потому, что в своем опыте дня они не проходили и не видели тех вещей, которые
отрицают. Точнее сказать, они проходили мимо очень многих великих вещей; но ни
видеть, ни ощущать их не могли и - по невежеству своему - их отрицали.
Разумеется, если бы человек, не сливая в гармонию с цветом своего дома всего
того, что его окружает, выстроил себе причудливый зеленый дом, прилепил бы к
нему белые окна, желтые заборы и красную крышу, он выказал бы только убогое
понимание архитектуры и жалкий вкус. Здесь же ты видишь не только гармоничную
гамму однотонного цвета в каждом доме. Ты еще и не замечаешь, чтобы дом рвался
из своей рамы зелени, так как и купы деревьев, и окружающие дома, разнясь по
цвету друг от друга, дополняют гармонию каждого строения. Кроме того, все, что
ты видишь здесь перед собой, все это не порождение той или иной фантазии, тех
или иных условностей. Это органические свойства человеческих жизней и
человеческих путей окрасили эти дома в тот или иной цвет. Вот, посмотри на этот
красный дом. Он окружен розами, геранями, ползучими лилиями, красный цвет
которых так ярок, что они кажутся горящими. Этот дом сам по себе бел, как и все
те дома, которые ты видишь в долине, где сам живешь. Но люди, живущие в этом
доме, покрыли все его стены эманациями любви своих аур, - и дом горит, как
кровь, и таким воспринимается тобой. Но, если бы в тебе самом не было раскрыто
духовное зрение, именно тобой в этот тон окрашенное, то есть, если бы ты не
носил в себе живой любви, ты не мог бы увидеть той окраски, которой горят ауры
людей, идущих путем любви, то есть луча красного цвета. Ты видел бы просто белый
дом или, еще вероятнее, не видел бы ровно ничего. Постигни же и первое правило
каждого из учеников, входящих в Общину второй ступени: ничего не рассказывать о
том, что видишь и слышишь, кого встречаешь и кого оставляешь, без разрешения
своего Учителя. Научись молчать, научись держать в тайне то, что Учитель не
велел рассказывать. В данное время Учителем твоим являюсь я. Хочешь ли ты
двигаться дальше за мной, до тех пор, пока сюда не приедет Флорентиец, и ты
пойдешь, уже подготовленный, за ним?
Я был глубоко тронут всем тем, что сказал мне И.
- Если только Вашей любви и терпения хватит на такого рассеянного ученика, я
буду счастлив, потому что всем сердцем люблю Вас и давно в нем назвал Вас моим
Учителем. Я обещаю приложить все мое усердие, все внимание, чтобы облегчить Ваш
труд, мой дорогой наставник, мой верный друг и Учитель.
- Я рад служить тебе, Левушка, всеми моими знаниями и всею моей верностью любви
и дружбы. Не пойми превратно моих слов о тайне ученического пути. Мы с тобой уже
не раз говорили, что тайн в мире духовных сил нет. Есть та или иная степень
знания, то есть та или иная степень освобождения. Поэтому убеждения людей, их
моральные требования, их радостность или уныние в единении друг с другом,
доброжелательство или равнодушие и т.д. - все зависит степени их закрепощенности
в личных страстях или от их освобожденности. Субъективизм человека и отрицание
им своей современности, под тем или иным предлогом, всегда служат явным и верным
признаком его невежественности. Поэтому думать, что ты можешь кого-либо поднять
к более высокому миросозерцанию, если приобщишь его к своей той или иной истине,
раскрывшейся тебе благодаря твоему собственному труду любви, - это составляет
такое же заблуждение, как пытаться объяснить немузыкальному человеку прелесть
песни. Отдавая другому самую драгоценную и неоспоримую для тебя истину, ты не
достигнешь никаких положительных результатов, если друг твой не готов к ее
восприятию. А профанировать свою святыню ты всегда рискуешь. И не потому, что
человек, которому ты ее открыл, зол или бесчестен. Но только потому, что он еще
не готов. Об этом говорится: "Не мечите бисера...". С другой стороны, тот, кто
прошел все ступени освобождения, тот понял до конца любовь, творящую в той части
вселенной, где он живет.
Когда он начинает понимать это творчество Любви, его взору открываются все
плотные покровы человека. И он в состоянии читать в другом не только движение
его мыслей в данное сейчас, но и всю его кармическую судьбу. Раскрывая тебе то
или иное, я не могу не видеть, что ты можешь понять сейчас легко и просто, что
причинит тебе большое напряжение и чего ты не сможешь принять, так как не
раскрылись в тебе еще те начала, по которым могут и должны пронестись все твои
индивидуальные силы, чтобы слиться с силами природы. Есть целый ряд знаний,
войти в которые может только сам человек. Ввести в них ничья посторонняя помощь
не может. Развиваясь, освобожденный человек сам ставит - свои, по-своему -
вопросы матери-природе, и она ему отвечает. Это не значит, что каждый, еще
ничего не понимающий в пути ученичества человек, способен ставить природе те
вопросы, до которых он своим умничаньем додумался. Прочел человек десяток-другой
умных книжек, побыл членом, секретарем или председателем каких-либо философских
или теософических или иных обществ, загрузил себя еще большие числом условных
пониманий и решил, что теперь он готов, что он водитель тех или иных людей, что
знания его - вершина мудрости. Здесь начало всех печальных отклонений. Здесь
начало разъединения, упрямства, самомнения, споров том, кто прав, кто виноват.
Вместо доброжелательства друг к другу и мира, что несут с собою всюду
освобожденные, человек, ухвативший мираж знаний, несет людям раздражение и
оставляет их в неудовлетворенности и безрадостности. Проверь и присмотрись. Тот,
кто легче всех прощает людям их греховность, - всегда несет людям в каждой
встрече доброту, милосердие и мир. В них он каждую встречу начнет, в них ее и
кончит. Тот же, кто вошел в дом и принес раздражение, тот всегда не прав, хотя
бы свой приход он объяснял самыми важными причинами.
Мы стояли на вершине холма и смотрели на долину, когда из-за огромных кустов
цветущих азалий показались два человека. Я тотчас узнал высокие фигуры Освальда
Растена и Жерома Манюле. И. познакомил меня с ними в первый день приезда в
Общину и с тех пор я их не видел. Теперь я понял, что они жили здесь и поэтому я
их не видел в парке возле наших домов.
У меня мелькнула мысль, как было, вероятно, трудно И., такому мудрому, жить все
время в обществе неуравновешенных людей да еще иметь в самом близком общении
такого болезненного, рассеянного ученика.
Вновь подошедшие радостно приветствовали И., которому сейчас совсем иначе
поклонились - глубоким поклоном, напомнившим мне поясной поклон монахов, тогда
как в столовой парка они приветствовали его общепринятой формой рукопожатия. И.,
отвечая на их приветствие, положил каждому из них руку на голову, точно
благословляя их или призывая на их головы чье-то благословение. Он указал им на
Никито.
- Это тот брат с Кавказа, о котором я говорил Вам и которому я поручаю Вас как
ближайшему наставнику. Завтра он придет к Вам, и вы выработаете все вместе
программу своих занятий. Кроме того, недели через две-три мы поедем в дальние
части Общины, и если брат Никито найдет возможным, он возьмет вас с собой.
Теперь же пройдемте в ваш дом, чтобы Левушка мог увидеть вашу жизнь. Ему вскоре
придется перебраться сюда.
Мы стали спускаться с холма, пересекли долину и поднялись к оранжевому домику.
Он особенно чудесно выделялся среди синих и белых цветов, темных кленов, дивных
огромных кедров и совсем меня сразивших белых акаций. Точно колоссальные снежные
шапки стояли эти красавицы, разливая вокруг упоительный аромат.
Как только мы вошли в калитку сада через прелестную изгородь, утопавшую в
цветах, нам навстречу побежали два белых павлина, сидевших на возвышениях
лестницы, среди живых цветов. Птицы были большие, красивые и показались мне
очень спокойными, точно кто-нибудь специально занимался их воспитанием.
Оба павлина бежали прямо к И., который поднес каждому из них по ломтю сладкого
хлеба, ласкал их, улыбаясь, и говорил им какие-то слова. Неся хлеб в клювах,
птицы вспрыгнули снова на свои места и только там начали есть свой хлеб.
Очаровательный домик, куда мы вошли, имел большой холл, из которого поднималась
наверх лестница, очень красивая, темного дерева, вся уставленная цветами вроде
лилий и мимоз желтого, почти оранжевого цвета.
Мне вспомнилась лестница с желтыми цветами и бирюзовыми вазами в доме сэра Уоми
в Б. Вспомнилась Хава, о которой я давно не имел вестей, и... вспомнилась Анна,
на плечах которой я видел однажды хитон такого же цвета, как эти цветы.
Мысли об Анне вообще не раз посещали меня, а сейчас я как-то особенно резко
ощутил ее в моем сердце, думая о ее несчастье и о своем счастье. Ведь она могла
бы быть здесь, рядом с нами, вместе с Анандой и жить этой волшебной жизнью, в
которой купаюсь я.
- Уж не ждешь ли ты, Левушка, чтобы наверху открылась дверь и сюда спустилась
Хава? - оторвал меня от моего ловиворонства голос И.
- Вы не ошиблись, И. Комната и лестница действительно вызвали во мне
воспоминания о Б., доме сэра Уоми и, конечно, Хаве. Но не о ней я задумался
сейчас так глубоко, а об Анне. О милой, дорогой Анне, о ее музыке, которой здесь
так не хватает, и об ее жизни в эту минуту. Мне кажется, я согласился бы прожить
отшельником и молчальником года два, лишь бы Анна стояла в эту минуту здесь,
рядом с Вами. Этот домик производит на меня не менее сильное впечатление, чем
дом сэра Уоми. Что-то в нем очаровывает, пленяет меня, и я чувствую на сердце
такое же спокойствие, такую же радость, как при входе в комнату Али. Почему это?
- Скоро ты узнаешь этот домик ближе и, быть может, сам решишь этот вопрос.
